– Сестра, – сказал он Цзян Цин, – ты уверена, что не хочешь перепроверить? Иногда танцоры берут обувь поменьше, потому что со временем она растягивается.

– В этом нет необходимости, – ответила Цзян Цин, – я знаю, что он носит сорок второй.

Хозяин магазина жестом показал жене убрать журнал.

– Как скажешь.

У мужа Цзян Цин был свой метод, своя манера разговаривать, непринужденно и просто держаться, свой способ побуждать людей говорить без обиняков, изучать их мысли, не раскрывая своих, – в присутствии людей он был одновременно богом и человеком, и именно это делало его великим. Цзян Цин хотела бы, чтобы это умение передалось и ей.

Хозяин прошаркал к шкафу, ключом открыл его и выдвинул длинный ящик.

– Это мужской ассортимент, вы не могли бы взглянуть?

Цзян Цин подошла к шкафу. От мужчины пахло вином, дымом и потом, и ей пришлось задержать дыхание. В ящике находились две модели туфель: одна без украшений, другая – с пришитым спереди бантом. Каждая была в четырех цветах: белом, сером, темно-синем и черном. Мужчина выбрал темно-синий и черный образцы обеих моделей и отложил их в сторону.

– Эти цвета у нас есть в сорок втором размере. Если вы хотите белые или синие, придется подождать день, пока мы их изготовим.

– Понятно. А синие и черные высшего качества?

– Обе пары высшего качества, сестра.

– Хм-м.

Цзян Цин закусила губу.

– Я не уверена. Дочь, подойди и помоги мне выбрать.

Ли На неохотно приблизилась.

– Что думаешь, – спросила Цзян Цин. – Какие тебе больше нравятся?

– Не знаю, – ответила Ли На. – Плохо вижу без своих…

Они примерно одинаковые?

Цзян Цин цокнула языком.

– А что насчет этих? – спросила Ли На.

Она весьма предсказуемо показала на черные туфли с бантом. – Эти? – сказала Цзян Цин.

Вздохнув, она обратилась к лавочнику:

– Сейчас возьмем простые синие и закажем белые с бантом.

– Очень хорошо. Хотите, чтобы белые я вам отправил?

– Не стоит. Кто-нибудь заедет и заберет. Как насчет завтра?

– Будем ждать.

Мужчина открыл второй шкаф, заполненный темно-синими туфлями различных размеров, и достал сорок второй. Он уже собирался закрыть дверцу, когда Цзян Цин заметила стопку задвинутых назад и почти скрытых туфлями коробок. Из верхней свисала ярко-зеленая лента. Она колыхалась от потоков воздуха, создаваемых движением дверцы.

– Что это такое? – спросила Цзян Цин.

– Это? – переспросил мужчина, уже закрывший шкаф и возившийся с замком и ключом.

– Эти коробки.

– Коробки?

– В шкафу. Обувные коробки в западном стиле.

– А, эти? Так, ничего. Заказали по ошибке. Надо отослать обратно.

– У меня сложилось впечатление, что вы всю обувь делаете сами.

– Чаще всего да. Но время от времени от театральных трупп нам поступают запросы, для которых у нас нет материала. Так что приходится заказывать извне.

– Вы сказали – театральные труппы?

– Я? Я имел в виду… Не знаю, что я имел в виду. Голова уже не та.

– Годы берут свое.

– Да, должно быть.

– Мы так много видели.

– Хватило бы на пять поколений, сестра.

– И на больше, отец. Но скажите, где вы заказываете эти особые туфли?

– Ох, я не помню. Я где-то это записывал.

– А где, тоже забыли?

– Могу посмотреть…

– Я бы хотела просто увидеть их.

– Увидеть что?

– Туфли. Держу пари, смогу сказать, откуда они, просто если на них посмотрю.

– Вы хотите посмотреть туфли?

– Да, я хочу посмотреть туфли.

Мужчина вновь открыл шкаф. Медлительность и обдуманность движений еще больше выдавали его тревогу. Заглянув в темноту за туфлями, он достал коробку и открыл крышку. Показал содержимое Цзян Цин с видом мальчика, случайно убившего соседскую курицу. Внутри, завернутая в тонкую бумагу, лежала пара зеленых кожаных сандалий, сшитых, вероятно, по гонконгской моде – спереди на них были вышиты листья, а мысок обрезан так, чтобы большой палец выглядывал наружу.

Сначала Цзян Цин ничего не говорила. Окружающие застыли в ожидании. Ли На стало жарко, и она коснулась лица тыльной стороной ладони. Хозяин магазина и его жена стояли, согнувшись и совершенно не двигаясь, пока Цзян Цин весело и невозмутимо не отмахнулась от туфли.

– Необычно, – сказала она. – Я бы, например, не надела.

Молча, не желая выказывать облегчения, мужчина опустился на колени, чтобы поставить коробку в шкаф. Цзян Цин сама отнесла темно-синие туфли на прилавок. Жена лавочника завернула их в газету и, не поднимая глаз, подвинула к Цзян Цин. Затем она отошла к стене, не показывая, что заинтересована получить оплату. Цзян Цин пришлось пересчитать купюры несколько раз, потому что женщина на них не смотрела.

– Вы хотите получить деньги или нет? – спросила Цзян Цин.

Женщина молча продолжала смотреть в пол.

– Да, – сказал мужчина, став рядом с женой. – Спасибо.

– Это половина, – сказала Цзян Цин, которой не надо было узнавать цену, чтобы понимать, сколько она должна заплатить. – Остаток я пришлю завтра с нарочным.

– Значит, нам кого-то ждать?

– Утром.

Он взял перо и с бравадой окунул его в чернильницу.

– Как ваше имя для квитанции?

– Запишите «Лань Пин», – ответила Цзян Цин, назвав свое старое сценическое имя из Шанхая. – Вот так. Лань Пин.

* * *

Сун Яоцзинь жил в Дунчэне, в доме с обширным двором. По пути к нему Ли На задумчиво молчала, но потом вдруг сказала:

– Это оно? Это все, чего ты от меня хотела?

Цзян Цин рассмеялась:

– Ради всего святого, дитя мое, расслабься. Я хорошо провожу время. В Пекине до меня почти ничего не доходит. Хорошо побывать снаружи и посмотреть.

Цзян Цин ущипнула себя между глаз, потому что смех поднялся ей к носу и заставил почувствовать головокружение.

– Если тебе нечем заняться…

Она протянула Ли На завернутые туфли.

– …можешь вручить их товарищу Суну.

– Что? Нет.

– Вот видишь? Ты невозможна.

– Я его даже не знаю.

– Вы играли в детстве.

– Помню, я видела, как он танцует, когда ты водила меня в Академию. Но мы не были друзьями. Мы никогда не играли друг с другом.

– У тебя слабая память.

– Ты выдумываешь.

– Просто отдай ему туфли, дочь. Он тебя вспомнит, даже если ты не помнишь его.

До недавнего времени Сун Яоцзинь с родителями занимал лучший дом во дворе – выходящую на юг трехкомнатную постройку за деревянным забором с калиткой у северной стены. Однако три года назад, вскоре после того как Сун Яоцзиня отправили на реабилитацию, этот дом передали партийному чиновнику, а родители Суна переехали в помещение маленькой остановленной фабрики в юго-западном углу. В их жилище были одна комната, кладовка и туалет. Кухня представляла собой отгороженную доской газовую плиту. Отец Яоцзиня умер вскоре после переезда, и когда Суну разрешили вернуться в город, ему полагалось место в комнате рядом с овдовевшей матерью и половина кровати.

Вдова подала им чай. Они видели, что воду она набрала из бачка унитаза.

– Ох, мне только кипяток, революционная вдова, – сказала Цзян Цин. – Чай после полудня вызывает у меня головную боль.

Цзян Цин оказалась у Сун Яоцзиня впервые после переезда и была приятно удивлена – могло быть и хуже. Мебели немного – письменный и обеденный столы, комод, книжный шкаф, потрепанное кресло, в таком ограниченном пространстве любой предмет вызвал бы беспорядок. В прежнем доме был шкаф, на котором стояли подарки от Цзян Цин – банки с фруктами и ароматические свечи, теперь его не было. Комнату украшал только портрет Председателя. От кровати исходил запах гнилой соломы.

– У вас должна быть современная кровать, – сказала Цзян Цин. – Посмотрю, что смогу сделать.

Вдова коротко улыбнулась и уставилась на свои колени.

– А партиец, который живет в вашем старом доме, не будет против, если мы сделаем звонок?

Вдова покачала головой.

– Он не поднимет шум, если вы воспользуетесь его телефоном?

Вдова вновь покачала головой.

– Мой сын скоро вернется, – сказала она. – Сун Яоцзинь вышел на прогулку.

Когда Яоцзинь вернулся, он повел себя так, словно ожидал обнаружить Цзян Цин и Ли На у себя дома и не счел их визит чем-то странным. Он прошел по комнате легкой походкой человека в наилучшей форме, для которого все обстоит просто. Сел на скрипнувшую кровать и переобулся в домашнюю обувь. Подойдя к столу, выложил на поднос содержимое карманов: блокнот и карандаш, носовой платок, пару монет, купон. Цзян Цин подумала, что он похож на пьяного.

– Командир Сун, – сказала она.

– Командир Цзян, – отозвался он.

Вдова уступила сыну стул и, взяв таз с мокрым бельем, пошла его развешивать. Сун Яоцзинь вылил из чашки матери чай и налил вина. Поднял бутылку, предложив ее гостям. Они отказались, одновременно покачав головами.

– А ты, Ли На, – сказал он, прихлебывая. – Что ты здесь делаешь? Вернулась в Пекин насовсем?

Ли На удивилась, что Сун Яоцзинь знает о ее жизни.

Цзян Цин показала гримасой: «Я же тебе говорила».

– Я просто приехала в гости, – сказала Ли На, не обратив внимания на мать. – Приехала помочь маме с этой штукой.

– А, да, – отозвался Сун Яоцзинь, – с этой штукой.

– Она не знает, на сколько останется, – сказала Цзян Цин, – в деревне, я имею в виду. Если она когда-нибудь захочет вернуться в город, наши двери для нее открыты, и я думаю, что однажды она решит так сделать.

– Неважно, мам, – пробормотала Ли На.

– Как знать, доченька.

Цзян Цин многозначительно посмотрела на Яоцзиня. Сун, глаза которого за двойными веками казались больше и уязвимее, принял этот взгляд и ответил своим. Но затем, словно для того чтобы обезопаситься от таких переглядываний, он поставил локти на стол и обеими руками поднял чашку, прикрыв свое лицо. В этой позе его глаза были видны, только когда он пил; в остальное время, когда он просто держал чашку в руках, их не было видно.

– А что насчет вас, товарищ Сун? – спросила его Цзян Цин. – Как ваши дела?

– Как мои дела? – проговорил он, повторив вопрос, будто он был сложным.

Он немного прополоскал рот вином. Проглотил. Сверкнул зубами.

– Дайте-ка подумать.

Благодаря питательной диете, которую Сун Яоцзинь получал сперва как молодой ученик Академии, а затем – как профессиональный танцор Центрального балета, он всегда был хорошо развитым: от тренировок он стал мускулистым, движения были плавными, без шероховатостей. Теперь, когда он живет среди крестьян, кожа его потемнела, как красная земля, и хотя живот его размягчился и увеличился, члены его истончились и затвердели. Его некогда гладкое лицо покрылось морщинами. И все равно, все равно он был красив.

– Позвольте, командир Цзян, вы помните…

Сун Яоцзинь запнулся.

– Товарищ? – спросила Цзян Цин.

– Простите. Возможно, поднять этот вопрос – эгоизм с моей стороны.

– Давайте. Мы все тут красные. И близки.

Сун Яоцзинь отпил из чашки. Их глаза – несколько вибрирующих тонов черного – встретились:

– Вы помните…

Его глаза вновь исчезли.

– Когда я впервые танцевал роль капитана армии в «Красном женском отряде»?

Цзян Цин кивнула и улыбнулась:

– Я никогда этого не забуду.

– Вас там, случайно, не было, Ли На? – спросил Сун Яоцзинь.

– Кажется, нет, – ответила она.

– Это было в Большом зале народа. Вы там бывали, я думаю? Представьте, если сможете, всю Пекинскую Партию в Большом зале, заполнившую все места, тысячи и тысячи человек.

– Вау, – сказала Ли На.

– Да, вау, – ответил Сун Яоцзинь. – Я никогда не выступал перед таким количеством зрителей, но учеником я часто задумывался, каково это – получать овации такой толпы.

– Наверное, очень приятное ощущение, – сказала Ли На.