– Мне пришлось нелегко. Вывезти тебя из Конгора, придумать тебе новое имя и подготовить документы – всё это очень и очень рискованно, – и Оциус вынул из внутреннего кармана сюртука свиток, перевязанный лентой. – Но, когда я тебя нашёл, ты была готова распрощаться с жизнью и молила спасти от этого шага. Я сделал всё, что мог. Поэтому к прошлому нет возврата. Ты Тайра Лициус. Дочь моего наставника из Конгора. Это всё, что тебе нужно знать. Я не хочу, чтобы прошлое давило на тебя.

Он снял ленту, развернул свиток и протянул мне.

Уже протягивая руку к пергаменту, я чувствовала, как правда подступает к горлу, что вот-вот ухвачу её за скользкий хвост и выдерну наружу из тёмной норы. Меня словно заморозило, когда пальцы коснулись свитка, а взгляд застыл на незнакомых символах.

– Что это?

– Здесь записана твоя новая родословная.

– Не понимаю ни слова… – растерянно поёжилась.

– Ты не можешь прочесть? – обеспокоенно вытянулся он, а на лице мелькнула тень разочарования или чего-то ещё. – Видимо, ты не до конца восстановилась. Я зачитаю…

И он прочёл, что я единственная дочь До́рана Ли́циуса, наставника Академии Конго́ра, который недавно погиб вместе с супругой Камелией в плавании от Тэ́нуа до Конго́ра. Мне двадцать восемь лет. С детства обучалась в закрытой Академии Конгора и там же проживала до смерти родителей. У меня нет ни дядек, ни тёток, ни кузенов, ни кузин… И прочее, что было уже не так важно.

– Тебе не интересно? – осторожно тронул за локоть Оциус.

– Это не моя жизнь, – ответила сухо, всё ещё ощущая, как царапает горло.

– Это сложно – потерять семью и остаться ни с чем. А у меня было средство излечить твою боль…

Догадка обрушилась ледяным потоком, что от неё аж в глазах потемнело.

– И ты отнял у меня память?! – выдохнула без церемоний и до боли широко раскрыла глаза, уставившись в его сожалеющее лицо.

– Я ничего не сделал, не испросив твоего желания, – тут же оказался рядом Оциус и взял за плечи. – Не мне было проживать твою жизнь. Но я предложил, а ты умоляла сделать это поскорее… потому что не могла выдержать той боли…

Меня окинуло холодом, потом жар разлился по всему телу такой, что сбросила простыню с плеч вместе с руками мужчины и замахала на себя влажной ладошкой.

– Успокойся, Тайра. Дыши медленно, – приподнялся Оциус.

И я дышала. Дышала, пока не ощутила, как жар уходит, оставляя холодный пустой рассудок.

– Рассказывай! – твёрдо выговорила и ровно поднялась, вперившись в мужчину решительным взглядом.

– Ты… беглянка, – помрачнел он. – Не знаю, что такого ты сделала, но когда бежала от гвардейцев, то подожгла храм, пытаясь скрыть свои следы…

Я напряжённо свела брови и обняла себя за локти.

– Но ты не знала, что там будет твоя семья и другие люди. Тебя видели. Ты себя выдала. Вернёшься – тебя казнят. Я предложил помощь – ты приняла её.

– И что, меня не найдут здесь?! – испуганно отшагнула.

– Не найдут. У тебя другое имя, и внешность поменялась значительно: волосы отросли, поправилась, ведь была совсем тощей. Да и кто будет искать тебя в другом государстве, среди благородных дам ещё и под моим покровительством. Тебя и не узнать, – ласково посмотрел на меня Оциус.

– Откуда ты всё это узнал? Не поверю, что ты сам расследовал такое… Ты не того положения человек.

– Ты права, не сам, – вздохнул он. – Ты сама рассказала мне. Немного узнал позже у гвардейцев города, пока прятал тебя в таверне. Потом тебя подвергли этой процедуре. В течение месяца они вычищали твою память. Я, собственно, и был в Конгоре так долго, только чтобы потом переправить тебя в Тэнуа. Ты плохо перенесла плавание, почти всё время была в бреду. Но вскоре вроде бы полегчало. Однако эта путаница с сопровождающим… – снова повинился Оциус. – Хорошо, что всё закончилось… Теперь ты в безопасности.

Я снова села на диван, не доверяя дрожащим ногам, и вжалась в пухлую подушку.

– И кто же это сделал со мной? Как?

Оциус поднялся и дёрнул за красивую кручёную верёвку с кисточкой, висящей у двери. Я думала, зачем эта верёвка тут висит, но сейчас, заслышав тонкий отдалённый звук колокольчика, догадалась.

Вскоре в комнату вошла Ода и вопросительно посмотрела на господина.

– Принеси кувшин с водой и фрукты. И скажи на кухне, чтобы обед подавали ближе к двум часам.

Ода вернулась очень быстро, будто у неё за каждым углом были припасены кувшин и блюдо с яблоками и виноградом.

Оциус налил воды в два стакана, протянул один мне и в полной тишине продолжил:

– Это сделали кочевники. Кто они и откуда взялись, трудно сказать, но они обладают такими знаниями, которыми не всем дозволено владеть и уж тем более применять. Однако это надёжные способы для защиты. В твоём случае для защиты от себя самой. За ними был долг, и я воспользовался им… ради тебя. И я не жалею, что сделал это, – открыто посмотрел на меня он, и в глубине его глаз мелькнуло что-то серьёзное и настоящее.

Он сочувствовал мне? Желал добра? Возможно! Но ещё он желал меня! Теперь это было ясно как день.

Я осушила стакан и, прикрыв потяжелевшие веки, недолго сидела молча, чувствуя, как раскачивается тело от гулких сильных ударов сердца. Страшное у меня было прошлое, но и будущее не сулило ничего хорошего.

– Так у меня ничего нет: ни прошлого, ни будущего?

– У тебя есть новая жизнь – это немало… И есть я…

Но я не дала ему продолжить, оборвав на полуслове:

– А что такое было с языком? В Конгоре говорят на другом языке? – вспомнила, как ничегошеньки не могла понять.

– В трёх государствах говорят на одном языке с небольшими отличиями. Пока ты восстанавливалась, речь возвращалась к тебе медленно, поэтому ты никого не понимала и сама говорила невесть что.

Я тут же оголила правое плечо и погладила золотые завитки.

– А откуда этот узор, ты знаешь?

О́циус сел рядом и с такой нежностью провёл пальцами по одному из завитков, что лёгкая дрожь от руки побежала по всему телу. Я смущённо натянула сорочку и скрестила руки на груди.

– У тебя обгорело плечо. Не все шрамы сошли бесследно, поэтому пятна от них скрыли под древним конго́рским орнаментом.

– Удачное решение, – задумчиво кивнула. – Мне нравится…

– Мне тоже, – тихо выдохнул он, глядя на мои губы.

Я отвернулась и замерла взглядом на окне.

«Могу ли я ему верить? И насколько он заинтересован во мне, чтобы сохранить всё это в тайне? Но самое главное – зачем это ему?» – заползали тревожные мысли, невыносимым зудом распирая голову изнутри. Но то, что теперь следовало быть ещё более осторожной, пылало красным пламенем.

Я погладила плечи и едва слышно произнесла:

– Кому я могу верить, если никого больше не знаю?!

Оциус придвинулся ко мне и обнял.

– Ты можешь верить мне.

На мгновение ощутила, как нуждаюсь сейчас в ком-то сильном и доверяющем. Хотелось отодвинуть это снедающее чувство безысходного одиночества и понимания, что я больше никому не нужна на всём белом свете.

Он молча гладил по спине, пока я тихо смирялась с новым знанием о себе. А потом почувствовала горячие губы на виске, и от их тепла в минутной слабости я прижалась к Оциусу, ощутив необходимую поддержку. Но, когда его губы спустились к уголку рта, тут же отпрянула, мгновенно придя в себя.

– Прошу прощения, – хрипло выдохнул он и отстранился. – Ты красивая женщина…

– Но я не содержанка! – проговорила со всем уважением, но уверенно давая понять, что не стану так расплачиваться за помощь.

– Я и не отношусь к тебе подобным образом, – ровно ответил Оциус, поднялся и отошёл, будто стараясь держать себя в руках.

Я расправила плечи, поднялась, уже не чувствуя себя так подавлено и, собравшись, прошла к окну. Отворив створки, оглядела сад и, глубоко вдохнув, подставила лицо тёплому ветру.

«Не содержанка… Тогда кто я теперь такая?»

– Это действительно сделала я? – оглянулась на Оциуса.

Тот лишь развёл руки, явно не зная, что добавить.

– И кто из моих близких погиб?

Оциус опустил глаза, но я почувствовала правду и замерла, считывая её с его губ:

– Все.

– Кто именно?

– Мать, двое сестёр, три младших брата и бабушка.

Я напряжённо сузила глаза и твёрдо покачала головой:

– Если бы я знала, что они внутри, я бы никогда не сделала этого. Я уверена!

От того, как Оциус неопределённо повёл плечами, стало только тошно.

– Это всё, что я знаю. Я не должен был тебе этого открывать. Но, похоже, не зная правды, ты не сможешь найти себе места.

А находила ли я его теперь?

Произошедшее ужасало. Живо представила, что могли ощущать люди, потерявшие всё и всех, но за всеми картинами, подбрасываемыми воображением, всё ярче мелькала одна мысль: я не чувствовала себя виноватой. Я не помнила никого: ни имён, ни лиц, не чувствовала привязанности к кому-то. И сейчас всё ограничивалось обычным сочувствием к чужим жизням, таким же далёким, как и всё моё прошлое.

«Это нормально? Или я должна раскаиваться? Но я не чувствую ни-че-го! Кто же я: жестокая убийца или просто мелкая воровка?»

Я отвернулась к саду и старалась дышать ровно, ища ответы в волнующейся листве, в перелётах птиц с одной ветки на другую, в облачном небе и в шелесте граблей по траве в руках одного из работников поместья.

«Если это и была я, то другая, которой уже нет. Меня стёрли. А значит, стёрли и мои грехи. Я не могу раскаиваться за то, чего не помню. Но даже если я была причиной той беды, то подобное уже не повторится! Теперь у меня нет никого. А значит, я сама по себе… Какое знакомое чувство…» – я уронила плечи и оглянулась на Оциуса.

– Похоже, пора строить новую жизнь.

– Я знал, что ты сильнее, чем кажешься, – одобряюще улыбнулся он.

– Видимо, у воровок не бывает совести, – горько усмехнулась.

– Не преувеличивай. Ты бы не отдала свою память, если бы у тебя не было совести, – ободрил Оциус.

Я повернулась, завела руки за спину и задумчиво прошлась по комнате. А потом остановилась и задумчиво оглянулась:

– Почему же ты мне сразу не рассказал историю о том, что я дочь твоего наставника? Я ничего не помню, могла бы принять за правду. И не пришлось бы выкручиваться перед прислугой.

Оциус опустил глаза.

– Не хотел скрывать правду. Да и хлопотно это – выдумывать историю для тебя. А так между нами нет лжи. Мы можем говорить открыто.

– Не хотел скрывать, но скрыл, – заметила с упрёком.

– Не говорить полностью, не значит скрыть… Разве тебе понравилась полная правда о себе? – спокойно поднял голову он.

Я потупилась.

– А теперь, когда у тебя вдруг проявились такие «добродетели», – и Оциус покосился на покрывало с добычей, – как бы ты предложила мне выворачиваться? Дочь благородного мастера Академии – воровка? Даже у меня не хватило бы воображения оправдать такое.

Я снова сделала круг по комнате и возмущённо оглянулась:

– А это нормально, что я вообще ничего не помню, как будто никогда и не жила?

– Увы, это так действует. Меня предупреждали, – развёл руками Оциус.

Ужасаясь содеянному и им, и мной, я чувствовала, как одновременно внутри растёт что-то будоражащее и вдохновляющее. Я чувствовала прилив свободы! Будто оковы прошлого, какими бы они ни были, уже не властны надо мной. Будто всё так и должно было быть.

Оциус оставил меня, забрав нелепые безделушки. Из всего украденного мне было жаль расставаться с ножом. Он и вправду был красивым и почему-то внушал чувство безопасности.

К обеду я переоделась в одно из купленных платьев и присоединилась к хозяину дома. Мы были одни в столовой. Впервые ели молча, изредка посматривая друг на друга. Сначала Оциус с жадностью ловил мои взгляды и каждый раз будто оживал, но, видя мою отстранённость, и сам стал мрачно-задумчивым.

Поблагодарив за обед, я поднялась, а когда Оциус поднялся следом, снова села и решительно повернулась к нему.

– Всё, что ты мне рассказал, может, и есть моя история. Но я – Тайра Лициус – не знаю, кто я такая и в чём теперь смысл моего существования. Я будто впервые открыла глаза в тёмном переулке и просто пошла на свет. Мир кажется чужим и неизвестным, но я понимаю его. Я хочу выжить здесь, но ничего не умею… кроме как…

– Воровать? – спокойно вставил Оциус.

Я лишь смущённо повела плечом.