Был такой флешмоб – #янеидеальнаямать. Началось все довольно безобидно: женщины каялись в картошке фри на ужин и нежелании гладить пеленки. Но, как в игре про сломанный телефон, каждая последующая мать писала все откровеннее и изначальный смысл потерялся. Конец флешмоба окропился признаниями в физических наказаниях, намеренном оставлении в опасности и ненависти к одному только виду собственного ребенка.

Стоит приоткрыть форточку, и штормовой ветер найдет лазейку, разнесет всю оконную группу.

И я не идеальная мать. Была ею еще до диффенбахии. Я выбросила тысячи подгузников в обычный контейнер у дома, скупала пюрешки в паучах коробками – называла их «космопакетами» и, выдавая малышкам, напевала: «До чего дошел прогресс». Выбирала маленькие яркие тетрапаки вместо одной экологичной бутылки. Даже если представить, что я ничего не имею против природы, мне просто нравится вытаскивать вкусняшку из рукава, как фокусница, размахивать ею перед лицом ребенка и видеть эту восхищенную улыбку, этот искренний восторг. А возможность выбросить тару вместо бесконечной мойки-сушки контейнеров и бутылочек радует меня саму.

Но стоит мне чуть легче жить, как руку уже обжигает хлесткий удар – так нельзя. Страдай и трудись. Первый же день в детском саду заканчивается просьбой воспитательницы скинуть в общий чат фотографию всей семьи и рисунок для выставки «Мы природу бережем»:

– Давайте покажем, как семьи Красногвардейского района заботятся о планете.

«Мусорной реформы» у нас еще нет, а ты есть. И я страдаю, и я тружусь. Все родители уже скинули подделки под детские каракули с высаженными деревьями и кормлением птичек. В поисках идей читаю статью за статьей:

10 многоразовых предметов для каждой мамы

Чем мыть ребенка, чтобы не вредить природе

Экоальтернатива подгузникам

Экоальтернатива мылу

Экоальтернатива посуде.

И почему мы действительно всем этим не пользуемся? Корзина на Алиэкспрессе переполнена бамбуковыми трубочками в пластиковой упаковке, хлопковыми ватными дисками в цветном полиэтилене, наклейка в подарок, многоразовыми ватными палочками, что выглядят как инструмент пытки, в пластиковом корпусе. Переполнена, но так и не оплачена.

Я редко жалуюсь маме на подобные мелочи, мы давно живем далеко друг от друга, и на видеозвонках хочется говорить о хорошем, но это прорывается. Мама отвечает:

– Просто намотай ватку на спичку, как мытебе в детстве делали.

Как 30 лет назад.

– Это про образ жизни, мама. Не из бедности, а, наоборот, из такой сытости, что нужно опять в бедность. Мы вредим экологии, и поэтому экология вредит нам, – я многозначительно замолкаю, – ты же все понимаешь.

Она понимает.

Дети глотают, и дети травятся. Дети питаются отравой, дети дышат ядом. Пока дети спят, их убивают аллергены; пока дети играют на улице, их калечат выхлопные газы с ближайших дорог. Я не идеальная мать. Мир на грани экологической катастрофы, а мне так сложно сделать хоть что-то для лучшего будущего собственных детей.

В каждой статье про отравленцев и проглотышей читаю: «Ребенок остался без присмотра». Но что конкретно это означает? Родитель был в соседней комнате? Или в соседнем городе? Дети находятся под присмотром родителя, только ко гда он глядит на них в упор. Стоит зайти в туалет, например, защелкнуть дверь, сесть на унитаз, и вот уже «ребенок остался без присмотра».

Является ли преступлением акт дефекации, если ты единственный взрослый в доме? Или это только нежелательное и потенциально опасное поведение? Можно ли сказать, что ты плохая родительница, если захотела умыться, сполоснуть блевоту с плеча в коротком душе, поговорить с матерью по телефону (умер пес, ваш старый домашний питомец, и ей нужно было утешение)? Что из этого уважительная причина, а что нет? Есть ли какая-то формула вычисления коэффициента уважительности для причины оставления ребенка без присмотра? Если есть, то какие там переменные?

В интервью проекту «ещенепознер» Людмила Улицкая^[2] рассказала, как оставляла спящих детей ночью одних дома, пока сама уходила «жить своей жизнью»:

Я делала все, что полагается делать матери, но на самом деле главная идея была уложить их спать и ускакать. То есть то, за что сегодня женщин ведут на Западе в полицейский участок (…).

Дети Улицкой живы-здоровы и с мамой дружат. Это кейс, в котором не произошло негативных последствий. Они не засунули спицу в розетку, не выпрыгнули из окна, не перерезали друг друга ножами. Ни у кого не случился внезапный отек Квинке посреди ночи. Ребенок не перепугался до моральной травмы, оттого что мамы не было рядом.

Ошибка, не приведшая к негативным последствиям, и не ошибка вовсе. А жизненный опыт. В этом случае еще и интересная байка. Лишь стечение обстоятельств отделяет женщину с жизненным опытом от женщины с чувством вины.

Года через полтора после отравления Алисы я снова была в больнице, но уже с другой дочерью – пневмония. Мы провели в инфекционном отделении немало времени, но когда тревоги отступили, воскресенье в затихшем здании не казалось таким уж плохим днем. У нас были отличные соседки по палате, все дети – примерно одного возраста. Страшно сказать, но в этот день мы отдыхали. Я прочитала целую книгу зараз! И спала после обеда. А проснувшись, долго смотрела, как розовое солнце наваливается на соседнее крыло выстроенного буквой П здания.

С ближайшей соседкой, чья тумбочка стояла стенка к стенке с нашей, мы через день бегали в Пятерочку у больницы. Одна закупается на двоих, вторая присматривает за детьми. Ее дочь знала наизусть несколько стихов Пушкина и, как только синусит перестал быть острым, прочитала их с выражением, стоя в центре палаты.

Тот день, такой солнечный, такой редкий для октябрьского Петербурга, мы придумали завершить стаканчиком кофе из автомата в холле. Взяли девчонок и десятирублевые монетки для аппарата с крошечными игрушками в пластиковых шариках. Спустились.

Холл уродовала самодельная оранжерея из комнатных растений. Такие бывают во всех больницах, будто на нагромождение коричневых пластиковых горшков и тонких необтесанных реечек есть какой-то госзаказ. Диффенбахия там тоже была. Огромное старое дерево в углу, перевязанное полоской ткани от казенной простыни или наволочки, как солдат из старых советских фильмов. Теперь я везде замечала и удивлялась – как же часто люди заводят этот цветок. Хоть хватай за руку и кричи:

– Что же вы делаете? Это же яд!

Когда шум автоматов стих и мы сидели на узких лавочках и дули в бумажные стаканчики, я услышала глухой ритмичный стук, идущий откуда-то справа, а потом увидела и его причину – женщину в глубине коридора. Она билась в стены и двери, словно голубка в прозрачное оконное стекло, – не замечала преграды. Никак не могла попасть в дверной проем, но в то же время как будто и не пыталась.

Соседка отвлеклась на детей, один из шариков не хотел открываться и выпускать игрушку, так что я одна, словно завороженная, пошла на стук тела о стену. Я не успела дойти и ничего не успела понять, как к женщине подбежали двое мужчин – сотрудники ДПС (три буквы написаны на спинах) и, взяв Голубку под руки, буквально подняв ее над полом, унесли.

Вместе с соседкой мы направились в сердце оранжереи – к охраннику. Полноватый мужчина сидел за обычной школьной партой, прятался за толстым сборником кроссвордов. Когда мы 
подошли, он свернул книжицу в дудочку и с не скрываемым жаром принялся рассказывать.

Петербуржцы редко игнорируют солнце. Каждый темный полдень ноября будешь припоминать свет, что упустил. Потому в такие дни в городе всегда людно: стоят-болтают, сидят по лавкам, прогуливаются.

В маленькой железнодорожной станции признать Петербург можно разве что по погоде: никаких колонн, исторических зданий и водных каналов. Мне больше напоминает Воронеж. Бабули тянут тканевые тележки, подростки ходят с usb-колонками на полную громкость.

У Голубки тоже музыка – в наушниках. Что она слушает? Может, You Should Be Sad Холзи? Раньше мне под нее всегда шлось бодрее. А в такой день точно хотелось идти быстро, в такт музыке, смотреть, как пружинят надувные колеса коляски от еще теплой земли, щуриться на солнце, на секунду будто теряя зрение. Улыбаться последней капле золота с неба перед месяцами гнетущей темноты.

Вряд ли те, кого позже назовут очевидцами трагедии, кричали, но они уверены, что хотя бы окликали женщину. Они показывали пальцем на красный сигнал светофора железнодорожного перехода. А она все равно шла дальше. Видимо, это были хорошие наушники, с шумоподавлением. Сапсан, рукотворный сокол, такой же молниеносный и хищный, за долю секунды снес только-только коснувшуюся настила вдоль рельс коляску. Женщину отбросило потоком воздуха. Ее одиннадцатимесячная дочь, быстро синея, покатилась в канаву.

3

День начинается с секунды, в которой я обтираю руки кухонным полотенцем, на столе тарелки, а на плите жареная картошка: скоро ужин. Подвывая, входит Алиса с вываленным бледным языком, с капающей слюной. Уже без способности произносить слова.

Что было до этого момента, я не помню, и это странно. Вообще-то все материнские будни начинаются и заканчиваются одинаково. Попросите мать описать один свой день, и вы узнаете, как проходят все ее дни, за исключением чрезвычайных обстоятельств.

Может, я не помню начало этого дня именно из-за чрезвычайности и именно из-за обстоятельств? Могу ли я в таком случае предположить, каким был мой день, опираясь на все остальные самые обычные дни? Остались ли от того дня хоть какие-то зацепки, детали и хлебные крошки, что помогут мне все понять сейчас, раз не вышло тогда?

Если бы мы были героями новостной заметки, мне бы хотелось, чтобы за стандартными формулировками следовало объяснение: в какой именно момент и почему я оставила дочь без присмотра. Но на память опираться не получается. Была это психологическая защита или какая-то иная форма сохранения рассудка, но я не могла вспомнить события утра и дня даже тем же вечером, оправдываясь перед мужем, бригадой скорой помощи, врачами и полицейскими. Я все повторяла:

я не знаю как это произошло

я не знаю как это произошло

я не знаю как это произошло.

Передо мной лежит листок со штампом Детской городской клинической больницы № 5 имени Н. Ф. Филатова. Он гласит, что пациентка в возрасте 2 лет и 2 месяцев поступила с подозрением на ожог ротоглотки и пищевода. Что 10.08.2020 года приблизительно в 16:00 она съела (дальше одно слово неразборчиво, кажется «прожевала») лист диффенбахии.

В 16:00? Я накрывала стол к ужину!

Усомнившись в правдивости документа, открываю переписку с мужем в Телеграме. В то время он работал в офисе, и мы писали друг другу буквально обо всем: где находимся и куда собираемся пойти, сиюминутные мысли и новости, которые нужно обсудить вечером, списки покупок и дел. Не знаю, нормально ли это, но сейчас такая дотошность оказалась полезна.

Ранним утром, пока Максим едет на работу, а дети спят, я делаю заказ в онлайн-магазине.

Мемы, обсуждение списка продуктов на неделю.

Около 11 утра мы коротко проходимся по политической повестке: за день до этого, 9 августа, в Беларуси начались протесты.

В 11:39 я с детьми на прогулке: присылаю тусамую ромашку, и несколько сообщений мы обсуждаем отличие режима съемки «48М» от стандартного «Фото».

Через 27 минут присылаю голосовое на 1 минуту 22 секунды, в котором рассказываю о падении Алисы с детской игровой установки. Она успела выставить перед собой руки, но все же испугалась и заплакала. Рассказываю подробно, со всеми деталями. Слушать свой голос всегда сложно, а такой подавленный даже как-то жутко:

«Обработала царапинки на руках, их буквально две штучки, и прям крошечные. Приклеила пластырь тот, детский, помнишь, для прогулочной аптечки покупали? Хорошо, что я ее не забыла. Алисе нравится Микки-Маус на пластыре. Дала конфетку».

В обед еще немного перебрасываемся политическими мемами. Между обсуждениями я упоминаю, что уложила детей на дневной сон и села за работу.

Еще одна ниточка.

Проверила Гугл Документы и почту. Действительно, 10 августа я написала и сдала очередной текст.