Зато мы с тобой есть друг у друга. Всегда.

Аля смеется, сгибается пополам, хохочет.

Ее лицо снова мокнет.

Я понимаю – мне бы тоже хотелось иметь опору понадежнее.

Может, она тоже не верит в существование «всегда».

✳

Постоянно ловлю себя на том, что в мою речь лезут всякие ВСЕГДА / НАВСЕГДА / НИКОГДА. Самые нечестные слова, которых, по моему скромному мнению, не должно существовать. Чувства мои можно описать словами той самой детской песенки:

Вижу четко, вижу ясно —
Ну какой же тут секрет?
Ведь такого не бывает:
Жопа есть, а слова нет.

У меня так же, только наоборот: слабо верится в существование или несуществование чего-либо без начала и конца. Вот как, скажем, можно обещать ВЕЧНУЮ любовь, если никто из нас – я, по крайней мере – не собирается жить вечно? Неужели мы так боимся КОНЧИТЬСЯ, ПРЕКРАТИТЬСЯ, МИНУТЬ, СГОРЕТЬ, ПЕРЕСТАТЬ БЫТЬ, УСТАТЬ, УМЕРЕТЬ, УГАСНУТЬ, ПОГИБНУТЬ, ИСПОРТИТЬСЯ, СВЕРНУТЬСЯ, ИСЧЕЗНУТЬ, УТОМИТЬСЯ, ЗАГНУТЬСЯ, ИСТОЩИТЬСЯ, ПРОПАСТЬ, СГИНУТЬ, ИСЧЕРПАТЬСЯ, ОТМУЧИТЬСЯ, что не смеем взглянуть правде в глаза? Зима прошла, снежинка растаяла, ночь иссякла, а я – я игнорирую экзистенциальные значения слов, живу в повседневности и собираюсь ВСЕГДА тебя любить! (Теперь отгадай по выражению моего лица, шутка ли это.)

Хайдеггер считал, что осознание смертности придает смысл человеческой жизни. НИКОГДА в таком случае представляет собой конец, предел существования, с которым человек постоянно (то есть ВСЕГДА – смешно, правда?) соотносится. ВСЕГДА же может быть воспринято как попытка избежать конечности и помеха проживать каждый момент в его уникальности. Поэтому-то и заканчивается одна из главных молитв просьбой человека к Деве Марии молиться за нас nunc et in hora mortis nostrae^[2], когда бы этот час ни наступил.

Хайдеггер, по правде сказать, вообще был большим мастером мотивации. В «Бытии и времени» он, например, приводит цитату: «Едва человек приходит в жизнь, он сразу же достаточно стар, чтобы умереть». Или еще вот такое было у Деррида: «Никто не может снять с другого его умирание». Пока же есть нечто незаконченное, неосуществленное, мы – счастливые обладатели хрупкого ЕЩЕ НЕ, которое должно подарить нам надежду воплощения, происхождения, реализации в будущем. Так что готовься – теперь буду каждый раз встречать тебя словами: «Привет, я тебя ЕЩЕ НЕ разлюбила!»

Пока мне хватает оптимизма принимать жизнь за игру-перформанс-дурачество, предлагаю воспользоваться идеями и формулами Витгенштейна, чтобы придумать наши собственные правила понимания значения слов (НА)ВСЕГДА и НИКОГДА. (НА)ВСЕГДА может означать постоянство в одних ситуациях и бесконечное повторение в других, а НИКОГДА – полное отсутствие события или невозможность его возникновения. Так что давай так: я ВСЕГДА буду любить тебя и НИКОГДА от тебя не отвернусь (мне ничего не надо взамен). Что скажешь?

А наутро я решила:
Мел у брата попрошу
И на всех заборах крупно
Слово «жопа» напишу!

✳

(Количество слов в минуту: неизвестно)

– Так грустно, – говорит Аля, когда слезы-буквы отступают и разлетаются. – Может, купить комплект классного белья?

Я внимательно рассматриваю ее. Вроде нет, новых частей тела не отрастила. Склоняю голову вправо, смотрю на шкаф – с намеком: белья уже столько, что оно занимает две полки. Аля вздыхает:

– На самом деле просто хочется с кем-нибудь поговорить.

Я поднимаю бровь.

– Может, позвонить Маме?

Я поднимаю вторую бровь. Это должно значить: «Удачи». Вероятно, если Аля скажет еще что-нибудь, мне придется придерживать глазные яблоки.

Аля молчит.

Наверное, тоже вспоминает, как Мама в последний раз заходила в гости: та всего лишь хотела помочь с посудой, а Аля подскочила, вырастила внутри злое СТОЙ, но так ничего и не сказала. Стояла, обжигаясь внутренним-честным, и повторяла внешнее-придуманное: «Не надо, Мамочка, я и сама справлюсь».

СТОЙ-ЭТО-МОЕ-ПРОСТРАНСТВО-ОНО-НЕБЕЗОПАСНОЕ-НО-ПОЧТИ-БЕЗОПАСНОЕ-Я-ЖЕ-СТАРАЮСЬ-СДЕЛАТЬ-ТАК-ЧТОБЫ-ХОТЯ-БЫ-ЧТО-НИБУДЬ-В-ЭТОЙ-ЖИЗНИ-БЫЛО-ПО-МОЕМУ-ДАЙ-МНЕ-ПОМЫТЬ-ПОСУДУ. ДАЙ-МНЕ-ИЛЛЮЗИЮ-ЧТО-Я-МОГУ-ПОЗАБОТИТЬСЯ-О-ТЕБЕ.

Я вижу, как Аля подносит ладонь к локтю Мамы, но потом отдергивает руку, машет ею снизу вверх, отгоняя подлетающее облако одной ей известных слов, разворачивается, хлопает дверью, уходит в дальнюю комнату сидеть обиженной.

Я говорю ей (тогда и сейчас, всегда – черт, опять вылезает это нелепое ВСЕГДА): когда своих слов нет, ты берешь их из воздуха и кладешь в рот. Когда слова вырастают внутри, нельзя держать их взаперти. Так правильно. Ты же сама знаешь. Она спорит со мной, утверждает, что есть хорошие и плохие слова. Я сдаюсь.

Сейчас Аля снова ложится на пол.

Никому не звонит, ничего не покупает.

Приходит в себя.

Аля спрашивает меня:

– Слушай, как ты думаешь, я когда-нибудь буду чувствовать себя лучше?

Конечно, да, – отвечаю я. – Разумеется. По-другому и быть не может.

Я молчу несколько секунд, полминуты или, может, две – пробую на вкус тишину, думаю, насколько пригодятся ей мои слова сейчас; после этой ямки молчания все же решаюсь:

Я всегда буду рядом с тобой.

Удивительно, но на этот раз заклинание срабатывает. Аля отвечает мгновенно:

– Спасибо. – Пауза. – Ты так нужна мне.

Ты не представляешь, как ты мне нужна, – хочу сказать я. – Ты возвращаешь меня ко мне настоящей.

Мне не хватает духа произнести это вслух, поэтому я только улыбаюсь ей и киваю, прежде чем выйти из комнаты.

Я готовлю нам обед – рисовый суп. Делаю зажарку из лука, брокколи и моркови, заливаю ее кокосовым молоком, накрываю стеклянной крышкой. Выжидаю, чтобы добавить воды и риса.

Когда будет готово, я скажу ей, что положила в миску кусочек сыра, – если растает, ее желание исполнится.

Да, любое.

Я не скажу ей, что сыр – творожный – крестиком вшит в бульон, потому что хочу, чтобы ее мечты сбывались.

Да, все.

Потом я расскажу Але сказку. Когда у меня есть силы и время, я пою ей колыбельные, читаю стихи, сочиняю истории. Раньше это делали Мама или Папа, но сейчас нам не приходится выбирать.

Хочешь послушать о зиме?

Аля кивает. Замирает. Выпускает тихие:

– Я так давно не видела зеленых деревьев, – как будто листочки шуршат.

Когда-то, когда все было по-другому,

никто не боялся зимы.

– Так было никогда?

Нет, так было когда-то.

– Когда-то – это когда, конкретно? Сто лет назад, триста, тысячу?

Я не смогу говорить, если ты будешь постоянно меня перебивать. Может, где-нибудь еще существует место, где люди не боятся зимы. Тогда для них – это всегда.

– Где-нибудь – это где?

Ты будешь слушать или комментировать?

– Ладно, прости.

Когда-то, когда все было по-другому,

никто не боялся зимы.

По пришествии верного времени младенцы появлялись на свет, а старики…

– Чем тогда это место отличается от того, где живем мы?

Аля.

– Все, я молчу.

Обещаешь?

– Да.

Wintertale

Когда-то, когда все было по-другому,

никто не боялся зимы.

По пришествии верного времени младенцы появлялись на свет, а старики уходили в горы, и все это составляло единый круг пути. Смерти как таковой не существовало: она была переплетена воедино с жизнью и любовью, как волосы переплетены в тугой девичьей косе.

Зиме не нужны были поводы для пира, зима сама была праздником. Зима не соединялась в умах с умиранием. В День, когда выпадал снег – белый, пушистый, творожный, – каждый человек, и зверь, и получеловек, и полузверь праздновали День, когда все становятся старше. Чем холоднее была зима, тем теплее люди относились друг к другу.

В День, когда все пошло не так, весну проиграли в покер.

История старика Юнхо, который держал световую лавку

Имя мое Юнхо, но все зовут меня стариком настолько давно, что мне чудится, будто родители сразу нарекли меня так, когда заметили, что я родился с морщинами и дряблой кожей. Не знаю, правда ли это, но что есть, то есть: приметы дряхлости никак не мешают моей работе и моей любви к зиме. Или – лучше сказать – никак не мешали. Со Дня, когда все пошло не так, у меня болят кости и ноет сердце.

Я чувствую, как мое имя смешивается со снегом, который и не думает прекращать идти,

который и не думает ослаблять контроль над городом,

который и не думает оставлять мне что-либо, кроме старости и одиночества.

Много лет подряд я готовил город к зиме. Держатель световой лавки, пожалуй, самая важная профессия, которая передается от отцов и матерей к детям: от большого всемогущего сердца к сердцу, которому только предстоит научиться безусловной любви. В течение года я ездил по миру и искал цветы. Горные тюльпаны с широкими сизыми листьями – три-четыре в каждой луковице – и с крупными тяжелыми цветками, напоминающими тюрбаны – мужские головные уборы из ярких тряпичных платков. Или дикие ирисы, дары богини радуги, на короткой ножке с сочным утолщенным корневищем и одиночным сидячим цветком в пелене двух аметистовых прицветников. Или кусты китайской гвоздики с узкими вытянутыми листьями и цветком, походящим на зевающий зубастый рот.

Я ловил солнечный свет и складывал его в деревянные шкатулки, ящики из стекла, кожаные сундуки всех форм, размером от ногтя на мизинце до кабины воздушного шара. Я собирал светлячков, учился добывать искры от трения любых тел, наблюдал за падающими звездами, стремясь уцепиться за хвост. Когда день шел на убыль, а плоды теряли сок, я понимал, что время настало, и садился за изготовление свечей и фонарей. Эти излучатели света нужны были, чтобы мешать подбирающейся ночи стать вечной темнотой. Я работал до тех пор, пока горное озеро, на которое выходят окна моей лавки, не покрывалось коркой льда. Тогда я выносил изготовленный свет на улицу и принимался ждать.

Первыми собирались птицы и звери: они чистили шкуры и перья в глубоких белых сугробах, а после грелись кротким пламенем свечей с сухими цветами, которые в любой час зимы пахли апрелем, или июлем, или сентябрем. Затем приходили полузвери и полулюди: фавны устраивали хороводы и пляски, кентавры вели долгие немые разговоры, эльфы серебрили пространство колокольчатым смехом. На орлиных крыльях прилетал виверн, на львиных ногах приходила химера, на лягушачьих лапах прискакивал дух минтуци. Здесь все были равны; зимой все соглашались примириться и поклониться свету.

Последними приходили люди – люди вечно слишком заняты, чтобы заметить, что наступила великая священная зима. Люди играли в снежки, прыгали от счастья под мерцающим светом фонарей, факелов или свечей, останавливали время, держась за руки. Я помню каждого, кто когда-либо был здесь. Мне нравилось наблюдать за детьми, которые кричали слова без разбора и без деления на хорошие и плохие. За парой влюбленных, которые пили горячее какао с мятными листьями и не то бегали по льду, не то порхали над ним. За Девушкой, которая пахла листьями розмарина, – она надевала голубые коньки с белым узором и кружилась под музыку танцующих запахов. Весь город становился местом для скольжения, превращался в оазис тепла среди зимы, заливался светом, идущим из сердца каждого живого существа.

В День, когда все пошло не так, что-то сломалось.

Теперь никто не приходит сюда: снег метет так, что невозможно даже открыть дверь.

На улице совсем темно.

Кажется, на горном озере, что видно из окон моей лавки, скоро не останется ни одной живой души.