– Во сне я ехала в автобусе и слышала объявление: «“Торговый центр”, следующая – “Сквер «Лесная сказка»”». На меня все смотрели, потому что я была босая.

– Когда я нашел тебя, на тебе были ботинки, – сказал он. – Сейчас глянем, что это за «Лесная сказка».

Он достал ноутбук, открыл браузер.

– Автобус М87. Маршрут от метро «Выхино» до метро «Орехово». Похоже, ты на этом автобусе и приехала сюда.

– Из Выхино? Да я там никогда не бывала!

– Точно?

– Не знаю… – В голосе ее появилось раздражение. – Никаких ассоциаций с Выхино.

– На маршруте – тридцать три остановки. Может, ты села на одной из них…

– Хочешь проверить? И сколько времени это займет? А если я не москвичка, а приезжая, плохо знаю Москву? И потом, на окраинах улицы выглядят одинаково…

– М-да, – пробормотал Полусветов. – Если всерьез за это браться, то на каждой остановке надо выйти, погулять, осмотреться… всё это займет от двух недель до месяца… ты могла приехать на метро, сесть на любой остановке… в общем, перспектива так себе…

Она прошла на кухню, закурила.

Полусветов сел напротив.

– Кора…

– Я не знаю, кто я, где живу, кто мои родители и друзья… А эти гопники в парке – откуда они меня знают? Почему, черт возьми, в автобусе я была босой? Бред… – Подняла глаза. – Лев, ты понимаешь, что ты – единственный в мире человек, которого я знаю?

Он кивнул.

– Не бросай меня… – Голос ее задрожал. – Пожалуйста…

Он сел рядом с ней, обнял.

– Не бойся. Ничего не бойся.

– Я, конечно, так себе товар…

– Вот этого не надо, ладно? Это стилистический сбой. Ты так не говоришь – у тебя речь нормальной интеллигентной женщины, а «так себе товар» – из узуса провинциальной хабалки. Ты же знаешь, что такое узус?

Она кивнула.

– Твой язык – это язык женщины образованной, из хорошей семьи. Слушай, мы же тебя можем придумать – родители, друзья, профессия, привычки, вкусы… Ну, пока к тебе не вернется память – мы можем исходить из гипотетической биографии…

– Протез.

– Проблемы с памятью – проблемы медицинские, а в медицине протез – это просто протез… Ты сама можешь сочинить свою жизнь за неимением реальной; почему бы и нет? Как тебе?

– Дико…

– Разумеется, дико, как и всякий протез. – Он помолчал. – Мне хочется, чтобы ты лучше узнала меня, и я готов рассказать о себе всё – всё, что тебе захочется узнать, – но хочется, чтобы ты ответила тем же…

– И протез тебя устроит?

– Знаешь, мне кажется, что строительство биографии может спровоцировать твою память. Кто знает, какое слово вдруг откроет дверь…

Корица вздохнула.

– Выходит, сейчас нам с тобой и говорить не о чем? Если мне нечего тебе рассказать о себе, значит…

– Ничего не значит, – спокойно возразил Полусветов. – Дело в другом…

Она вопросительно взглянула на него.

– После смерти жены я встречался с женщиной. Ее звали Кариной. Умная, красивая, сексуальная… С ней было интересно разговаривать о Зебальде и Достоевском, о психологии и Шекспире – да обо всём… Она была неутомима и изобретательна в постели, у нее были толстенькие ножки, тонкая талия, и вообще она была – ах…

– Тебе нравятся толстые женские ножки?

– Мне нравятся те ножки, которые мне нравятся, и неважно, какие они.

– Я тебя перебила, извини…

– Ничего… Да, она всем меня устраивала, но мне никогда не хотелось узнать ее ближе – ее прошлое, ее настоящее… Я ни разу не почувствовал, что мне ее не хватает, что я хотел бы, чтобы она была рядом сегодня, завтра, послезавтра… Утром она выпивала наскоро чашку кофе и убегала по делам, и мне никогда не хотелось остановить ее, разделить с ней завтрак…

– Завтрак? В смысле – еда?

– Это важно. Очень важно. Важнее слов. Это и есть настоящее, подлинное. Какая-нибудь яичница, какой-нибудь сыр, сок, кофе – вдвоем, вместе. Мне не хотелось, чтобы это было вдвоем, чтобы всё у нас было по-настоящему. Не хотелось, чтобы Карина стала – моей жизнью. Понимаешь?

Корица угрюмо кивнула.

– А жена – ты ее любил?

– После ее смерти я перебирал ее вещи и наткнулся на сумочку. В ней были свежие трусики и два презерватива. С этой сумочкой она уезжала по делам… Потом я узнал, что у нее были любовники, имущество, о котором я даже не подозревал, счета в банках. Оказалось, что мы с ней много лет жили – ненастоящей жизнью. У нее были тайны, в которые она никогда меня не посвящала…

– Я тоже не люблю тайны: я их боюсь, – медленно проговорила Корица. – Но мне от тебя и скрывать нечего – я сама по себе тайна поневоле, и это не смешно… и неизвестно еще, исчезнут эти тайны или нет… я сплю и я бодрствую одновременно, и не понимаю, кто из них реальнее – та, которая спит, или та, что бодрствует… совсем запуталась…

– В твоей жизни случилось что-то ужасное, – сказал он, – но ты жива…

– Случайность, – уныло сказала она. – Не загляни ты вчера в парк – что бы со мной стало? Подумать страшно…

– Ты жива, а значит, у тебя есть шанс вернуть память, стать собой…

– Но на это могут уйти годы!

– Мы с тобой разделили завтрак, – сказал он, – что нам мешает…

Она вдруг встрепенулась:

– Постой-ка! Ты говорил о Зебальде? «Аустерлиц»?

– Ну да.

– Надо же, я помню, что читала эту книгу! Помню обложку, помню имя на обложке…

– Нам некуда спешить, Кора.

– Я ж где-то работаю, меня ж кто-то, наверное, ждет, ищет… А я? Автобус, Зебальд – и всё, да и эти два воспоминания бессмысленны и бесполезны. – Она поежилась. – После того, что случилось в парке, я думаю: прошлое где-то рядом, никуда не делось, и в любую минуту может выскочить из-за куста и так врезать… – Она прерывисто вздохнула. – Вдруг завтра выйду на улицу, а меня схватят полицейские и потащат на допрос, а я ведь и сказать ничего не смогу… Вся надежда на тебя, но… – Вскинула голову: – Что ты во мне нашел, Лев? Честно – что?

Он понял, что пришла пора это сказать, – и сказал, не повышая голоса, глядя ей в глаза и отчетливо выговаривая каждый звук:

– Влажную красоту несовершенного белоснежного тела.

Кора вздрогнула, сглотнула, из глаз у нее потекли слёзы. Хотела что-то сказать, но не смогла. Сидела прямо, и из ее глаз текли слёзы.

Он ждал, пока она перестанет плакать, а когда перестала, сказал:

– Нам пора. Через пятнадцать минут придет машина.

– О, черт, совсем забыла… новая квартира! Умыться надо… вещи собрать… ты же ничего не собрал…

– Привезут.

– Пошла умываться. Я мигом!

Она вскочила, обогнула его, вдруг наклонилась, поцеловала в ухо и скрылась в ванной.

Когда они вышли из квартиры и дверь была заперта, – свет в комнатах погас, вещи вдруг утратили очертания, вес, цвет и разом все исчезли, словно и не было тут их никогда. Но этого никто не видел.

* * *

Всю дорогу Корица молчала.

Растерянная, оглушенная, она тесно прижималась к Полусветову, лишь изредка взглядывая на него.

«Мерседес» промчался по Крымскому мосту, свернул с Зубовского бульвара направо, еще раз направо – и остановился в Обыденском переулке.

– Мы где? – спросила Корица, когда «мерседес» исчез за углом. – Пречистенка?

– Скорее, Остоженка, – сказал Полусветов. – Там церковь Ильи Обыденного, а там – храм Христа Спасителя. Нам сюда.

Она кивнула.

– По правде говоря, я и сам впервые в этой квартире, – сказал Полусветов, когда они вошли в лифт. – То есть… не видел ее после отделки.

Он открыл дверь, приложив к ней ладонь.

Из просторной прихожей они попали в гостиную с высокими окнами, за которыми светились золотые церковные купола.

Корица медленно подошла к широкой двери в кухню, обошла гостиную по периметру, остановилась перед лестницей, ведущей наверх.

– Там спальня, библиотека и терраса, – сказал Полусветов. – А за той дверью – туалет и ванная. Еще тут есть кабинет и маленькая гостиная. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Конечно, – сказала она. – Можно принять душ?

– Это наш дом. Мой и твой.

Он открыл бар, налил в бокалы шампанское.

– Наш… – Она покачала головой, принимая бокал. – Ты нефтью торгуешь? Оружием? Наркотиками? Откуда бабло, Полусветов?

Он рассмеялся.

– Скоро я тебе всё-всё-всё расскажу, а пока – чин-чин!

Они выпили.

– Полотенца там есть? – спросила Корица. – В душе…

– И полотенца, и халат, и всё, что нужно.

Полусветов сел в кресло, достал из коробки сигару.

Корица не подозревала, что стены для Полусветова – не преграда, поэтому держалась естественно. Сняла свитер, ботинки, джинсы и осталась в черных ажурных чулках с поясом. Опустилась на диванчик, уронила голову на руки и несколько минут сидела неподвижно. Потом решительно встала, завела руки за спину, чтобы расстегнуть кружевной лифчик, сняла, затем пояс и чулки, шагнула за стеклянную матовую перегородку, включила душ, повернулась к Полусветову лицом, привстала на цыпочки, подняла руки и под густой струей воды превратилась в дымчатый силуэт.

Неужели, весело подумал Полусветов, она решила потрясти его поясом с чулками? Может быть, у нее и туфли на десятисантиметровых шпильках припрятаны в дорожной сумке?

Ее шея, подумал он, может прибавить миллиметров десять-пятнадцать, грудь и бёдра – убавить столько же, колени должны освободиться от жира, пальцы ног – укоротиться на пять-семь миллиметров… ах да, и ягодицы – им не помешает прибавить пятнадцать-двадцать миллиметров, тогда как бёдра – сделать еще шире, чтобы жир ушел… гармонизация объемов, вот как это называется… но всё это должно произойти не за ночь – может быть, за неделю, чтобы Кора не сразу заметила…

Корица появилась из ванной в белом шелковом халате, босая, с рассыпанными по плечам душистыми волосами, плюхнулась в кресло напротив, поправила полы халата – Полусветов успел заметить, что чулок на ней нет, и с облегчением выдохнул.

Протянул ей бокал с коньяком.

– Я заказал ужин – скоро принесут.

– Ты обещал рассказать…

– А можно после ужина? Поднимемся наверх, на террасу, и наговоримся всласть…

Она впервые за вечер улыбнулась – слабо и чуть растерянно.

– Голова немножко кружится, – сказала она, глядя на него поверх бокала. – Не привыкла к крепким напиткам.

– В Царицынском парке, там, где я тебя нашел, под руку попался… – Он извлек из кармана стеклянный ключ. – Вот это попалось…

– Ты показывал, – сказала Кора. – Но я никогда раньше его не видела.

– На ключе надпись – «Domus Vitrum», «Стеклянный дом». Кажется, в одной из версий каббалистической «Книги ключей» упоминается Стеклянная церковь или Хрустальный дом, где открывается дверь в вечность… или Белая церковь – такое название тоже встречается… а с другой стороны можно разобрать надпись «Natorum Domi», «Дом детей», и тут ничего на ум не приходит…

Кора с изумлением уставилась на него.

– Проехали, – сказал он.

Раздался звонок – принесли ужин.

Полусветов хлопнул в ладоши – дверь открылась.

Официант в белой куртке быстро накрыл стол у окна, откупорил вино, коротко поклонился и исчез за дверью.

– Скажи, пожалуйста, а сколько у тебя было женщин? – Она отправила в рот кусочек мяса. – Если уж мы решили ничего друг от друга не скрывать…

– Пять.

– Включая жен?

Он кивнул.

– За всю жизнь? Честно? Со мной или без?

– Без.

– То есть на сегодняшние деньги ты почти что девственник…

– Когда я учился в художественной школе, меня пыталась соблазнить учительница. Мы звали ее Муфтой – она всегда таскала с собой норковую муфту, в которой прятала фляжку с коньяком. Пригласила меня к себе – поговорить об искусстве. О чем говорили – не помню. Потом она разделась и попросила меня ее нарисовать. До того я, как и все, рисовал шары, кубы, потом пейзажи, а тут – ню. …У нее было идеальное тело. Я старался, но руки дрожали. Мне ж было четырнадцать…

Он замолчал, пережевывая мясо.

– И?