– У нас так ничего и не было. Совсем. У меня… это был не страх, а что-то другое… я хотел ее, но что-то внутреннее мешало… – Пригубил вино. – Она сказала, что я неправильно отношусь к жизни. Жизнь, сказала она, это не что-то непоправимое, а книга, которую ты пишешь. Пишешь, зачеркиваешь, меняешь людей, события, сам меняешься… Ты можешь изменить всё в этой книге, потому что идеи, чувства, события, люди – это процесс, неостановимый поток перемен, и ты всегда волен перепридумать этот поток… – Помолчал. – Только после смерти жены я начал понимать, чтó она имела в виду. И еще она сказала, что будущее не где-то там, за горами, – а здесь и сейчас…

– Это как раз про меня.

– Про всех.

– Значит, я у тебя – шестая?

Полусветов покачал головой.

– Пойдем наверх?

Корица затянула пояс халата и встала.

Они поднялись наверх, пересекли комнату – книжные шкафы, стол, столик – и вышли на застекленную террасу, где их ждали кресла, бар и тахта, накрытая пушистым пледом.

Даже на террасе висело большое зеркало.

Кора подошла к нему, коснулась пальцем стекла, покачала головой и смутилась, заметив, что отражение неподвижно.

– К чёрту, – прошептала она.

– Мы под стеклянной крышей, – сказал Полусветов, придвигая кресло для Корицы. – Летом она убирается. Вина?

Достал из бара бутылку, глянул на этикетку, разлил вино по бокалам, опустился в кресло напротив Корицы.

– Значит, – заговорила она, – жена, еще жена, толстоножка и еще парочка женщин…

Он кивнул.

– Но завтрак ты с ними не делил…

Полусветов улыбнулся.

– Как ты познакомился с будущей женой?

– Сначала я познакомился с ее матерью – она преподавала у нас немецкий, когда я учился на классическом факультете. Рим, Греция и всё такое. Процентов, наверное, девяносто книг о Риме и Греции написано немцами, поэтому знание немецкого было обязательным. Преподавательницу звали Агнессой – все называли ее Нессой. Высокая, худая, малогрудая, узколицая, горбоносая и ослепительная. Она вставляла сигарету в длинный-предлинный мундштук, откидывалась на спинку стула, выпускала дым кольцами и обводила презрительным взглядом мужчин, словно выбирая жертву, и жертвы тотчас выстраивались в очередь. У нее была фирма – переводы с иностранных языков, подготовка кандидатских и докторских диссертаций… Тогда многие политики, многие депутаты хотели остепениться: их часто приглашали за границу читать лекции, а лектор с ученой степенью получал гораздо больше, чем без степени. Мы хорошо зарабатывали. Я был старшекурсником, отличником, ухаживал за ее дочерью – Лавандой. Однажды у нее дома мы праздновали очередную годовщину фирмы, Лаванды не было – она попала в больницу с аппендицитом. Случайность. Мы вдвоем, Несса и я, поехали навестить ее, оставив гостей развлекаться. Операция прошла успешно. Под утро мы вернулись к Нессе. Гости уже ушли. Мы выпили, потом Несса просто взяла меня за руку и повела в спальню. Она была почти на двадцать лет старше, но через полгода мы поженились… Мы с таким наслаждением пили кровь друг у друга… это было такое тринадцать… И вдруг всё оборвалось: она погибла в аварии… От ужаса я снова женился – на этот раз на Лаванде.

– Она вышла за мужа своей матери? Ого!

– Я предложил – она согласилась, и никогда не вспоминала о матери. Лаванда была совершенно не похожа на Нессу: невысокая, полноватая, желтоглазая… Поначалу она показалась мне замкнутой, зажатой, но после замужества резко изменилась – она оказалась энергичной и предприимчивой.

– И у нее было идеальное тело…

– Идеальное – это то, что мы признаём идеальным, только и всего.

– Ну, гармоничное.

– Она давно мертва, Кора.

– Прости…

Он кивнул.

– И что потом?

– У нас была небольшая квартира на Мясницкой, которая стала моей после замужества матери – она уехала с мужем в Новую Зеландию. Вместе с Лавандой я унаследовал фирму Нессы – компанию «Толмач», но всё меньше занимался своей фирмой, всё больше – делами жены. Таких, как она, называют прирожденными дельцами. Возила одежду и обувь из Италии и Германии, продавала здесь, в Москве, потом сочинила сеть кафе «Лаванда», а одновременно – и сеть автосервисов. Бухгалтерия, налоги, декларации, визы – тут я ей и помогал. А потом… потом ее убили.

– Прости, – тихо проговорила Корица.

Он пожал плечами.

– У нас была как бы семья… Als Ob, как это называют немцы… Как бы любовь, как бы семья, как бы доверие, как бы дочь…

– Дочь…

– Через год после свадьбы у нас появилась дочь – назвали Агнессой, в память о бабушке. Выросла, сейчас она во Франции, в Париже, замужем за архитектором, родила сына…

– Ты дед! Божечки мои, ты дед…

– Никогда не видел внука. И не знаю, важно это для меня или нет. Ни мужа, ни отца, ни деда из меня не получилось. Кажется, я должен сожалеть об этом, но нет… Хочешь еще? – Он взял бутылку. – А я выпью.

– Тогда и мне капельку.

– Завтра пойдем по магазинам – купим тебе что-нибудь… одежду, обувь… сама выберешь…

Она задумчиво кивнула.

– Перевариваешь?

– Угу, – сказала Корица. – Пытаюсь представить, каково это – жить на границе реальной жизни, между реальной жизнью и Als Ob…

– Да все так живут, особенно в России.

– Именно в России?

– Вообще-то так всюду, но русским выпала ужасная участь – жизнь в стране, несоразмерной человеку. Поэтому они строят личные миры, исполненные волшебства и веры.

– Исполненные веры… кажется, мне хватит вина… может, ляжем здесь?

Она скинула халат, рухнула на тахту, залезла под пушистый плед, похлопала ладонью рядом с собой.

Полусветов выключил свет, лег рядом с нею, обнял, но Кора ловко перевернулась на живот и встала на четвереньки.

– Хочешь так?

– Никогда не пробовала…

– Тело помнит?

– Я скажу, если больно…

– Больно не будет…

– О, божечки мои… нет-нет, хорошо… хорошо… хорошо же, боже мой!..

Когда она, потная и обессиленная, уснула, Полусветов погладил ее ножку и прошептал, глядя на стеклянный потолок, на котором таяли редкие снежинки:

– Тринадцать.

* * *

После завтрака они отправились по магазинам.

Покупки упаковали и отправили домой курьером, поэтому на Красную площадь – часы на Спасской башне пробили полдень – они вышли налегке.

Дождь прекратился, и они решили прогуляться до Петровки.

– Во сне ты стонал, – сказала Корица. – Кошмары?

– Наверное. У меня три кошмара: брат Митя, Минотавр и белое. Когда-нибудь расскажу… У меня и в детстве были кошмары… Бабушка преподавала в университете историю Средних веков, и под псевдонимом писала исторические романы – Афины, Рим, Византия и так далее. На ночь она рассказывала мне всякое, чтобы управлять моими сновидениями и развивать воображение – так она говорила…

Они прошли вдоль фасада гостиницы «Москва», подземным переходом вышли к Государственной думе и направились в сторону Большого театра.

– До сих пор в деталях помню ее рассказы о гибели Константинополя, – продолжал Полусветов. – Пылали дворцы и харчевни, храмы и библиотеки, корабли в море и птицы в небесах. А там, где в ход шел греческий огонь, горело всё – камни, железо, стекло и люди. Дым поднимался над форумами и рынками, над проспектами и ипподромами. Венецианцы и ромеи, генуэзцы и каталонцы изнемогали в битве с янычарами и башибузуками, сипахами и акынджи. Гигантские венгерские пушки, стрелявшие пятисоткилограммовыми ядрами, разносили в прах башни Константина и стены Феодосия. Звон стали, грохот орудий, треск горящего дерева и лопающейся черепицы, ржание коней, скрежет, визг, шипение, человеческие вопли слились в скорбную песнь о погибели Константинополя, Царя городов, Града Небесного на земле. И посреди этого смертоносного буйного хаоса на форуме Августейон возносилась к небесам тысячелетняя мраморная колонна – выше куполов святой Софии, выше всех храмов и дворцов, выше крови и смерти. Вершину ее украшала бронзовая конная статуя императора Юстиниана, который в левой руке нес державу с крестом, а правой указывал на восток, туда, где простирались земли бессмертия…

– Теперь я понимаю, откуда у твоих кошмаров ноги растут, – сказала Корица. – И поражаюсь твоей памяти.

– Мне было десять, а я уже вовсю играл в спасителя императора Константина Драгаша, вооруженный спафием и скутумом… мечом и щитом…

– Скажи мне, Полусветов, у тебя есть друзья? Круг близких людей? Ты никому не звонишь, тебе никто не звонит…

– Как говаривал мой дед, вне круга ты – бессилен, в круге – обречен.

– Разумно, но холодно.

– Мне тебя хватает, Кора.

– Ух ты! – Она помолчала. – Когда ты меня обнимаешь, я чувствую себя завершенной… то есть вообще чувствую себя как будто недоделанной, каким-то черновиком… или камнем, из которого только-только начали вырубать скульптуру… как недорисованный круг… а когда ты со мной и во мне, я чувствую себя совершенной… идеальной окружностью… смешно, правда? Как будто круг замыкается, и мы с тобой становимся шаром, сферой… – Она попыталась описать пальцем в воздухе круг. – Я вообще забываю о своем несовершенном теле, потому что тело тут ни при чем…

– «Coitus» в переводе с латыни – хождение вместе, если грубо…

– А вот сейчас мне хочется треснуть тебя чем-нибудь по башке!

– Понимаю, – невозмутимо сказал он, останавливаясь перед входом в кафе. – Зайдем?

И открыл перед Корицей дверь.

Когда официантка принимала заказ, Кора вдруг напряглась. Полусветов проследил за ее взглядом – в углу зала молодой полицейский с жадностью уминал салат.

– Ночью получил письмо от Агнессы, – сказал он. – Они, она и муж, приняли решение об эвтаназии ребенка…

Корица с изумлением уставилась на него.

– Я тебе не рассказывал… Клод родился с тяжелым ДЦП и массой сопутствующих болезней. Не говорит, не ходит… да еще что-то вроде лейкоза…

– Божечки мои…

– Во Франции это невозможно, они поедут в Бельгию… В общем, через месяц маленький Клод перестанет жить. Хотя, судя по ее словам, он и не жил…

– А он понимает? Маленький Клод – понимает? Сколько ему лет?

– Десять, кажется. В утробе матери он был задушен пуповиной, мозг атрофировался, или как там это называется…

– И что делать?

– Агнесса пишет, что я могу приехать, чтобы повидать мальчика перед смертью… могу приехать, если захочу…

– А ты хочешь?

– Когда я видел дочь в последний раз, она была совсем юной… чужие люди… ну, не совсем, но да…

– Значит, ты еще не решил?

– Поедешь со мной?

– А документы?

– Это можно устроить.

– Ты серьезно? Паспорт? Загранпаспорт? Я же инопланетянка…

– Всё не так безнадежно; было бы желание.

– Конечно, я поехала бы с тобой, какой разговор!

Корица допила кофе, аккуратно промокнула губы салфеткой.

– Ты говорил, что твой дед был ученым…

– Геофизиком. Добрый и щедрый старик. Мечтатель. Поклонник сослагательного наклонения, типичный коммунист-шестидесятник. Говорил, что люди обладают волей к жизни, а значит, реализуют свое сослагательное наклонение в истории, ибо они не быки на скотобойне.

– Als Ob?