То был ее первый настоящий поцелуй. Нежный, искренний. Но она почувствовала лишь привкус своего ужаса. Он тоже почувствовал этот привкус и сразу отпрянул, и по лицу его разлилось сожаление. Она едва не поцеловала его еще раз, потрясенная тем, что растратила всю свою вдруг обретенную смелость на ничем не примечательное прощание.

С фотографии в циркуляре на нее смотрел Ноубл Солт. Джейн была в этом уверена, но Оливер принялся ее торопить. Гастроли продолжались, впереди ждала еще дюжина городов, и Оливера куда больше тревожили их сундуки и гостиничные номера, чем поблекшее объявление на стене салон-вагона. Огастес тоже цеплялся за ее юбку, спеша выйти на перрон и размять ноги.

Она скатала плотный лист циркуляра в трубочку и убрала в ридикюль.

В объявлении его называли Бутчем Кэссиди.

Бутч^[13]. Какое жуткое имя. Почти такое же нелепое, как ее собственная фамилия. Интересно, отчего его так прозвали. У подобных имен всегда есть история. Имя ему не шло, так что как она ни старалась, но про себя всегда звала его Ноублом Солтом.

В этом не было смысла. В нем не было смысла. В циркуляре говорилось, что он вооружен и опасен, что его ищут, потому что он совершил множество ограблений и орудовал в разных штатах. Пассажирам предлагалось внимательно оглядеть своих спутников и лишь затем садиться в поезд, ведь тем же поездом могли ехать бандиты: полиция разыскивала не одного только Ноубла Солта, точнее Бутча Кэссиди. Власти предупреждали, что сообщником Кэссиди является некий Гарри Лонгбау по прозвищу Сандэнс-Кид, и полагали, что преступники скрываются вместе.

Она стала высматривать Ноубла Солта среди зрителей в каждом зале, где пела, и всякий раз, уходя со сцены, ждала, что он выйдет ей навстречу из-за кулис. Потом она решила, что ей все это просто пригрезилось. Но у Огастеса остались его часы, дорогая вещица, и он тоже без конца вспоминал про доктора Солта.

– Мама, он ушел, не попрощавшись. Я хочу снова его увидеть. У него был револьвер. Помнишь пистолет у него в ботинке?

Она все помнила – но ведь они путешествовали по Америке. К тому же тогда она была так измучена, а Огастес так сильно болел. Он даже не доставал пистолет и не предлагал мальчику его подержать. Он просто спокойно ответил: «Это для защиты. Я не всегда знаю заранее, с кем придется иметь дело». А потом опустил штанину и прикрыл черную рукоятку, и Огастес, поглощенный своей болезнью, не стал его ни о чем больше расспрашивать.

Когда ее американские гастроли окончились, они с Огастесом и Оливером прибыли обратно в Нью-Йорк. Им предстояло сесть на корабль и вернуться в Париж, но прежде мистер Гарриман с женой на три дня пригласили их к себе в имение, в Арден^[14]: там она пела для влиятельных гостей и гуляла с Огастесом, радуясь небольшой передышке перед отплытием домой.

Гарриман был невысокий человечек, остроглазый и быстрый, в круглых очках, сидевших на кончике мясистого носа, который казался еще крупнее благодаря оттенявшим его густым усам. Усы висели под носом подобно буферу, что приделан спереди к паровозу: они закрывали и рот, и почти весь небольшой подбородок. Казалось, Гарриману вовсе не интересна ни она сама, ни ее пение, но ему очень хотелось порадовать семейство Карнеги, владельцев мюзик-холла, в котором она дала свои первые американские концерты.

Он доверил Туссейнтов заботам своей жены Мэри, и та все три дня хлопотала вокруг них. Она была любезна, приветлива и добра к Огастесу – в восемьдесят восьмом у нее умер сын, его ровесник, – но все же не удержалась и пригласила своего кузена, доктора Вирджила Солта, еще раз взглянуть на его лицо.

– Ну конечно же, с этим можно что-то сделать, – приговаривала она, качая головой и прижимая пальцы к щеке мальчика. – Ах, как мне жаль бедняжку.

Мистер Гарриман предварил выступление Джейн строгим поклоном и коротко напомнил своим гостям, что и сам увлеченно занимается «филантропией в музыкальной сфере».

Оливер аккомпанировал ей на рояле, то и дело переводя взгляд с нее на сидевших в углу Эндрю и Луизу Карнеги. Оливер слышал, что они восхищаются талантом Джейн.

Карнеги, железнодорожный магнат и крупный сталепромышленник, был невысок, как и Гарриман, но выделялся величественной осанкой, благородной белой бородой и любознательностью во взгляде. Он попросил Джейн спеть «О плачь же, плачь же», песню, которую она исполняла в тот вечер, когда встретила Ноубла Солта, и радостно захлопал, когда она спела и традиционную версию, и более современный вариант. Обе песни были бесконечно печальными и очень шотландскими по духу.

Ох плачь же, плачь же, любовь красива
И ярка, словно самоцвет, когда юна,
Когда же старая она, то холодеет
И меркнет, тает, как рассветная роса.

Глаза у мистера Карнеги увлажнились, и он попросил ее спеть снова, без музыки, «так, словно вы стоите на холме и глядите на море», а когда она допела, поблагодарил и ее, и мистера Гарримана за «чудеснейший вечер».

В нижней гостиной манхэттенского дома Карнеги, ребенком эмигрировавшего из Шотландии в Америку, якобы имелся орган, и Оливер, как истинный импресарио, предложил устроить так, чтобы Джейн спела и там. Карнеги отвечал, что очень хотел бы этого, но Оливер, к счастью, не стал настаивать.

Когда беседа переключилась на деловые вопросы – мистер Карнеги недавно продал свою фирму Д. П. Моргану за четыреста восемьдесят миллионов долларов, – о Джейн забыли. Дети нехотя предложили Огастесу присоединиться к игре в крокет, что шла на просторной лужайке к югу от дома. Оливер вслушивался в разговоры мужчин, ожидая возможности перехватить инициативу. Талант Джейн многое дал им обоим, и все же его не хватало, чтобы удовлетворить все амбиции Оливера.

– Джейн уверена, что видела его в Карнеги-холле, – услышала вдруг она; Оливер произнес эти слова громким голосом.

– О ком это он, дорогая? – спросила стоявшая неподалеку миссис Гарриман, прерывая беседу с группкой дам.

Джейн мотнула головой, притворяясь, что не понимает, но Оливеру уже удалось завладеть вниманием мистера Гарримана и мистера Карнеги. Оба дельца не сводили с него глаз.

– Бутча Кэссиди… бандита… Так, Джейн? Она говорила об этом очень уверенно, а я знаю, что она не склонна выдумывать. Она увидела в поезде полицейский циркуляр и узнала его.

Мистер Гарриман смерил ее взглядом, в котором было куда больше заинтересованности и внимания, чем когда-либо прежде, и двинулся к ней. За ним по пятам шел Карнеги, а замыкал шествие Оливер, сияя торжествующей улыбкой. Ей захотелось его ударить. Когда она заметила в поезде тот циркуляр, он от нее отмахнулся. Он об этом больше не вспоминал, и она тоже не заговаривала на эту тему. Но теперь он вел себя так, словно заранее приготовился к столь неожиданному повороту в беседе.

– Мы подумали, что это доктор Солт. Мы ведь вызвали его к мальчику, – продолжал Оливер, изо всех сил стараясь поддержать разговор. – Джейн, каким именем он тогда назвался?

– Никаким, – солгала она. – Как сказал мистер Туссейнт, мы тогда сочли, что он и есть доктор Солт. Оливер убеждал меня, что я ошиблась, когда увидела то объявление, – спокойно прибавила она, сверля мужа взглядом. – Боюсь, что многие американцы кажутся мне похожими друг на друга.

– Но почему тот человек оказался за сценой? – спросил Карнеги.

– И почему позволил вам думать, что он – кто-то еще? – прибавил Гарриман.

– Мы решили, что его прислали вы, – отвечал Оливер. – А он не стал исправлять нашу ошибку. Он проводил Джейн и мальчика в наш номер в гостинице и помог Огастесу.

Дамы ахнули, а Гарриман раскрыл рот от изумления.

– Бог мой, вот это да! – Карнеги нахмурился. – Миссис Туссейнт повезло, что она осталась в живых. И мальчику тоже.

– Кто знает, может, он хотел их похитить и потребовать выкуп. Этого я всегда боюсь больше всего. – И миссис Гарриман вздрогнула.

– Но он ничего такого не сделал, – возразила Джейн. – Он вел себя очень любезно и предупредительно. Он помог Огастесу и ушел. Я думаю, тот человек просто очень походил на бандита. Конечно, нам всем хотелось бы вообразить невесть что, вот только тот человек был истинным джентльменом. Прошу прощения, что мой рассказ вас разочаровал.

Интересно, что подумали бы все эти богачи, если бы узнали, что она когда-то ловко очищала чужие карманы. В Ардене, где ее окружали синее небо, зеленая трава, хрустальные бокалы и тончайший фарфор, она все время боролась с желанием что-нибудь украсть. Что угодно, хоть вилку или ложку. Она сунет свой улов в туфлю или в рукав. Она так давно ничего не крала, да и теперь тоже не станет… И все же ей очень хотелось – просто чтобы уравнять чаши весов.

– Идемте со мной, – велел вдруг мистер Гарриман и крепко ухватил ее за руку; она с виноватым видом вскинула на него глаза, возвращаясь к реальности. – Я покажу вам настоящего Бутча Кэссиди.

– Давайте все осмотрим коллекцию Эдварда. Она производит сильное впечатление! – воскликнула Мэри Гарриман, взмахивая руками и собирая гостей.

Дети по-прежнему играли под присмотром гувернантки и няни, и Огастес даже не оглядывался в поисках Джейн. Она позволила Эдварду Гарриману увлечь себя в дом, и они вдвоем возглавили процессию, шагавшую вперед так решительно, словно все гости в шелковых платьях и элегантных костюмах собрались в портовые доки, чтобы встретиться там с вражеской бандой.

Коллекция Гарримана располагалась в помещении, которое он называл кабинетом. Целую стену занимали карты, на которых линиями были обозначены пути следования его поездов. В разных точках карт виднелись булавки, прикреплявшие к стене рассказы о совершенных в этих местах ограблениях. На соседней стене, как в музее, висели статьи, посвященные железнодорожной империи Гарримана и самому магнату, а в придачу к ним десятки любопытных снимков. Ее внимание сразу привлекла последняя фотография, пополнившая коллекцию, – Джейн решила так, потому что та располагалась с самого края.

Она попыталась отвести взгляд, чтобы никто не заметил ее пристального внимания, и задала вопрос, ответ на который знала заранее:

– Это он?

– Да. Это бандит, известный как Бутч Кэссиди. Человек, не дававший мне покоя последние несколько лет. Он грабит поезда и делает это очень хорошо. Но у меня есть основания думать, что он покинул Штаты.

– Откуда у вас эта фотография? – спросил Карнеги, сорвав вопрос у нее с языка. – С виду она будто ненастоящая. Как вам удалось заставить его позировать?

Гарриман, явно довольный собой, ухмыльнулся:

– Этот снимок стоил всей той истории, которая ему предшествовала. Мы хотели договориться о перемирии. Я рассчитывал, что Кэссиди будет работать на меня, станет моим консультантом. Он знает все уязвимые места моих поездов, знает, где на них легче всего напасть. А еще знает все уловки бандитов, от которых мы могли бы защититься. Фотография сделана в тот день, когда мы с ним встретились. Он стоял почти неподвижно, ожидая, пока к нему подойдет адвокат, так что мой фотограф сделал прекрасный снимок. Думаю, он сумел передать его истинный характер.

– Я действительно вижу некоторое сходство, Джейн, но вряд ли это один и тот же человек, – сказал Оливер, внимательно рассматривая снимок мужчины в поношенной ковбойской шляпе: тот стоял на фоне гористой местности, разведя руки в стороны и глядя на что-то за пределами фотографии.

Снимок был потрясающий, вполне достойный места в музее. Джейн решила, что дом Гарримана и есть своего рода музей.

Человек, с которым они столкнулись в Карнеги-холле, действительно не слишком походил на пропыленного ковбоя со снимка. Одежда была совершенно другая. И фон. И все же Оливер ошибся. Это был один и тот же человек.