– Нет уж, хватит. Конечно, это здорово, если мы будем учиться вместе! Ты мой лучший друг! Это будет… Это будет круто. Я даже мечтать о таком не могу. Да и не стоит об этом думать. Ни мне, ни тебе. Твое место в Йеле.

– А мне кажется, мое место рядом с тобой.

Что-то в ее голосе заставляет меня покраснеть.

– Хэй-о! –  раздается в открытое окно голос Куинна. Он гигантскими прыжками пересекает лужайку перед школой, победно размахивая над головой скейтбордом.

Мина отворачивается от меня, глядя в другое окно.

– Что это было? –  спрашиваю я у ее плеча.

– Не важно, –  отвечает она и заводит двигатель, потому что Куинн уже забирается на заднее сиденье.

С ним в салон проникает ночной воздух. По моей коже пробегают мурашки.

– По-моему, тебя предупредили, что в следующий раз заберут эту штуку, –  как ни в чем не бывало говорит Мина, кивая на скейтборд, и выезжает на темную улицу. Но мне не видно ее лица, потому что ветер раздувает ее волосы, скрывая его от меня.

– Куда им! –  отвечает Куинн и стискивает меня в медвежьих объятиях, почти оказываясь на переднем сиденье. –  СИНИЕ, ВПЕРЕД^[12], МАТЬ ВАШУ!

– Пристегнись, –  наказывает ему Мина.

– И ты позволишь ей вот так говорить со мной в твоей машине?

– Ага, –  отвечаю я, отталкивая его от себя. –  Позволю. Смотри, что она мне подарила.

Я сую ему под нос свою ногу.

– Хрена себе! –  Он смеется. –  Значит, вы, ребята, больше не будете ходить в одинаковой обуви?

– А ты дерзкий, –  говорит Мина. –  Очень бесстрашно с твоей стороны упоминать о моих кедах.

– Эй, да ладно тебе! –  отзывается Куинн. –  Все знают, что в младших классах мальчишки ведут себя как мудаки, потому что втюрились.

Мина закатывает глаза.

– Улет! –  сообщает Куинн, рассматривая желтую вышивку.

– Завидуешь? –  спрашиваю я.

– Размечтался, капитан!

Мичиганский университет почти сразу отклонил заявление Куинна. Он не особо расстроился. Куинн вообще никогда не расстраивается.

– Красный мне больше идет, –  говорит он. –  Да и девочки в Индиане будут погорячее. Ой, сорян, Мина!

Он откидывается на спинку сиденья и застегивает ремень безопасности.

– Да ладно, не надо изображать из себя рыцаря ради меня.

– Нет, что ты! Я настоящий рыцарь! До мозга костей. Я извинился, потому что ты тоже поступила в Мичиган –  похоже, туда поступают лучшие девчонки.

Мина показывает мне язык. Не припомню, чтобы она хоть раз так делала раньше.

– Вообще-то Мина собирается в Йель, –  говорю я.

– Я же сказала, –  возражает она, –  что буду учиться там, где захочу.

– Да, черт побери! Может, Мина хочет устроить бунт? –  говорит Куинн. –  Пошлет к чертям альма-матер и наконец заживет полной жизнью!

– Вот именно, –  соглашается Мина. –  Знаешь что, Куинн? За это ты можешь включить свою музыку.

– Мы должны слушать мою музыку, –  ворчу я. –  Это моя машина.

– Это машина твоей мамы.

Куинн врубает музло, и вместо того, чтобы отчитать его и приказать не кричать, Мина открывает окна сзади и подпевает:

– О, детка, у тебя есть все, что мне нужно, но ты говоришь, что он просто друг. –  Она поворачивается ко мне, явно простив. –  Но ты говоришь, что он просто друг^[13].

За что она меня простила? Да плевать. Прохладный воздух наполнен чем-то необъяснимым, словно сейчас начало года, а не конец. Мина ведет машину, подняв одно колено, Куинн поет во всю глотку, раскинув руки в стороны и распластавшись на заднем сиденье, и воет, как волк на луну. Мимо проносятся уличные фонари, то освещая наш маленький мир, то снова оставляя нас в темноте, как в старом кино, как будто кто-то переключает затвор камеры, и два моих самых старых школьных друга едут со мной домой.

6

Мина

На мой восьмой день рождения папа подарил пару черных высоких конверсов, потому что я увидела их на рекламном щите по дороге домой и сказала, что их могла бы носить шпионка Гарриет^[14], книжку про которую я тогда постоянно перечитывала. Ее жизнь была полна приключений, мода ее не интересовала, ей было важнее решать поставленные задачи. А потом, через месяц, папа погиб в аварии на том же самом шоссе. Это произошло за милю^[15] от того рекламного щита и съезда к нашему дому. У другого водителя случился сердечный приступ, так что никто не был виноват. Это было очевидно.

Я не собиралась снимать эти кеды –  ни на похороны, ни во время первой панической атаки, когда маме удалось стянуть с меня одежду и засунуть под душ, чтобы я успокоилась, и, конечно, я носила их в школу. Когда я в первый день вошла в них в кабинет нашего третьего класса и у Кэплана Льюиса, моего главного мучителя, оказались на ногах точно такие же кеды, я сразу поняла, что это не сулит ничего хорошего. Куинн Эмик тут же встал на стул и, показывая пальцем, объявил, что я ношу мальчишескую обувь, потому что у Кэплана такая же. Все засмеялись. Поначалу я продолжала носить их в школу, чтобы одноклассники думали, будто мне плевать, а потом, через две недели, мне и правда стало плевать. Потому что папа умер. Я носила эти кеды каждый день. Одноклассники перешептывались, что я, наверное, не снимаю их, даже когда ложусь спать, а потом, посмеявшись, они возвращались к своим делам.

К сожалению, новость о гибели отца распространилась очень быстро. Он был одним из трех педиатров в Ту-Докс. Почти все мои одноклассники знали его в лицо. Думаю, многие родители использовали эту новость как возможность в мягкой форме рассказать детям о смерти. Ведь это было не то же самое, как когда умирали их бабушки или дедушки. Это была трагедия. Помню, как многие взрослые тогда использовали именно это слово. По-моему, они считали, что я все равно не пойму, в отличие от мамы. Но тогда мама периодически впадала в ступор, несколько недель подряд не снимая белую ночную рубашку с голубыми цветами –  ту самую, которую она надела в тот день, когда пришла домой с работы после трагичного звонка, а у меня был отличный словарный запас.

Не уверена, что папина известность в городе сильно помогала нам с психологической точки зрения. Помню, в то время я мечтала, чтобы все перестали пялиться на меня. Я была окутана облаком грустной неловкой жалости, которая сделала меня идеальной кандидатурой для детских праздников и вечеринок по случаю дня рождения до конца моего подросткового возраста. В основном меня приглашали исключительно из-за отца. Руби Каллахан сказала мне это в лицо, в своей милой искренней манере: «Я знаю, мы не друзья, но моя мама сказала, что я должна пригласить тебя, потому что… Ну ты понимаешь. Так что вот».

Я не пошла. Остальные девочки получили в подарок повязки на голову с разными искусственными цветами и всю следующую неделю носили их в школу.

Тогда я, конечно, этого не понимала, но, думаю, в глубине души мне было приятно, что остальные тоже скорбят. Я не стану утверждать, что папа был эдаким героем нашего городка. Но, как сказала мне на похоронах одна пожилая дама, которая, поняв, что мать не собирается встречаться с ней взглядом, наклонилась и взяла меня за обе руки своими, холодными: «Он был просто замечательным парнем». От нее сильно пахло коричной жвачкой, и у нее была блестящая брошь в виде слоника. Это все, что я помню из того дня.

Через пару недель после похорон, на уроке рисования, когда кто-то, скорее всего одна из девочек, громко прошептал, что я ношу черные кеды из-за отца, я в конце концов не выдержала и начала плакать. И тут случилось чудо. Кэплан Льюис ударил кулаком по столу, со щелчком закрыл крышку маркера и очень громко, чтобы слышал весь класс, заявил, что, может быть, это не я ношу мальчишескую обувь, а он носит девчачью. Никогда не забуду выражение лица Куинна, у которого от удивления отвисла челюсть. С тех пор никто больше не насмехался над моими кедами. И заодно не упоминал моего отца. Они потешались над чем-то другим, Кэплан оставался королем на переменах и делал вид, словно ничего не произошло, но каждый день надевал в школу те же черные кеды.

Через несколько месяцев мы стали партнерами по чтению, а потом подружились, и тогда я рассказала ему, что кеды подарил папа на мой последний день рождения. Следующим летом мой день рождения, первый без отца, прошел довольно тоскливо. Мама все еще ходила по дому как лунатик и плакала в самые неожиданные моменты, ей явно было не до торта, подарков и песен. Но Кэплан в тот день вернулся из футбольного лагеря пораньше и устроил мне сюрприз. Мы вместе посмотрели третий фильм про Гарри Поттера, потому что недавно закончили читать книгу. Он принес с собой капкейки, сэндвичи с горячим сыром и подарок –  новую пару черных высоких кедов, в точности таких же, какие были у меня, но на размер больше –  на вырост. Когда в марте наступил его день рождения, я тоже подарила ему новую пару. Конверсы быстро изнашиваются, особенно если носишь их каждый день. И с тех пор мы так и продолжали дарить кеды друг другу на дни рождения. Конечно, теперь мы уже не носим их каждый божий день. Я в полном порядке, и мне больше не нужна терапия.

Но иногда мы все же надеваем их, и четыре черных кеда шлепают по линолеуму школьного коридора.

Мама Кэплана задерживается на работе в клинике и, когда мы подъезжаем к его дому, пишет ему, чтобы он начал готовить ужин. Я звоню своей маме, чтобы спросить, не захочет ли она присоединиться к нам, но попадаю на автоответчик. Чуть позже она пишет мне, что у нее снова мигрень. Если честно, мама бездельничает. Хотя на самом деле когда-то была очень важным библиотекарем. Думаю, до смерти папы она много кем была, но не сейчас.

Знаю, «важный библиотекарь» звучит как насмешка, но мама была одной из первых, кто успешно оцифровал систему библиотечной классификации, когда аналоговые отошли на второй план. Затем она консультировала, кажется, каждую библиотеку Среднего Запада, начиная от крошечных отделений в церковных подвалах и заканчивая университетами. Я знала наизусть десятичную классификацию Дьюи^[16] еще до того, как выучила таблицу умножения. И хотя в душе мама была традиционалисткой и любила коллекционировать библиотечные карточки известных изданий или любимых книг –  листочки ванильного цвета со списками читателей, которые брали ту или иную книгу, и она им понравилась (иногда несколько раз подряд, иногда каждые пять лет, иногда один раз с задержкой срока сдачи, а потом больше никогда), –  но именно она была одной из тех, кто придумал, как внедрить систему Дьюи в компьютеры и тем самым сохранить библиотеки, которые, ввиду растущей популярности электронных книг, начали умирать. Благодаря ей стали возможны такие вещи, как, например, межбиблиотечный абонемент. Помню, как папа говорил мне, что она супергерой. Что, если бы не мама и не другие библиотекари типа нее, многие книги запаковали и оставили бы где-нибудь пылиться, а то и вовсе –  уму непостижимо! –  выбросили бы. Мне была невыносима мысль о том, что кто-то может выбросить книги, которые многие читали и любили, так что я даже не сомневалась в его словах. Мама и правда была из разряда супергероев. Только она спасала не людей, а книги и библиотеки.