С тех пор он и Арефьева на дух не переносили друг друга, хотя на людях вели себя подчеркнуто корректно, язвительных выпадов не допускали. Абрамов после этого случая много раз задумывался: чем именно хотела заняться Арефьева глухой ночью? Кровати или раскладушки в ее кабинете не было. Спрашивается, тогда как? Иван до женитьбы опыта интимной жизни не имел, а женившись, сексуальную жизнь не разнообразил, считая отклонение от предписанных канонов развратом. Супруга его придерживалась такого же мнения, а Арефьева, видать, перепробовала все, что только можно. Куда только ее муж смотрит! Или он сам такой же?

– Ну все! – весело воскликнул Петрович. – Теперь держитесь, любезнейшие! Асфальт закончился. Попрем по бездорожью!

В подтверждение его слов автомобиль занесло на скользкой дороге. Арефьева завалилась на Ивана, чтобы не слететь с узкого сиденья, оперлась ладонью на его бедро. Ладонь у нее была теплой, а ногти – коротко подстриженными. С длинными ногтями на механической печатной машинке работать невозможно.

2

Массив мичуринских садов на окраине Кировского района был шириной три километра вдоль дороги, отделяющей начало садов от пустыря. В глубину он простирался на два-четыре километра, в зависимости от рельефа местности. Садовые участки были от трех до шести соток, как правило прямоугольной формы. На главную дорогу участки выходили узкой стороной, длиной от восьми до двенадцати метров. На этом пространстве, поближе к дороге, располагались садовые домики. Со стороны пустыря строения, стоящие вплотную друг к другу, создавали впечатление целого района города, отведенного под частный сектор. Постоянных жителей в этой «деревне» было немного: сторожа, проживавшие в правлении в зимнее время, да несколько чудиков, уединившихся от цивилизации в паре шагов от нее.

Необходимыми признаками государства являются занимаемая им территория и население, проживающее на ней. Если одного из признаков нет, то ни о каком государственном образовании не может быть и речи. Область в СССР или штат в США – это государство в миниатюре. У области нет своего независимого от центра правительства, зато есть территория и население. Исходя из численности населения формируется штат органа внутренних дел, обслуживающего данную территорию. Каким бы огромным ни был массив мичуринских садов в Кировском районе областного центра, штатного участкового инспектора милиции для него предусмотрено не было, так как постоянное население отсутствовало. Даже летом, когда в сады на выходные приезжали тысячи горожан, руководство городской и районной милиции не выделяло специального сотрудника, который бы занимался разбором происшествий и жалоб.

– Кто у нас обслуживает эту территорию? – спросил начальник ОУР.

– Раньше сады у Носика были, теперь, после перераспределения обязанностей, их или Анисимову отдали, или еще кому-то подсунули, – ответил всезнающий Петрович. – Зимой сюда только на лыжах можно пройти, а у нас участковые – еще те спортсмены! Их на лыжи под страхом смертной казни не поставишь. Отрастили животы – смотреть противно.

В тесноте салона Иван не мог пошевелиться и был вынужден смотреть в окно напротив. По пустырю растянувшейся от трамвайной линии колонной, словно караван африканских невольников, шли люди, навьюченные сумками, бидонами и рюкзаками за спиной.

– С трамвая идут, – сказала, ни к кому не обращаясь, Фурман. – Раз в полчаса трамвай приходит. Весной все на себе тащить приходится. Магазинов-то в садах нет. За любой мелочью надо в город выбираться.

По безразличному тону женщины Кейль понял, что она близка к осознанию произошедшей с ней беды и сейчас говорит первое, что пришло на ум, – так мозг человека в стрессовой ситуации пытается сохранить контроль над сознанием.

«Надо поддержать ее», – решил инспектор.

– Как у вас с электричеством? Перебоев нет? – спросил он.

– В наше товарищество свет провели всего два года назад. До этого керосиновой лампой по вечерам домик освещали. Еду вначале на керогазе готовили, потом газовую плитку купили. Одного баллона почти на месяц хватало, если муж в отпуске в саду не жил. Он каждое лето туда с сыном перебирался, а я только на выходные приезжала.

– Как с водой? – продолжил расспросы Кейль. – У моих знакомых воду по графику дают. Не успел полить – все засохнет.

– У нас воду тоже по графику дают, утром или вечером. Если не успеваем огород полить, то за водой приходится на ручей идти. У нас прямо за забором ручей протекает. Пить из него, конечно же, нельзя, а для поливки вода годится.

– Знаю я этот ручей! – не отрываясь от дороги, сказал Петрович. – Говорят, в конце пятидесятых годов после обильных снегопадов овраг, где течет ручей, размыло и на поверхность выступили трупы. Много трупов. Штабелями лежали. В этом овраге в сталинские времена врагов народа расстреливали.

Рассказ водителя был интригующим, но к действительности никакого отношения не имел. Согласно городским легендам, массовые захоронения обнаруживались во многих местах, что, конечно, было неправдой. Во времена сталинских репрессий врагов народа расстреливали тысячами, но не в оврагах на окраине города, а на стрелковом полигоне, тщательно охраняемом войсками НКВД. Трупы врагов сбрасывали в безымянные братские могилы, над которыми не устанавливали никаких опознавательных знаков. После войны полигон ликвидировали, и где сейчас находятся могилы, показать не смог бы никто. Все кустарником да полынью заросло.

Примерно через километр пути Петрович свернул на дорогу, уходящую вглубь садов, и через пять минут остановился на пригорке. Дальше размытая дорога спускалась в неглубокий лог, по дну которого тек ручей. Мостика для транспорта через ручей не было.

– Я вниз не поеду! – твердо сказал Петрович. – Если я спущусь, то назад меня всем колхозом вытягивать придется.

– Ладно, оставайся здесь! – усмехнулся Агафонов.

УАЗ остановился на перекрестке грунтовой автомобильной дороги и пересекающей ее пешеходной аллеи, отделяющей участки одного садоводческого общества от другого. Арефьева осталась в автомобиле, остальные пассажиры гуськом, стараясь не поскользнуться на размытой дороге, двинулись вниз по склону. Водитель из любопытства пошел с ними. Фурман шла первой, по пути рассказывая о соседях.

– Справа Масловы живут. Слева – Безуглов. Непутевый мужик. Выпить любит. За его забором – наш сад. За ним – участок Евдокимова.

– Сколько у вас соток? – спросил Кейль.

– Когда покупали, было три. Потом муж добавил немного от дороги. С нее все равно толку нет, машины не ходят. Потом еще часть пустыря у ручья огородил. Сколько сейчас земли, я точно не знаю, соток пять, наверное. Я мужу говорила: «Давай вызовем землемера и переоформим участок на новую площадь». Но он все откладывал и откладывал. Платим мы за три сотки, а если заново замерить, то больше получится.

На участке Масловых две женщины лет сорока в синих растянутых трико из синтетического волокна граблями убирали прошлогоднюю траву. От Кейля не ускользнуло, что обе женщины украдкой зоркими взглядами оценили делегацию, направляющуюся к соседям, но подходить к забору не стали, словно их это не касалось.

«В таком захолустье наша компания смотрится как отряд рыцарей-крестоносцев, заблудившийся во времени и пространстве. Дуболом, Петрович и эксперт в милицейской форме, а женщины демонстративно пожухлую траву в кучу сгребают. Странно это, очень странно! Фурман об убийстве никому не говорила, а они… Где природное женское любопытство? Где элементарная вежливость? Могли бы подойти к забору, поздороваться. Спросить, что случилось, не нужна ли какая помощь».

Садовый участок Фурманов был шириной около десяти метров. В верхней его части хозяева построили шлакозаливной домик три на четыре метра. На втором этаже была крытая шифером мансарда с окном, выходившим на дорогу. Как пояснила Фурман, после первого этапа строительства, занявшего почти два года, ее муж пристроил к домику веранду, мансарду продлил на всю длину дома. В прошлом году со стороны огорода ныне покойный садовод построил открытую летнюю веранду, на которой пили чай. В домике было два окна. Изначально в шлакозаливной коробке было встроено одно оконце, закрывающееся ставней. Помещение получилось темным и сырым. Чтобы добавить света, хозяин прорубил новое большое окно с видом на дорогу. Это окно закрывалось двухстворчатыми ставнями, обитыми жестью. Отапливался домик печкой-буржуйкой с прямоточной вытяжной железной трубой. С наступлением осени такая печь ни обогреть шлакозаливную коробку, ни просушить ее не могла: тепло по прямоточной трубе буквально вылетало наружу, оставляя под колосниками гору золы от угля или дров.

«Здесь соток шесть, не меньше, – прикинул Иван. – У моей матери огород примерно в три раза больше, а у нее усадьба почти двадцать соток».

Фурман открыла навесной замок и осталась снаружи, на летней веранде. Кейль обернулся. Масловы спустились по огороду вниз, чтобы через забор наблюдать за действиями сотрудников милиции. С другой стороны участка Фурманов, через два ряда заборов, работал мужчина в черных рабочих штанах и поношенной осенней куртке, делая вид, что собирает на участке мусор. Больше любопытствующих в округе не было.

– Иди первым! – подтолкнул в спину эксперта Агафонов.

Иван вошел в домик минут через пять, когда эксперт уже сфотографировал следы обуви на полу. Прямо перед ним за столом у окна сидел мужчина лет пятидесяти. Стол был поставлен к окну торцевой частью, чтобы за ним могли сесть минимум пять человек. На столе были остатки закуски, две стопки, початая бутылка водки «Пшеничная», двухлитровая банка с водой и пепельница с несколькими окурками сигарет «Астра». Печь в углу комнаты давно прогорела, в помещении было холодно и сыро, как на улице. На кровати у окна, выходившего на дорогу, лежали старый матрац и сложенное в несколько раз шерстяное одеяло.

– Значит, дело было так! – сказал Кейль, бегло осмотрев место происшествия. – Хозяин в момент удара лежал грудью на столе лицом вниз, на сложенных перед собой руках. Перед тем как лечь, он отодвинул от себя тарелку с квашеной капустой и банку с водой. Значит, на стол он лег еще в сознании, похоже, сильно пьяный. Убийца вошел в комнату, взял топор у печки и со всего размаху врезал ему обухом по макушке. Мозги наружу, весь стол в крови. Похоже, смерть наступила мгновенно. Кровь не размазана по столешнице. Значит, он после удара уже не двигался.

– Вы подходили к трупу? – спросил у потерпевшей Агафонов. – Как вы догадались, что он мертв?

– Дверь была незапертой. Я с веранды позвала его, вошла, а там…

Фурман всхлипнула и сразу же, без перехода, завыла так, что у мужчин кровь в жилах застыла. В это время по дороге вдоль забора Фурманов шли первые садоводы с трамвая. Услышав душераздирающий вой, они притормозили, но Петрович отогнал их:

– Идите, граждане! Здесь ничего интересного нет.

Кейль прикрыл дверь на веранду и злобно вполголоса спросил начальника:

– Что ты к ней с идиотскими расспросами лезешь? Весь стол в крови, в голове у покойника дыра, а ты спрашиваешь, как она поняла, что мужу череп проломили? Теперь все, хана! Без медиков мы ее из истерики не выведем. До сего момента она действовала на автомате, а теперь будет выть, пока ее транквилизаторами не успокоят.

Агафонов ничего не ответил, вышел наружу.

– Петрович! – позвал он. – Вызови по рации «Скорую помощь».

– Какая «Скорая»! – запротестовал водитель. – Ты на дорогу посмотри! Здесь ни один рафик не проедет, а ты: «Скорая», «Скорая»!

– Иди вызывай! – прикрикнул на него Агафонов. – Если «Скорая» не сможет проехать, то ты поедешь врачей встречать. Не дай бог она умом тронется! Со стрессом шутки плохи.

Петрович матерно выругался и пошел выполнять приказ. Не успел он дойти до автомобиля, как на летней веранде появилась одна из женщин с участка Масловых. С собой у нее был чемоданчик с красным крестом на боку.

– Что случилось? – встревоженно спросила она. – Лида, что с тобой?

Женщина заглянула в комнату, увидела труп за столом, смертельно побледнела, но самообладание сохранила.