Так и шло из вечера в вечер, и много было этих вечеров. Иногда Тереза приходила вовремя, иногда нет, но все чаще Конни Олмертинг убеждал ее задержаться своим «успокойтесь» и покупал ей мороженое. Они не выходили за пределы тесного квартала и ближайших закоулков, медленно прохаживались по тротуару, поворачивали в боковые улочки и, обойдя несколько домов, шли в обратную сторону, пока не становилось слишком поздно. Тогда провинившаяся Тереза спешила домой, и угрозы звучали вновь. Молодой Олмертинг не раз пытался уговорить ее отправиться на пикник или на загородную прогулку, предлагал всевозможные развлечения, но в ее возрасте нельзя было и помыслить о таком, по крайней мере с ним. Тереза знала, что отец никогда не согласился бы отпустить ее, и не смела даже заикнуться об этом, а уж о том, чтобы сбежать тайком, и говорить было нечего. Стоило ей немного постоять с Олмертингом на углу соседнего переулка, одного этого было довольно, чтобы отец строго ее отчитал, наградил тумаками и пригрозил, что в следующий раз вовсе не впустит в дом.

Тереза искренне старалась слушаться, но однажды светлым вечером в конце июня время пролетело слишком быстро. Луна светила так ярко, а ветерок был особенно нежен. Даже на этой пыльной улице в воздухе чувствовалось приближение лета^[1]. Тереза в свеженакрахмаленном белом летнем платье медленно прогуливалась туда и обратно по улице вместе с Миртл, когда, как обычно, они повстречали Олмертинга и Гуджона. Уже настало десять часов, и послышались размеренные окрики.

– Эй, подождите минутку, – сказал Конни. – Постойте. Он не запрет перед вами дверь.

– Нет, запрет, – возразила Тереза. – Вы его не знаете.

– Ну что ж, если запрет, возвращайтесь ко мне. Я позабочусь о вас. Я буду здесь. Но он такого не сделает. Если вы немного задержитесь, отец вас впустит, будьте спокойны. Мой старик тоже пытался проделать со мной такую штуку, но ничего у него не вышло. Я не ночевал дома, и в конце концов он все же меня впустил. Не позволяйте отцу издеваться над вами. – Он позвенел мелочью в кармане.

Никогда в жизни ему не приходилось брать на себя заботы о девушке в неурочный час, но Конни не прочь был похвастаться, вдобавок в кармане у него лежал ключ от клуба «Варик-стрит рустерз», членом которого он состоял. В это время клуб был заперт и пуст, Тереза могла бы, если понадобится, остаться там до утра или переночевать у Миртл Кенрихан. Он отведет ее туда, если Тереза захочет. По лицу его скользнула зловещая усмешка.

К этому времени чувства далеко завели Терезу. Этот юноша со стройным телом, сильными изящными руками, точеным подбородком, правильно очерченными губами и жестким взглядом темных глаз, каким замечательным казался он ей! Девятнадцатилетний юнец, всего лишь годом старше Терезы, он был холодным, искушенным и дерзким. Но каким нежным виделся он ей, каким желанным! Каждый раз теперь, стоило ему поцеловать ее, Терезу охватывал трепет. В его крепких объятиях, в его сильных пальцах было нечто такое, отчего все ее тело будто пронизывало огнем. Временами он так пристально смотрел ей в глаза, что она едва выдерживала его взгляд.

– В любом случае я подожду, – настаивал он.

Тереза все медлила и медлила, но на этот раз впервые крики отца вдруг оборвались.

Девушка тотчас почувствовала: что-то неладно, – и это встревожило ее куда больше, чем голос старого Рогаума, разносившийся прежде широко окрест.

– Мне нужно идти, – сказала она.

– Вот так так! Да вы трусишка, как я погляжу! – насмешливо бросил Конни. – Отчего вы всегда так боитесь? Отец вечно грозит, что запрет дверь и не впустит вас, но никогда не выполняет своей угрозы.

– Да, но он на такое способен, – испуганно возразила Тереза. – Думаю, на этот раз он так и сделал. Вы его не знаете. Он бывает ужасным, когда по-настоящему приходит в бешенство. Ах, Конни, я должна идти!

Она в шестой или седьмой раз сделала движение, порываясь бежать, но Олмертинг удержал ее. Он обнял ее за талию и попытался поцеловать, но девушка выскользнула из его рук.

– Вот вы как! – воскликнул он. – Хотел бы я, чтоб он и вправду не пустил вас в дом!

На крыльце родительского дома Тереза на мгновение задержалась, чтобы немного отдышаться. Внешняя дверь оказалась открыта, как всегда, но не внутренняя. Девушка попыталась войти, но дверь не поддалась. Она была заперта! На миг Тереза застыла, страх ледяной волной прокатился по ее телу, потом постучала.

Ей никто не ответил.

Тереза снова заколотила в дверь, на этот раз встревоженно, и готова была закричать, но ответа так и не последовало.

Наконец она услышала хриплый, равнодушный голос отца, обращенный вовсе не к ней, но к матери.

– Пускай сейчас же уходит, – сурово бросил отец из гостиной, полагая, должно быть, что дочь его не слышит. – Я ее проучу.

– Может, все же лучше ее впустить? – робко взмолилась мать.

– Нет, – упорствовал старый Рогаум. – Ни за что! Пускай уходит. Если она и впредь собирается шататься ночами по улицам, пусть сейчас же идет прочь. Посмотрим, как ей это понравится.

Голос его звенел от гнева: отец готовился задать ей хорошую трепку, она это знала. Придется ждать, ждать и умолять, потом он наконец впустит ее, жалкую и униженную, и изобьет, устроит ей такую взбучку, какой она отроду не видывала.

Тереза снова заколотила в дверь, и снова никто не отозвался. И даже ее крик остался без ответа.

И в этот миг чудесным образом в ее натуре проявилось нечто новое, какая-то доселе скрытая, но неизменно ей присущая внутренняя сила, словно очнулась от долгого сна Диана-охотница в сиянии своей славы. Ну почему отец всегда такой суровый? Она не сделала ничего плохого, просто задержалась чуть дольше обычного. Ему всегда хотелось держать ее при себе и подчинять своей воле. Впервые холодный страх, знакомый ей с детства, покинул ее, она задрожала от гнева.

«Ладно, – сказала Тереза; в ней вдруг проснулось извечное немецкое упрямство. – Я не стану больше стучать. Не хотите меня впустить – не нужно».

В глазах у нее стояли слезы, но она смело вышла на крыльцо и в нерешительности присела на ступени. Старый Рогаум видел, как она отходит от решетчатой двери и спускается вниз, но ничего не сказал. Наконец-то он научит дочь приходить в положенное время!

Стоявший на углу Олмертинг тоже видел Терезу. Он узнал простое белое платье и замер, взволнованный, не в силах унять странную дрожь. Ее в самом деле не впустили в дом! Ну и ну, такого еще не бывало. А пожалуй, это замечательно. Вот она, притихшая, в белом платье, перед запертой дверью, ждет на отцовском крыльце.

Какое-то время Тереза сидела и раздумывала, ее переполняла ребяческая безрассудная злость. Задета была ее гордость, ей хотелось отомстить. Так они вправду прогнали ее? Не впустили в дом? Ладно, она уйдет, и пусть они потом ломают головы, как вернуть ее домой, ворчливые старики. Найти пристанище можно было бы в доме Миртл Кенрихан, подумалось ей на миг, но потом она решила, что в этом нет пока надобности. Лучше немного подождать и посмотреть, что будет, или пойти прогуляться и напугать их. Отец побьет ее, ясное дело. Ну, может, побьет, а может, и нет. Потом она, возможно, вернется, но к чему так далеко загадывать. Сейчас это было не важно. Конни все еще ждал ее на углу. Он страстно любил ее. Тереза это чувствовала.

Она поднялась, прошла по затихшему переулку и медленно побрела по улице, однако прогулка вышла безрадостной: Терезу грызла тревога. Здесь еще ходили трамваи, светились витрины магазинов, сновали поздние пешеходы, но она знала, что скоро все это исчезнет, а ее прогнали из дому. Боковые улочки уже опустели, погрузились в безмолвие, тут не было ни души, одни лишь длинные шеренги тусклых фонарей.

На углу на нее едва ли не набросился юный обожатель.

– Так вас не впустили, верно? – спросил он. Глаза его сияли.

В первое мгновение при виде его она обрадовалась, в ее душу уже закрался невыразимый страх. Дом так много для нее значил. До сих пор в нем заключалась вся ее жизнь.

– Да, – ответила она слабым голосом.

– Что ж, давайте немного прогуляемся, – предложил юнец, еще толком не решив, что делать дальше, но ночь еще только начиналась. Так чудесно было, что Тереза здесь, рядом с ним, в его власти.

В дальнем конце улицы они обогнали полицейских Магуайра и Делаханти – те лениво покачивали дубинками и рассуждали о политике.

– Никуда это не годится, – проговорил Делаханти, но вдруг осекся и прибавил: – А это не дочка старого Рогаума там, с Олмертингом?

– Она самая, – отозвался Магуайр, глядя вслед парочке.

– Ну, думаю, надо бы старику получше за ней присматривать, – заметил Делаханти. – Слишком она юна, чтобы путаться с такими, как этот молодчик.

Магуайр согласился:

– Этот малый тот еще задира. Мне он всегда не нравился. Слишком уж наглый. Он работает здесь, на табачной фабрике Майера, и состоит в клубе «Рустерз». От него добра не жди, могу вас заверить.

– Преподайте им урок; я бы так и сделал, – говорил тем временем Терезе Олмертинг, пока они медленно прогуливались. – Мы еще немного пройдемся; пускай они поймут, что вы не шутите. Тогда уж они больше не запрут дверь. А если вас снова не впустят, когда мы вернемся, я найду для вас другое место, будьте спокойны.

Его пронзительные глаза сияли, когда он оборачивался и встречал ее взгляд. Олмертинг уже решил, что Тереза не вернется домой, если он сможет это устроить. Во всяком случае, он знал место получше, чем ее дом, где можно было бы провести эту ночь, – клуб «Рустерз». По крайней мере, там они могли бы побыть какое-то время.

Тем временем старый Рогаум, видевший, как дочь одна идет по улице, изумлялся ее дерзости, но полагал, что вскоре она вернется домой. Поразительно, что она проявила такое своеволие, но он ей покажет! Уж он задаст ей порку! Однако в половине одиннадцатого он высунул голову из окна и не увидел дочери. Не появилась она и в одиннадцать. Тогда он принялся расхаживать по комнате от стены к стене.

Вначале его обуревала ярость, затем тревога, потом тревога и ярость вместе, и, наконец, тревога вытеснила ярость, от злости не осталось и следа. Его тучная жена села на кровати и в отчаянии заломила руки.

– Ложись! – приказал он. – Мне от тебя тошно. Я знаю, что делаю!

– Она еще у двери? – робко спросила мать.

– Нет, – пробурчал отец. – Не думаю. Ей следовало прийти, когда я ее звал. – Однако нервы его уже начали сдавать и наконец не выдержали. – Она пошла вверх по улице, – обеспокоенно проговорил он какое-то время спустя. – Пойду поищу ее.

Набросив сюртук, он спустился по лестнице и вышел в ночную тьму. Час был поздний, близилась полночь, пора безмолвия и мрака. Терезы нигде не было видно. Старый Рогаум пошел сначала в одну сторону, потом в другую, где только не искал он дочь, и, наконец, горестно застонал, на лбу его выступил пот.

– Ach Gott!^[2]– воскликнул он. – Какого дьявола? Что это значит?

Он хотел было позвать на помощь полицейского, но никого не нашел. Магуайр давно уже отправился в один из ближайших кабачков посидеть за картами. Приятель его вернулся на время на свой участок. Но старый Рогаум продолжал поиски и все больше тревожился.

Наконец он спохватился и поспешил домой: ему пришло вдруг в голову, что Тереза, наверное, вернулась. А если нет? Миссис Рогаум тоже места себе не находит. Если дочери не окажется дома, нужно идти в полицию. Ну и ночь! А его Тереза… Нет, так больше продолжаться не может.

Он торопливо свернул в переулок, почти бегом бросился к дому и, весь мокрый, задыхающийся, поднялся на терраску, потом, тяжело отдуваясь, повернулся и едва не упал, наткнувшись на лежавшее у его ног тело – белую скорченную фигуру женщины.

– Ach Gott! – вскрикнул он громко, почти проревел в глубоком волнении и ужасе. – Тереза? Что это? Вильгельмина, посвети мне. Принеси скорее лампу, ради всего святого! Тереза hat sich umgebracht^[3]. Помоги!

Он упал на колени и перевернул женщину, которая извивалась и стонала в его руках. В бледном свете уличного фонаря он смог разглядеть, что это, к счастью, не его Тереза, как ему со страху показалось вначале, а другая девушка, хотя фигурой и походившая на его дочь.

– М-м, – издала слабый возглас незнакомка. – О-о!

Платье ее было серым, а не белым, как у его Терезы, но тело – таким же округлым и пышным. Мысль о смерти молодой женщины подорвала душевные силы Рогаума, вытеснив и смятение, и страх, но в этой истории было и нечто другое, что заставило его забыть о своих несчастьях.