Ребята грохнули со смеху. Вик обозлился, его лицо потемнело, и то, с каким запалом он заговорил, вдруг заставило их заткнуться:

– Да. Всё. Это ты живёшь в грёбаном б-богатеньком д-доме. Твой папаша получает оклад и премии, у н-него на накопительном счёте лежат д-деньги на т-твоё поступление в колледж, и т-твоя единственная забота – на какую тусовку сходить и какую девчонку уложить в постель. Какая из них станет в этот раз твоей с-сучкой? Д-догадайся, Рамона.

Люк переменился в лице. Рамона склонила голову набок, посмотрев с любопытством. В её глазах блеснуло что-то нехорошее, и Вик отвернулся. Ему стало стыдно, что он так её назвал, но грудь жгла ревность, и он продолжил, хотя голос дрогнул:

– Т-ты хочешь стипендию ради престижа, а я хочу ради того, чтобы н-не жить, где живу сейчас. А живу, кстати, на земле резервации, в маленьком д-доме с одной общей комнатой. Туда не ездит даже ч-чёртов школьный автобус! По выходным я собираю на свалке за городом лом. За него н-неплохо дают, если ты белый, но если ты индеец, дают в-вполовину м-меньше денег, а если возмущаешься, говорят – катись к дьяволу, п-парень. Они т-так делают, п-потому что я красный, и если думаешь, что мне это нравится, то глубоко ошибаешься.

Кто-то снова рассмеялся. Счёл его долгую речь забавной. Но всё смолкло, когда Вик побледнел и шагнул к Палмеру ближе. Он игнорировал Рамону, точно её не было между ними – хотя она была, и это распаляло ещё больше.

– А ты, – тихо сказал Вик, не сводя пристального взгляда с посерьёзневшего Люка, – ты отобрал ещё и её. И я н-никогда этого не забуду.

Он отвернулся, сунул руки в карманы джинсов и медленно обвёл ребят глазами, видя в отсветах костра их улыбающиеся лица. Так улыбаются те, кто принадлежит стае и чувствует за собой её силу. Вику было больно, и он знал, что сделал большую глупость. Но он дружил с Рамоной так долго. Он думал, что в этом жестоком и несправедливом мире она – его лучший друг. Его маленькое личное солнце. И он не мог уйти просто так.

Сутулясь, Виктор Крейн направился было прочь с пустыря, но остановился и внезапно повернулся, посмотрев назад. Рамона перестала улыбаться. Она знала: у Вика есть своя чаша терпения, и только что она переполнилась.

– Ты пойдёшь со мной? – прямо спросил он, пристально глядя на Рамону. Он дал ей последний шанс вновь стать «его».

И хотя она так поступила с ним и заманила сюда, хотя она предпочла ему Люка, предала его, как бы он хотел услышать «да». Какой-то частью себя он ждал, что она одумается, возьмёт его за руку, и они уйдут отсюда вдвоём, потому что здесь ему не место и добром это не кончится. Он бы простил её. Он бы обязательно сделал это! В жизни случается всякое. Она не могла быть такой сволочью, как эти типы, она не могла сама до такого додуматься. Наверняка это всё задумал Палмер, да, он… он ведь каждый раз подтачивал их дружбу и его любовь к ней, он ошивался вокруг Рамоны, пока Вик корпел на подработке или выкладывался на футбольном поле.

А ещё пять лет рука об руку не выкинешь так сразу. И Вик с болезненной надеждой ждал её ответа. Кто-то рассмеялся. Рамона сузила глаза.

– Нет, – презрительно бросила она.

Так звучал голос предательства.

Вик отвернулся, медленно моргнул. Ну и хорошо. Позади него засвистели, но его это вообще не задело. На душе и так было слишком скверно.

И пусть он боялся поворачиваться спиной к целой толпе, но был зол. Злее, чем мог себе представить. Он удалялся прочь от блёклого и кривого, как клякса, пятна фонарного света, сглатывая обиду и стараясь не думать о том, что произошло. Это было так мерзко и так нелепо, что он хотел уйти – и всё. Просто уйти. Просто…

– Говорят, вас не зря зовут редишами^[7], – громко бросил Люк.

Виктор Крейн с досадой прикрыл глаза, замедлив шаг и наконец остановившись. Люк Палмер затянулся, взяв почти прогоревшую сигарету у Майка, и швырнул окурок на землю – так далеко, что почти попал в Вика. Тусклая искорка с шипением упала у самых его ботинок.

– Знаешь же почему?

Вик сжал челюсти. Он знал, потому что часто слышал о себе это слово, плохое слово, брошенное вскользь, мимоходом, как о плешивой собаке. Но отвечать Люку не стал. Много чести.

– Редиш – это не только цвет кожи таких ублюдков, как ты, но и в принципе одна интересная штука, связанная с историей, – пояснил Люк, взвесив в руке бутылку с пивом, и небрежно оттолкнул от себя Рамону. Она недовольно поморщилась, но послушно отошла в сторону. Ребята вокруг притихли, вслушались. – Дело было давнее. В то время индейцы жутко обнаглели. За их грабежи, мародёрство и набеги правительство обещало вознаграждение: неплохие деньги за каждого пойманного ублюдка. Они ценились не живьём – попробуй довези их до участка; они хитрые, как дьяволы, отвернись – сбегут или тебя самого прирежут. Потому с них на месте сдирали кожу.

– Прямо живьём? – хмыкнул кто-то из темноты.

– По-всякому. Говорят, у них высокий болевой порог, так что любую боль стерпят, – деликатно уклонился от ответа Люк и с улыбкой прибавил: – Кстати, у нас есть на ком это проверить.

Кругом зароптали.

– Ну залечил.

– Да уж…

– Ерунду порешь, брат, – недобро сказали некоторые ребята.

Но были и те, кто поддержал его, засмеявшись, и Вик совсем не удивился – людям чужды чужие страдания, он только вздрогнул и сжался, когда мимо него пролетела бутылка с пивом, вдребезги расколовшись о землю.

В животе от страха сжался какой-то маленький противный червяк, но Вик постарался не подать виду, что испугался. Тогда кто-то бросил вторую бутылку.

Пиво плеснуло на него, бутылка разбилась ещё ближе – и он шагнул назад и бегло осмотрел ребят. Сколько их выступило ему навстречу? Восемь? Чёрт. Некоторые из них были пьяны, другие – из компании Палмера – ненавидели его.

– Э, пинто!^[8] – обращаясь к Вику, зачмокали они губами, прямо как лошади. Это оскорбление и значило пятнистую лошадь, такую масть ценили индейцы. – Пинто, пинто, иди сюда. Подойди, пинто, мы тебя не обидим. Мы тебе дадим немного выпить, если будешь хорошим пинто. Мы тебя угостим.

Вик попятился. Он понял, что боится их. Боится их всех. Сердце гулко забилось: он же здесь совсем один. Никто не знает, куда он ушёл вместе с Рамоной. А если и узнает – что дальше? За него некому заступиться.

Третья брошенная бутылка стала сигналом к наступлению.

Люди – странные создания, повинующиеся общим инстинктам и желаниям быть как все, в массе своей подавлять то чужое и инородное, что посмело существовать, нарушая привычную систему. И Вик был тем, кто её нарушал.

За пару секунд, что он мешкал, бутылка попала прямо в него. Вик едва успел прикрыться – она, брошенная с сильным замахом, разбилась. В плече возникла острая боль, и Вик почуял, как по руке течёт кровь.

А дальше пивные бутылки швырнули сразу двое, и никто их не остановил.

Вик припал к земле на колено, сжался и крепко обхватил руками голову. Знал, что не успеет отскочить или убежать. Битое стекло зазвенело по асфальту, пьяная молодёжь гулко шумела. Не все получали удовольствие от этой выходки. Кто-то сразу ушёл, кто-то не стал участвовать в травле, кто-то даже хотел остановить этих восьмерых, впрочем, безуспешно, – однако Рамона была там. Она смотрела на Виктора Крейна неотрывным долгим взглядом. Его одежда и волосы уже были насквозь мокрыми и провоняли дешёвым пивом. Рамона равнодушно глядела и думала, когда их дружба стала такой неважной для неё и как так вышло, что они друг от друга отдалились и он ей стал безразличен – в тот ли момент, как Люк Палмер два месяца назад после вечеринки у себя дома, куда Вику Крену было не попасть, дал ясно понять, что она ему нравится, очень сильно нравится? Или когда мать в сотый раз после очередной ссоры раздражённо крикнула, что от индейского мальчишки одни беды и что она хлебнёт с ним проблем, и Рамона наконец устала получать за него нагоняй? А может, когда ей самой надоел его вечно спокойный, вечно печальный взгляд? Взгляд затравленной собаки, которую пинал кто ни попадя. После того как Люк дал ему хлебнуть воды из бассейна, Вик стал заикаться. Казалось бы, та, прежняя, Рамона его пожалела бы… но эту, уже взрослую, Вик вдруг начал страшно раздражать.

Рамона не могла назвать того дня, когда всё точно решила и согласилась привести Виктора Крейна сюда. Но этот случай должен был стать её пропуском совсем в другую жизнь. Жизнь, где она могла быть вместе с Люком: он ей нравился, он подавал большие надежды.

Улучив миг, когда перестали швырять бутылки, Вик осторожно посмотрел между пальцев – и тут же близ него разбилась новая бутылка. От неожиданности он разжал руку, и осколки брызнули в лицо, а следующая бутылка попала прямо в голову. Его оглушило так, что он опрокинулся ничком и замер, словно мёртвый, на земле.

– Вот чёрт! – воскликнул кто-то. В голосе был испуг. – Он что, помер?!

– Ты с такой силы залепил! Может быть.

– Пойди посмотри!

– Сам иди! А если он труп?!

В тишине было слышно, как ветер треплет языки костра из бочки с мусором… а потом Вик подскочил, и ребята от неожиданности остолбенели. Пошатываясь, не помня себя от боли и обиды, ослеплённый своим страхом, не чувствуя стекающей на лицо крови из разбитой головы, он помчался прочь отсюда, бросив всё: и своих врагов, и Рамону, и проклятый трейлер за спиной.

– И мы его просто так отпустим? – разочарованно спросил Эдди Уиллоу, один из «Пум».

– А сам как думаешь? – усмехнулся Люк, с места пускаясь рысью. – Кто хочет развлечься?..

Вик понял по топоту ног: его преследуют. Он посмотрел через плечо и выругался. Проклятье! Теперь их девять! Бегут, улюлюкают, свистят вслед. Голова раскалывалась, из-под волос на лоб текла полоска крови. Он обернулся снова и разглядел среди бегунов Люка, Эдди, Тейлора, Майкла… последний был не слишком трезв, но это не мешало ему быстро двигаться.

Вик понял, что зря разглядывал их, когда споткнулся о лежащую на земле балку и боком полетел по склону неглубокого строительного котлована, кувыркаясь и переворачиваясь на земле. Наконец, он упал в самом низу, подняв тучу пыли: всё тело болело, проволочившись по жёсткой почве и камням. Теперь весь он был в синяках, порезах и ссадинах. Откуда-то сверху, кажется, очень далеко от него, послышался рой чужих голосов. Вик раскашлялся и, едва приподнявшись на локтях, дрожащей рукой ощупал себя, чтобы понять, всё ли в порядке. На миг его лицо накрыла тень. Он поднял взгляд и оторопел. Ему почудилось, это была тень огромной паучьей лапы, как душное напоминание ночного кошмара, который он всё никак не мог запомнить, но видел почти каждую ночь – паутина, в которой он бьётся, стараясь спастись, но всё без толку… Вик встряхнулся, и всё пропало. То была тень строительного крана.

В некоторых местах из вывороченной строительными ковшами земли торчала арматура: жутко повезло, что он не упал на неё, иначе – конец. Но от мыслей о везении Вика отвлекли:

– Эй, маскот!

Он застонал. Маскот – спортивный термин, символ и талисман команды, но когда так говорят об индейце, все знают, что имеют в виду нечто бесполезное, лишнее и ненужное. Короче говоря, пушечное мясо. Так его звали на каждой чёртовой тренировке, на подработке, на школьном дворе. Всюду. Он ненавидел до глубины души эту кличку.

– Маскот! Эй! – Люк стоял наверху котлована и махал рукой. – Крейн! Ты, ворона задохлая, оставайся там, сейчас мы к тебе спустимся… только никуда не убегай!