– Я должен видеть цифровую эру, Роб. Я должен ее чувствовать. Мне нужно нечто большее, чем розетки для моего ноутбука. Все эти мрачные тона и бархатная обивка напоминают мне о клубах для высшего общества. Не забывайте, наш клуб – это место работы и отдыха для представителей айти-сообщества. Днем они могут разрабатывать здесь свои идеи, а по вечерам – общаться и заводить полезные знакомства. Это не какой-нибудь бар, куда приходят, чтобы наклюкаться до потери сознания. Верно, Стиви?

– Верно.

– Я не имею ничего против темы американских первопроходцев. Но я хочу, чтобы ты ее как-то модернизировал. Хочу, чтобы на стенах висели не оленьи рога и полотна старых живописцев, а картины современных художников. И мотивационные надписи – но только в качестве элементов декора, с офигенными шрифтами. «Что бы ты сделал, если бы не боялся?» Наподобие такого. Ясно?

– Ясно.

– Окончательные варианты дизайн-проекта должны быть готовы до Рождества. Успеете?

– Без проблем, Лекс. Я не подведу.

Когда мы вышли из здания, Лекс махнул на прощание левой рукой и укатил на своем скейтборде, уворачиваясь от такси и проскальзывая между пешеходами. Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

До переезда в Нью-Йорк я никогда не занималась бегом. В первую же субботу после моего прилета Джесс предложила мне присоединиться к ней на пробежке. И когда я, покачав головой, заявила, что никогда никуда не бегаю – разве только за отъезжающим автобусом, – она так расстроилась, что я передумала и согласилась.

Как ни странно, бегать мне понравилось: это была возможность провести время с Джесс и спокойно поболтать, а еще познакомиться с неизвестными районами города. Уезжая из Лондона, я дала себе слово оторвать наконец пятую точку от дивана и вернуть телу былую стройность. Бег пришелся как нельзя кстати. Поначалу я каждое утро кряхтела и пыхтела, но вскоре уже могла семенить трусцой, а затем начала бегать по-настоящему – сначала с Джесс, а потом и без нее.

– С твоим приездом моя жизнь заиграла новыми красками, – сказала Джесс, когда мы встретились на следующее утро после моей встречи с Лексом. – Я словно заново знакомлюсь с городом. Как я тебе завидую! Полностью поменять жизнь, начать с чистого листа…

– А что бы ты сделала по-другому, если бы могла повернуть время вспять?

– Хм… Даже не знаю, – задумалась она, вмиг посерьезнев. Затем, как будто прогнав всколыхнувшиеся в душе воспоминания, улыбнулась. – Я тебе рассказывала о парикмахерше-гадалке?

– О гадалке, которая еще и стричь умела? Нет, не рассказывала. Я бы запомнила!

– Мне ее посоветовала подруга через пару месяцев после моего переезда в Нью-Йорк. Так вот, эта мадам сделала мне расклад Таро, а потом – «удачливую стрижку».

– Что-что?

– Удачливую стрижку.

– Я думала, мне послышалось!

– Бред, правда? Не помню, что там сказали карты – «вы приехали издалека», и все в таком роде, – но результат стрижки меня не впечатлил. Я пришла с длинными волосами до плеч, а ушла с челкой от уха до уха и крысиным хвостиком.

– Ну вот… А я уже хотела попросить телефончик…

– Не знаю, что послужило причиной столь неудачного преображения: мои невеликие шансы на успех или ее скромные парикмахерские навыки. На прощание она дала мне коробок спичек – каждый вечер я должна была зажигать по одной, глядя в зеркало, и самоактуализироваться. Да, именно так она и сказала. Но, глядя на свое отражение, я могла только плакать. Целых два года потом отращивала волосы до прежней длины! Так что вот мой ответ: если бы я могла повернуть время вспять, то не стала бы делать ту стрижку. Не последовала бы совету подруги.

– Зато есть что вспомнить!

– Это точно. Такое только в Нью-Йорке бывает.

– А что за подруга посоветовала тебе ту гадалку?

– Селия. Мне ее не хватает, хотя она и была немного чокнутая.

– Почему вы больше не дружите?

– Наши пути разошлись. Очередная дружба, канувшая в омут времени. Я не очень-то умею поддерживать знакомства.

– Ерунда! Ты уже сто лет знаешь Лекса… да у тебя здесь сотни друзей!

– Это так, – кивнула она. – Однако некоторые из тех, кого я… Впрочем, это отдельный разговор. Может, в другой раз. Ну что, погнали?

– Джесс, расскажи что-нибудь еще о своих первых месяцах в Нью-Йорке, – попросила я, пыхтя позади нее. Сегодня она была более разговорчивой. Вероятно, под воздействием эндорфинов. – Представляю, что здесь творилось в конце восьмидесятых. Ты небось ходила с квадратными от удивления глазами!

– О боже! Я уже смутно помню те годы – столько воды утекло. Но глаза у меня и правда порой лезли на лоб. Тогда это был совершенно другой город; ты бы его не узнала. Опасный – особенно в некоторых районах; пугающий – это ощущалось на физическом уровне. Повсюду граффити, даже на автобусах и вагонах метро.

– Теперь работы их авторов висят в Нью-йоркском музее современного искусства.

– Ха-ха! Так и есть! Честно говоря, я была далека от местной субкультуры – офисная работа на Манхэттене, деловые костюмы… Случайная встреча с той гадалкой не в счет. Хотела бы я рассказать, что регулярно тусила в заляпанных краской лофтах в Сохо, но мое знакомство с богемной жизнью ограничивалось чтением колонки о стиле в газете. Многое из того, что ты слышала о Нью-Йорке тех лет, прошло мимо меня.

– А как же вечеринки, ночные клубы?

– Конечно, я туда ходила! – Она на мгновение замолчала, словно прислушиваясь к звучащим в памяти ритмам давно минувшей ночи. – Впрочем, тебе лучше об этом не знать.

– Почему?

– В те годы… на вечеринках… все равно, что… – Джесс перевела дыхание. Теперь она бежала быстрее, и я с трудом за ней поспевала. – Это как старперские танцы родителей на школьной дискотеке. Разве нет?

– Конечно, нет! Расскажи!

– Думаю, я пыталась компенсировать унылую юность, – сказала она наконец. – Что-то вроде второго подросткового возраста. В Лондоне я была тихоней. Да и здесь поначалу вообще никого не знала, кроме коллег, – а специалисты в сфере консалтинга, как правило, не склонны танцевать на столах.

– Представляю, как тебе было одиноко!

– А потом я нашла друзей. Сначала одного-двух, потом сразу всех.

– Сразу всех?

– Да. В том числе Селию. – Джесс явно не собиралась развивать тему.

Я надеялась, что такие беседы продолжатся, даже когда мы перестанем жить вместе. Ведь мне пора было съезжать, учиться жить самостоятельно. Уже два с половиной месяца я спала в ее гостевой комнате. Пришло время вернуть квартиру в полное распоряжение Джесс и найти собственное жилье.

– Кажется, ты хотела со мной о чем-то поговорить? – спросила Джесс, когда мы свернули на ее улицу и перешли на шаг. – Какие-то вопросы по работе?

– Если ты, конечно, не против. Ты и так уже столько для меня сделала!

– Не говори ерунды! – сказала она. – Мне приятно чувствовать себя нужной.

– Ну тогда ладно. В общем, речь о привлечении новых членов. Я не представляю, как достичь озвученных Лексом показателей. Я сказала ему, что у меня в Нью-Йорке куча знакомых. Но, если честно, все они сейчас стоят передо мной.

– Стиви, Лекс предложил тебе работу, потому что ему понравился твой творческий подход. Он сразу понял, что из тебя выйдет отличный представитель клуба. Да и потом – чем отличается продажа членства в еще не построенном клубе от продажи телеканалу идеи сериала или ток-шоу?

– Ты права. Продавать я умею. Только вот… эта его воронка продаж! Лекс постоянно про нее талдычит. Где я ему возьму столько потенциальных клиентов?

– О, это несложно, – ответила Джесс, открывая дверь в свой жилой комплекс. – Я помогу.

Семь

День, следующий за днем получения письма от Дженны, – по-настоящему черный. Беспрестанные слезы – его и мои – и оглушительный рев. От дикой усталости у меня все болит – кожа, кости, даже глазные яблоки.

Я так сильно его хотела! Я сделала все возможное и невозможное, чтобы его получить. Я хочу сдать его обратно.

Закрыв глаза, я мысленно подхожу к паспортному контролю и показываю свою грин-карту. «Добро пожаловать домой, мадам». Качу свой маленький чемодан к веренице желтых такси. Еду вдоль рядов белых надгробий в сторону красного моста…

Нет. Я делаю то, что должна.

Решительно отгоняю себя от заманчивого оконного карниза над вспученной мостовой. Открываю глаза. Возвращаюсь к своим обязанностям.

Следующий день, и тот, что после, и еще один, и еще, сливаются в бесконечную череду неотличимых дней. И все же я рада, что по крайней мере испытываю хоть какие-то чувства.

– Стиви, что-то ты совсем раскисла.

Я позвонила Нейтану, потому что он единственный из моих знакомых без предвзятости и родительского опыта.

– Что я наделала!

– Как что? Родила ребенка. Создала новую жизнь!

– А теперь хочу вернуть свою старую!

– Не глупи, Стиви. Ну конечно, не хочешь.

– В кого я превратилась? Я так скучаю по работе, по людям. Разговорам. Обмену мнениями. Даже совещаниям. По нормальной одежде. Поверить не могу, что лондонский клуб уже открылся, а я его еще не видела!

– Ты ведь только что родила, Стиви! Ты никогда не собиралась довольствоваться карьерой. Ты хотела большего. Ты хотела ребенка.

– А теперь смотрю на него и ничего не чувствую.

– Да ладно, не будь к себе так строга. Я, конечно, не эксперт, но уверен, что далеко не все родители ощущают мгновенную связь с ребенком.

– Я думала, у меня будет именно так! Думала, все произойдет само собой. Может, сложнее полюбить кого-то, когда не знаешь, кто передал ему вторую половину генов?

– Тебе сложнее, потому что ты справляешься с этим в одиночку.

– Я чувствую себя самозванкой. И не могу об этом ни с кем говорить. Кроме тебя… и интернета.

Интернет – такой себе друг. Когда я вбивала в поисковике: «нет материнских чувств», «не испытываю привязанности к новорожденному», «не люблю своего ребенка», – выдаваемые результаты на первый взгляд успокаивали и вселяли надежду. Это, мол, вариант нормы, многие женщины через это проходят, не вините себя; сам факт поиска такой информации доказывает, что вы хорошая мама. И пусть вы пока равнодушны к ребенку, вас это хотя бы беспокоит. Далее шел список вопросов для диагностики моего состояния, и мне всегда не терпелось проверить, сколько галочек я поставлю на этот раз.

Низкий уровень окситоцина из-за недостатка тепла и заботы в третьем триместре – да.

Затяжные роды – да.

Травмирующие роды – хм, а разве бывают другие?

После чего на экране появлялось предложение «обратиться за помощью» и перечень бесплатных телефонных номеров и адресов электронной почты. Тогда я возвращалась назад и кликала на следующую страницу.

Но если начинала рыть глубже, интернет менял свое мнение. Если вы не начнете проявлять любовь к своему ребенку с первой же минуты после его рождения, последствия могут быть необратимыми. Вы должны смотреть ему в глаза, постоянно говорить с ним ласковым, воркующим голосом; постоянно практиковать контакт «кожа к коже» – иначе лишите ребенка главной опоры. Он будет до конца жизни считать себя недостойным любви.

Когда я натыкалась на такие странички, то захлопывала ноутбук и звонила Нейтану.

– Стиви, пожалуйста, не замыкайся в себе! Рассказывай обо всем, обо всех своих чувствах, – говорит Нейтан. – А насчет других людей… Просто делай вид, что все в порядке, и оно само наладится.

– Думаешь, он знает? У него такой осуждающий взгляд…

– Не говори ерунды! Ну откуда ему знать?

Нейтан умолкает, ожидая, пока по едва проснувшимся улицам Манхэттена с ревом промчится ранняя машина. В Лондоне уже полдень – время рабочего совещания в клубе, когда вся команда из пяти человек собирается в закутке на втором этаже. Интересно, будут ли они говорить обо мне? Будут ли гадать, что я сказала бы о заявке очередной перспективной клиентки, о потенциале ее связей и знакомств?.. Что решила бы Стиви: за или против?

– Кстати, – продолжает Нейтан, – почему мы говорим о нем так, будто у него нет имени? Как ты его назвала? Поверить не могу, что ты мне до сих пор не сообщила!

– У него и правда нет имени.