Эрик-Эмманюэль Шмитт: Свет счастья

© Е. Н. Березина, перевод, 2025

© М. И. Брусовани, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2025

Издательство Азбука®

* * *

Часть первая. Розовоперстая Эос

1

Над нами сошлись каменные плиты. Чудовищный грохот умолк, воцарилась тишина. Пирамида вновь замкнулась в своем одиночестве.

– Хочу, чтобы ты был моим, только моим, – шептала Нура.

Многотонный каменный заслон опечатал наше будущее. Мы были погребены заживо, и нам никогда отсюда не выйти. Кричать было бесполезно, колотить в стены тоже, рыть землю без толку, а если бы удалось сдвинуть хоть одну из каменных глыб, своды могли бы рухнуть. Памятник был задуман, чтобы оградить фараона от войн, армий, эпидемий, вторжений, смены сезонов, от всех угроз и даже от хода Времени. Этот архитектурный монстр бросал вызов тысячелетиям. Мумия обрела вечный покой, а мы – вечную тюрьму.

– Моим, только моим…

Нура добилась своего. Она прижалась ко мне, тонкая нить ее голоса царапала тишину.

Непроницаемость сооружения леденила мне кровь. Оконце на волю есть даже в темнице, а этот каменный заслон полностью исключал связь с миром. Переступая определенный порог изоляции, попадаешь в никуда. Что было вокруг гигантского мавзолея? В ту минуту мы еще помнили: утыканный пальмами песчаный участок неподалеку от Нила, на том берегу, где заходит солнце. Но если пейзаж изменится, мы, забаррикадированные плотными стенами, этого не заметим, ибо нет ни амбразуры, что впустила бы скудный проблеск неба, ни продушины, которая открыла бы доступ дыханию природы, – да, мир вокруг будет меняться, а мы о том не узнаем. Как нам понять, что пошатнулось мироздание, ледники севера устремились на юг или вокруг пирамиды разрослись буйные леса, наш клочок земли отчалил в море или улетел в черноту небосвода и скитается там среди звезд и светил? Что может быть страшней, чем потерять все ориентиры и самому сделаться своим единственным ориентиром? Я был ошеломлен разрывом с миром.

– Хочу, чтобы ты был моим, – повторяла она, – только моим.

Я смотрел на Нуру – в свете факела ее черты мерцали. Никогда моя любимая не казалась мне столь чужой. Как она смела позволить себе такое? В одиночку решить нашу судьбу, загнать нас в этот капкан. Учинить подобное мог разве что злейший враг.

– Ты должна была со мной посоветоваться, Нура.

– Нет, ты бы испугался.

– Да, испугался и отказался бы, и мы сейчас развлекались бы не в могиле, а в более веселом месте.

Она стиснула мне руку:

– Не нужно бояться.

– Какое «бояться»? Я в ужасе.

Она взглянула на меня и мягко качнула головой:

– Я помогу тебе пройти это испытание, Ноам.

– Ты не поняла, Нура: я в ужасе от тебя. Кто ты такая? Как ты посмела?

Я отдернул руку, отпрянул в сторону. И, увы, сразу уперся в каменный выступ. Мне суждено не просто томиться в тюрьме, но метаться в тесном застенке. Мне сдавило грудь, я пытался отдышаться. Была ли то игра воображения или реальность, но мне казалось, что под гнетом тяжелых стен в утробе гигантской гробницы застыл даже воздух. Сердце бешено забилось. Я напрягся и мигом вспотел, из подмышек завоняло, как от испуганного зверька.

Нура пыталась меня успокоить:

– Давай я объясню тебе, Ноам. Мы с тобой умрем, как простые смертные, ну или хотя бы испытаем что-то подобное.

– Зачем? – завопил я.

Мой вопль разнесся по узким проходам, отскакивая от гранитных стен, множась и раздергиваясь на нити. На краткий миг меня утешила иллюзия, что вместе со мной возмущалось целое сборище Ноамов. Но я был настороже, чувства обострились; на стенах я замечал детали, поначалу ускользнувшие от моего внимания, а в глубине здания слышал звуки, прежде неощутимые, будто я очутился в трюме судна, сотрясавшегося под напором стихии. Мое тело было начеку, будто изготовилось к бегству.

Нура продолжала:

– Я много наблюдала за смертными. Чувство истекающего времени заставляет их ценить мгновение. Мысль о том, что все однажды кончится, не уменьшает счастье, а усиливает. Как соль подчеркивает вкус пищи, так и сознание своей уязвимости придает смертным остроту ощущений. Смерть подстерегает их, и они любятся нежнее и жарче.

– Неужели я слабо тебя любил? Я ждал тебя, искал. Это ты в Египте решила меня оставить.

– Вспомни, я скрывалась от Дерека. Который мстил нам и нас преследовал. Я оградила нас от этого монстра.

Да, она была права. Мой единокровный брат не выносил нашего с Нурой союза, ревновал и ее, и меня. Неутоленная и неутолимая жажда любви превратила его в ущербного безумца; как и мы, он был наделен вечной молодостью и бессмертием, и нас преследовала его неизбывная ненависть. Однако помеха, которую представлял собой Дерек, казалась пустяком в сравнении с кошмаром, в который повергла меня Нура. Я был в отчаянии, я отвергал все смягчающие обстоятельства, объяснения, резоны и твердил Нуре лишь о ее ошибке.

– Ты меня любишь и потому убиваешь?

– Наша любовь ослабла, Ноам.

– Чудовищно! И ты могла так поступить со мной! – Я обвел рукой нашу роскошную гробницу.

– Наша любовь ослабла, но в том нет нашей вины. Виноваты обстоятельства. Чего нам бояться? Ни бег времени с его разрушительной силой, ни увядание плоти, ни болезни, ни даже смерть не страшны, раз нам предстоит возрождение. Мы устроились с комфортом, вот наша любовь и ослабла. У тебя были свои романы на стороне, у меня свои, и навстречу друг другу было как будто незачем спешить.

– Да, ты права: наша любовь ослабла! И чем дальше, тем она слабее! Я даже не уверен, что все еще тебя люблю.

Не знаю, был ли я в тот миг чистосердечен, или мне хотелось ее ранить, но гнев смешал мне мысли и лишил рассудка, – может, он-то вместо меня и вещал. Увидев, что Нура при этих словах мертвенно побледнела, я расхрабрился и добавил:

– Нет, кое в чем я уверен: я тебя ненавижу.

Она метнулась ко мне и обхватила за шею; на ресницах блеснули слезы. Нура умоляла:

– Нет! Только не это! Через несколько дней мы угаснем от голода и жажды. Не будем тратить время на ссоры, пожалуйста!

– Сожалею, но твои планы меня не прельщают. В оставшееся время я желаю лишь одного: избавиться от тебя.

Будто силы разом ее оставили, Нура опустилась на холодные плиты. Она медленно и беззвучно заплакала. Бывают слезы для привлечения внимания, а бывают такие, что хотят остаться невидимыми; смущенные и стыдливые Нурины слезы не искали участия.

Я отошел от нее, не в силах понять, чего во мне больше, ярости или ужаса. Мне не хотелось видеть Нуриных слез, и я двинулся к погребальной камере.

Там он и лежал, фараон Сузер. Как спесива была эта мумия! Останки покоились под многослойной защитой: умащенное бальзамами и покрытое воском тело было туго спеленато, его форму – большая голова без шеи плавно уходила в покатые плечи – смутно повторяли четыре вложенных один в другой гроба: на первом было высечено имя покойного, на втором красовались указующие путь иероглифы, на третьем читались охранные заклинания, четвертый был богато изукрашен яшмой, сердоликом и лазуритом, оправленными в золото; и наконец, саркофаг, ковчег из покрытого резьбой известняка, был призван послужить фараону ладьей для странствия в загробный мир.

Со всех стен на нас взирали волкоголовые Анубисы с настороженными ушами. Понизу тянулась фреска с изображением препятствий, которые Сузеру надлежало одолеть в царстве теней, а также магические формулы, отмыкающие заветные врата.

Я вздохнул. Была эта усыпальница великолепной или жалкой? Либо она воплощала отправную точку чудесного плавания и оправдывала затраченные усилия и расходы. Либо то была пустая обманка, не от истинных знаний возникшая, а от тщетных упований, безотчетных порывов и жалкой жажды утешения. Собственно, сейчас мне и предстояло это выяснить, ведь я приблизился к усопшему вплотную. Увижу ли я, как от мумии отлетит его Ба, духовная сущность?

Мне на спину робко опустилась рука.

– Я не ожидала, что ты так отреагируешь, Ноам. Думала, что поймешь…

Я в отчаянии обернулся:

– Ах, ты еще и осуждаешь меня? Упрекаешь, что я не прихожу в телячий восторг от твоей гениальной затеи, не нахожу и крупицы ума в твоем блистательном замысле? Я должен был тебя поздравить и поблагодарить за то, что ты заточила нас в этом склепе, даже если нам придется гнить тут многие тысячелетья? Ты слишком много на себя берешь, Нура! Умолкни.

Я направился в боковой коридор и уединился в тесном закутке.

Боялся ли я смерти? Не слишком. Я знал, что мой организм рано или поздно восстановится. Если он напитается влагой, я вернусь к жизни. Я уже не раз проверял эту невероятную регенерацию в процессе своих воскрешений под приглядом Нуры. Это воспоминание меня взволновало. Я грубо оттолкнул ту, которая бдительно и любовно следила за моими возвращениями к жизни. И она заслуживает моей ненависти? А я, неблагодарный, со своими обвинениями… Однако причиной моего смятения была непомерная власть, которую Нура узурпировала. Она решала за нас двоих, то есть решала за меня. Не моргнув глазом она завлекла меня в смертельную западню в блаженной уверенности, что приготовила мне милый сюрприз. Как после этого нам снова быть вместе? Нас разделяла пропасть. И думали, и чувствовали мы по-разному.

Несколько часов, а может и дней, Нура не решалась ко мне приблизиться. Она вняла моему желанию разрыва, перестала плакать, и это сделало ее неизбежное присутствие более сносным, хотя я по-прежнему на нее дулся.

Меня занимало лишь одно: я хотел вести наблюдение в погребальной камере. Замечу ли я, как из гроба выскользнет Ба Сузера? Ему были приготовлены резные стулья, золоченое ложе. Отведает ли он кушаний из амфор? В сундуках его ждали дорогие одежды, в ларцах хранились туалетные принадлежности. Умастит ли он свой призрак душистыми маслами, сложенными у изголовья? Потребует ли он услуг от своей челяди, отныне тоже мумифицированной?

Но ничего не происходило. Двойник Сузера оставался запечатанным в глубине гробницы.

Еще одно разочарование… Сначала Нура, теперь сомнения насчет представлений египтян о загробной жизни. Все лишалось смысла. В недрах погребальной камеры я ожидал постичь таинство, но ничего не случилось. Я был свидетелем лишь гибели надежд. Какая пропасть между этой унылой неподвижностью и религиозным верованием, подвигающим египтян на погребальные хлопоты, заботившие Сузера с самого его рождения, на трату сил для сооружения этой умопомрачительной гробницы, на денежные и человеческие издержки – ведь, как обычно, немало рабочих сгинуло на этой гигантской стройке… Я не уловил никакого выделения эктоплазмы, никакого излучения души. Ни даже блуждающих огоньков. Царил неоспоримый покой.

Я хотел поразмыслить о таинстве смерти, но не сумел: я только и думал что о выходе наружу, о дверце, которой здесь не оказалось. Здание, сооруженное из многотонной каменной массы, его короткие переходы и погребальная камера фараона, эта странная зала, бессмысленно заваленная останками и дорогим хламом, – все источало невыносимую тоску. Когда я обводил взглядом пределы зала, едва освещенного моим факелом, камера казалась кошмаром, полным зловещих теней и неясных форм.

Я цепенел от тоски. Во рту пересохло. Кружилась голова. Сказывалось обезвоживание, и я решился продегустировать жидкости из амфор погребальной камеры.

Я открыл один за другим сосуды, выбрал наименее омерзительную жидкость, отнес ее к выходу в коридор. Сделав несколько глотков, я крикнул что было сил:

– Я оставил здесь питье!

Мой вопль так резко разрушил тишину, что я вздрогнул.

После небольшой паузы Нура отозвалась неуверенным хриплым полушепотом:

– Спасибо.