– А вы бы не хотели пойти на этой неделе на «Мышеловку»? Даже не знаю, когда мы в последний раз ходили вместе в театр. – Он заискивающе, словно собачонка, с робкой надеждой посмотрел ей в глаза.

Итак, она могла заполучить его вновь, какая досада! Обладать тем, что было ей вовсе не нужно и нисколько ее не привлекало! Стоило лишь слегка кивнуть, и он снова оказался бы у ее ног, но его собачья преданность делала затею Шерли едва ли не бессмысленной и навевала еще большую тоску. Конечно, следовало выйти за него замуж, раз уж она вступила на этот путь, на это ей хватило бы месяца, но возможно ли решиться на такое? На мгновение Шерли подумалось, что она не может, не станет. Вот если бы Бартон отверг ее, прогнал или пренебрежительно отвернулся, сделав вид, будто не замечает ее, но нет. Как видно, ее судьба – принимать любовь Бартона, это трогательное униженное поклонение, но не испытывать той любви, которой она хотела бы любить его, которой жаждала. Иными словами, ему нужна была девушка вроде нее, тогда как она… она… Шерли ощутила дурноту – развлекаться сейчас было бы непорядочно, непристойно, – и в голосе ее невольно прозвучало отвращение.

– Нет, нет! – воскликнула она и тотчас заметила, как помрачнело лицо Бартона, казалось, он глубоко огорчен и подавлен. – Я хотела сказать, не на этой неделе, – торопливо поправилась она и едва не произнесла: «Не так скоро». – У меня есть кое-какие дела, вдобавок я неважно себя чувствую. Хмурое лицо Бартона напомнило Шерли о ее положении, и она поспешила добавить: – Но вы могли бы как-нибудь вечером зайти ко мне в гости, а в театр мы сходим в другой раз.

Он тотчас радостно просиял. Удивительно, как страстно ему хотелось быть с ней, как малейший знак ее расположения утешал и воодушевлял его. Однако вместе с тем Шерли сознавала, сколь мало это для нее значит, сколь ничтожна в ее глазах эта связь, пусть даже ему она представляется райским блаженством. Следовало восстановить их прежнюю близость в полной мере, завладеть им уже окончательно, навсегда, но хотелось ли ей этого теперь, когда она была так несчастна из-за другого романа? Пока Шерли раздумывала и самые противоречивые чувства боролись в ее душе, Бартон как будто заметил ее колебания, и ему вдруг пришло в голову, что, возможно, в прошлом он слишком легко сдался, вместо того чтобы добиваться ее любви. Наверное, он все же нравился ей. И казалось, ее внезапное появление это доказывало.

– Конечно, конечно! – согласился он. – Я с радостью приду в воскресенье, как скажете. На спектакль мы можем пойти когда угодно. Мне очень жаль, Шерли, что вы неважно себя чувствуете. Я много думал о вас все это время. Или я зайду в среду, если вы не против.

Она слабо улыбнулась. Все оказалось куда легче, чем она ожидала, но ее победа, пропитанная тлетворным духом, точно красивый, но гнилой внутри плод, грозила впоследствии обернуться жалким поражением. Как она могла после Артура? И как мог он, в самом деле?

– Пусть будет воскресенье, – подтвердила она, радуясь, что удалось отсрочить встречу, и поспешно вышла.

Ее преданный обожатель долго смотрел ей вслед, а Шерли мучила тошнота. Подумать только, чем все закончилось! Она так и не воспользовалась телеграфным бланком, но теперь совершенно об этом забыла. Смущал ее не только обман, но и собственное беспросветное будущее: она не видела иного выхода, однако, как видно, не могла побороть себя, или же ей не хватало решимости. Почему бы ей не увлечься кем-то другим, не Бартоном? Почему она вынуждена вернуться к нему? Почему бы не подождать, пока она не встретит кого-то, а Бартона можно не замечать, как раньше? Но нет, нет, теперь ничто уже не имело значения: не важно, кто это будет, Бартон или любой другой, – по крайней мере, она сделает его счастливым, а заодно решит и свою проблему. Шерли вышла на перрон под свод вокзала и вошла в вагон поезда. Пассажиры, как обычно, толкались и теснили друг друга, занимая места, и наконец состав медленно тронулся в сторону Латонии, пригорода, где она жила. Поезд набирал ход, и Шерли задумалась.

«Что я сейчас сделала? Что я делаю? – спрашивала она себя снова и снова, пока перестук колес по рельсам складывался в танцевальный ритм, а дома бесконечного скучного города проплывали мимо туманной бурой вереницей. – Бесповоротно порываю с прошлым, счастливым прошлым. А что, если, когда я выйду замуж, вдруг появится Артур и захочет меня вернуть? Что, если так и случится?»

Внизу, под навесом, огородники распродавали остатки своего товара. Какая блеклая, унылая жизнь, подумала Шерли. Там начиналась Ратгерс-авеню с вереницей красных трамваев, многочисленными повозками, разъездами и встречными потоками автомобилей. Как часто проезжала по ней Шерли по утрам и вечерам, туда-сюда, словно челнок, и сколько еще таких поездок ее ждет, если только она не выйдет замуж! А здесь неспешно несла свои воды река, по берегам которой тянулись бесконечные склады с углем и причалы, – прочь, прочь, к глубокому бескрайнему морю, которое так любили они с Артуром. О, какое блаженство сидеть в маленькой лодочке и плыть, плыть в беспредельную бушующую неизведанную даль! Почему-то при виде реки в этот вечер, как, впрочем, и каждый вечер, она неизменно вспоминала драгоценные часы, проведенные с Артуром на природе, в Спарроус-Пойнт, длинную цепочку танцующих в зале «Экертс», лес в Атолби, парк, танцы в павильоне… Она подавила рыдание. Однажды в такой же вечер, как этот, они гуляли вместе, и Артур вдруг сжал ее руку и сказал, какая она чудесная. Ах, Артур, Артур! А теперь Бартон снова займет свое прежнее место, и уже, конечно, навсегда. Она больше не станет так безрассудно и глупо играть своей или его жизнью. Какой в этом прок? Но подумать только!

Да, на этот раз уже навсегда, сказала себе Шерли. Она должна выйти замуж. Время ускользает, скоро будет уже поздно, молодость проходит. Единственный выход для нее – замужество. Дом, дети, любовь мужчины, которого она могла бы любить, как любила Артура, – в действительности Шерли никогда не представляла себе иного будущего. О, каким счастливым мог бы стать этот дом! Но теперь, теперь…

Отныне пути назад у нее не было. Выбирать не приходилось. А если вернется Артур? Но об этом не стоило и думать, он никогда не вернется! Ради него она поставила на карту все, но оказалась ни с чем, потеряла его. Шерли отважилась изведать истинную любовь и потерпела горькую неудачу. До появления Артура все шло как будто неплохо. Бартон, простодушный толстяк, честный и прямой, каким-то образом (сейчас она и сама не понимала как) воплощал в себе надежное будущее. Но теперь, теперь… Шерли знала: денег у него достаточно, чтобы построить домик для них двоих, – он говорил ей об этом. Бартон постарается сделать ее счастливой, в этом она не сомневалась. Они займут примерно такое же положение, как и ее родители, или чуть более высокое, хотя и не намного, и никогда не будут терпеть нужду. Несомненно, у них будут дети, потому что Бартон страстно этого желал, несколько детей, и на это уйдет время, долгие годы ее жизни, печальные, унылые годы! Между тем Артур, чьих детей ей так отчаянно хотелось произвести на свет, станет лишь воспоминанием – подумать только! – а Бартон, скучный, ничем не примечательный Бартон осуществит свою заветную мечту, и почему? Потому что в любви ее постигла неудача, вот почему, и теперь в ее жизни никогда уже не будет настоящей страсти.

Она никого больше не полюбит так, как любила Артура. Шерли знала: это невозможно. Он был слишком хорош, такой обворожительный, такой замечательный! Где бы она ни была, за кого бы ни вышла замуж, всегда, всегда, Артур будет вторгаться в ее жизнь, вклиниваться между ней и ее избранником, срывать с ее губ каждый поцелуй. И лишь его одного будет она любить и целовать. Шерли промокнула платочком глаза, отвернулась к окну и стала смотреть вдаль, а когда за стеклом показалась Латония, вновь задумалась (такова великая сила любви): а что, если Артур когда-нибудь вернется или уже вернулся? Вдруг он по счастливой случайности сейчас на станции или нарочно пришел ее встретить, успокоить ее измученное сердце? Раньше он приходил на станцию ее встречать. Как она летела к нему, склоняла голову ему на плечо и тотчас забывала о существовании Бартона. Тогда ей казалось, что они с Артуром не разлучались ни на мгновение. Ах, Артур, Артур!

Но нет, нет, то была Латония: виадук над путями железной дороги, длинная деловая улица, трамваи с табличками «Центр» и «Лангдон-авеню», мчавшиеся обратно, в большой город. В нескольких кварталах поодаль, на тенистой Бетьюн-стрит, как никогда скучной и бесцветной, стоял дом ее родителей, и Шерли вдруг особенно остро поразила серая обыденность их привычной жизни: газонокосилки, лужайки, веранды, похожие одна на другую. Бартон будет ходить на службу и возвращаться со службы, как ходила сама Шерли и ее отец, а она будет заниматься домом, стряпать, стирать, гладить и шить, заботиться о Бартоне, как заботится сейчас ее мать об отце и о ней. И она не будет любить мужа по-настоящему, как ей хотелось бы любить. О, это ужасно! И все же в действительности избежать замужества она не могла, хотя сама мысль об этом казалась невыносимой. Нет, она должна, должна, ради… ради… Погруженная в задумчивость, Шерли закрыла глаза.

Она прошла по улице под ветвистыми деревьями, мимо одинаковых домов и лужаек, в точности таких же, как у нее, и застала отца на веранде за чтением вечерней газеты. Заметив его, она вздохнула.

– Вернулась, дочка? – приветливо окликнул ее отец.

– Да.

– Твоя мать спрашивала, что ты будешь на ужин: бифштекс или печенку. Лучше сама ей скажи.

– О, это не важно.

Шерли торопливо прошла в спальню, сорвала шляпку и перчатки, бросилась на кровать, чтобы немного полежать в тишине, и беззвучно застонала. Подумать только, что все к этому пришло! Никогда больше не встретить Артура! Видеть одного только Бартона, стать его женой, жить на такой же улице, завести четырех, а то и пятерых детей, забыть все дружеские связи юности, лишь бы сохранить лицо перед родителями, спасти свое будущее. Почему все должно быть так? Неужели вправду так и будет? У нее перехватило горло, она задыхалась. Спустя немного времени, услышав, что Шерли вернулась, в дверях показалась мать, сухощавая неприметная женщина, вечно занятая повседневными делами, нежно привязанная к дочери.

– Что случилось, милая? Тебе нездоровится? У тебя голова болит? Дай-ка я пощупаю твой лоб.

Ее холодные худые пальцы погладили виски и волосы Шерли. Мать предложила принести ей что-нибудь из еды или порошок от головной боли.

– Я не больна мама. Просто неважно себя чувствую. Не беспокойся. Я скоро встану. Пожалуйста, не волнуйся.

– Ты хотела бы на ужин печенку или бифштекс, дорогая?

– О, что угодно; пожалуйста, не беспокойся. Пусть будет бифштекс, все равно. – Лишь бы только избавиться от матери, лишь бы ее оставили в покое!