Я медленно повернулась к нему, пытаясь понять, к чему он клонит. В его взгляде я увидела отражение борьбы. Наверное, я мало задумывалась над тем чего все это стоит и ему тоже. В боли мы эгоистичны, мы не замечаем страданий вокруг себя, ведь наша боль болит именно нам, а значит она самая сильная.

– Начни думать о том, что это единственный правильный выбор, прими его, ради себя прежде всего, – продолжил он, и его слова коснулись чего-то в моей душе.

В тот момент я почувствовала, что, несмотря на всю боль и страдания, мы оба были в этом вместе, пытаясь найти свет в конце этого долгого и темного туннеля.

Я хотела узнать больше о Шамиле, о его матери, о той истории, которая так тщательно скрывалась. Не знаю почему, но я именно сейчас спросила о нем…особенно вспоминая слова Зулейхи и Мадины.

– Как появился Шамиль? Кто его мать? – спросила я, глядя Марату в глаза, ища в них ответы.

Марат на мгновение задумался, затем взял травинку и бросил её в воду. Рыбки мгновенно подплыли к ней, искрясь золотом под солнечными лучами. Внезапно Марат резким движением руки поймал одну из них. Рыбка металась в его ладонях, пытаясь вырваться на свободу, хватая ртом воздух.

Я смотрела на эту маленькую живую сущность, борющуюся за жизнь, и моё сердце сжалось от боли и жалости.

– Хватит! – не выдержав, крикнула я, и Марат, казалось, встрепенулся от моего внезапного крика. Он осторожно отпустил рыбку обратно в воду, где она тут же скрылась среди своих сородичей.

Марат молчал несколько мгновений, а затем начал говорить тихим, почти невыразимым голосом.

– Мать Шамиля… это была ошибка молодости. Женщина, с которой спал от скуки. Она оставила мне Шамиля, когда ему было всего несколько месяцев, и исчезла без следа. Так она думала…

Его слова обрушивались на меня, как холодный мелкий дождь, заставляя меня ещё больше сжиматься внутри. Я понимала, что каждый из нас несёт свой крест, свои ошибки и свои тайны. Марат, несмотря на свою внешнюю силу и властность, тоже был уязвимым и страдал от своего прошлого.

– Я люблю Шамиля. Он – мой сын, несмотря ни на что, – добавил он, и в его голосе послышалась решимость и теплота. В этот момент я опять иначе взглянула на Марата, увидев в нём не только человека, который заставил меня стать его женой насильно, но и отца, готового на всё ради своего ребёнка. Это был настолько невозможный контраст, что я с трудом в него верила.

– Шамиль, это плод разврата, похоти и адской грязи. Я терпеть не мог его мать, я трахал ее пьяным, а она хотела моих денег. Когда поняла, что я хрен ей что дам, решила залететь. Но мне было насрать на нее и ее ребенка. Я дал ей денег на аборт. Она его не сделала. Просрала деньги, а младенца швырнула у ворот нашего дома. Его принесла мне собака…Тана…Кстати Тана знает какова на вкус кровь матери Шамиля.

И в этот момент Марат страшно посмотрел на меня так что я дернулась. Я вспомнила слова Зулейхи…о том, что Марат нашел мать Шамиля…

Глава 3

Я повернулся к Алисе, глядя на неё сверху вниз, и мои слова звучали жёстко и бескомпромиссно. Она не узнает, что я сделал с тварью. Которая бросила моего ребенка, а до этого не кормила его и не ухаживала должным образом…Я до сих пор помню ее страшные, огромные глаза и жадный взгляд на миску с собачьей едой, которую ей не давали. Тана изуродовала ее до неузнаваемости, и я отпустил ее на все четыре стороны, оплатив лечение. Конченая сука сдохла в подворотне. Кто-то забил ее насмерть. Это был не я. Но жалости не испытал. Она нюхала, когда носила моего ребенка…это скажется потом, через время. До двух лет я буду в святой уверенности, что мой красивый сын…что с ним все хорошо.

Воспоминание о том дне, когда мне впервые дали в руки Шамиля, всплывало в моей голове как яркий, но болезненный всплеск. Ему было всего два месяца, малыш явно отставал в развитии и имел маленький вес для своего возраста. Я помню, как его хрупкое тельце лежало у меня на ладонях, как я ощущал его дыхание, такое лёгкое и неровное.

Бабушка Зулейха, когда увидела его, зло фыркнула и сквозь зубы бросила: "Этого мальчишку надо отправить в горы, в аул. Пусть никто не знает об этом позоре." Я почувствовал, как во мне вскипает гнев. Как она могла назвать моего сына позором? Мой Шамиль, моё продолжение, мой кровиночка.

– Мой сын не позор, – резко ответил я, сжимая Шамиля крепче, словно пытаясь защитить его от её слов. – Мой сын – это подарок Аллаха. А вот та сука, которая его бросила, заслуживает самой страшной участи.

Я видел, как бабушка встрепенулась от моих слов, но я не собирался отступать.

В тот момент я понял, что буду защищать Шамиля всеми силами, невзирая на обстоятельства и чужое мнение. Он стал моим искуплением, моим испытанием и моей радостью. Несмотря на все трудности, которые ему предстояло преодолеть из-за своего состояния, я решил быть рядом, поддерживать и любить его безоговорочно. Мой Шамиль – моя радость, мой свет в темноте, и я буду бороться за его счастье до последнего своего вздоха. Как умею…К сожалению мое присутствие рядом не имеет для него значения. Но я люблю его…Как умею. Как мне дал Аллах уметь любить.

Алиса не должна знать все. Я и не собирался ей рассказывать свою жизнь. Замолчал на мгновение, давая моим словам утонуть в тяжёлой гнетущей тишине, а потом добавил, смотря прямо в глаза Алисе, чтобы она поняла всю серьёзность последствий: "Тана знает вкус крови матери Шамиля. Помни об этом…

Я видел, как Алиса дёрнулась от моих слов, но я не собирался смягчать удар. Вот что может быть за предательство. И я не знаю как наказал бы Алису сам, если бы она не попала в руки Шаха.

Я Марат Салманов, и я не привык отступать перед лицом трудностей или изменять свои решения из-за чужих слёз и страданий. Я жил по своим правилам, и те, кто окружал меня, должны были это понимать и принимать.

Я стоял перед Алисой, глядя на неё, и чувствовал, как во мне бушуют противоречивые эмоции. Она была сломлена, её глаза – пустые, безжизненные, как будто в них погас весь свет. Видеть её в таком состоянии, понимая, что я – часть её боли, вызывало во мне адскую жалость и одновременно дикий гнев на себя.

Как я мог допустить это? Как я мог не защитить её от того кошмара, который принёс Шах в нашу жизнь? Моя несгибаемость, моя сила, всё, чем я так гордился, обернулись против меня, превратились в моё проклятье. Я смотрел на Алису, и каждая клеточка моего тела кричала от боли и отчаяния. Совсем другую женщину я привел когда-то в свою квартиру…Только тогда я не чувствовал к ней и десятой доли тех эмоций, которые испытывал сейчас, раздираемый яростью, болью.

Моя лютая ненависть к Шаху, к этому человеку, который посмел тронуть мою женщину, достигла предела. Я клялся себе, что он заплатит за всё, что он сделал. Моя месть будет страшной. Но больше всего сжирало то, что я не могу отомстить сейчас. Что пока я бессилен что-либо изменить. Пока что я подстилка Шаха, и он вытирает об меня ноги. Ничего. Придет время дать сдачи. Я умею ждать…

Но в этот момент моё внимание было приковано к Алисе. Мне хотелось обнять её, защитить от всего мира, но я боялся, что даже моё прикосновение причинит ей боль. Я чувствовал себя бессильным, и это ощущение бессилия было для меня новым и невыносимым. Когда она спала, забываясь тревожным сном и кричала во сне, я чуть ли не орал вместе с ней. Я приносил ей воды, гладил по волосам, что-то шептал, чтоб она уснула. Первые дни я поил ее транквилизаторами, чтоб загасить боль, чтоб она могла спать, могла существовать и не наложила на себя руки. Я адски боялся один раз прийти и найти ее мертвой…

"Прости меня, Алиса," – прошептал я, едва слышно, когда она спала. Шептал себе… а потом, потом на меня накатывало и я вспоминал, что она сука тоже виновата, что это она пошла к ментам, она решила меня слить… а еще она решила вернуться к своему ублюдочному мужу. Земля ему стекловатой.

Были моменты когда мне хотелось избить ее до полусмерти…останавливали следы ссадин на ее теле, затравленный взгляд, бледная кожа и опухшие от слез глаза. Она постоянно плакала. Постоянно…меня это сводило с ума.

Потом я поклялся себе, что сделаю всё, чтобы вернуть ей желание жить, чтобы она увидела во мне не причину своих страданий, а защиту. Но в то же время в моём сердце бушевало адское пламя мести, и я знал, что скоро придёт время действовать.

Чувство предательства, мешающееся с ненавистью к Шаху, кипело во мне, как вулкан, готовый извергнуться. Но гораздо сильнее болело осознание, что я никогда не смогу стать для Алисы настоящим мужем. Да, я говорил ей что больше не хочу ее, говорил, что больше не трону. Я лгал. Я причинял ей боль за то, что чувствовал эту боль сам. Я бил ее словами, потому что сам чувствовал себя избитым. Блядь! Вы не представляете какого это когда твою женщину трахают насильники на твоих глазах. И ты ни хуя не можешь сделать. Только смотреть и выть, реветь от бессилия.

Мысль о том, что её тело касались другие мужчины, сжигала меня изнутри, оставляя после себя лишь пепел разрушенного достоинства. Ее муж, пидор Шах… Этот человек, его противные глаза, полные холодного, мерзкого расчета, стали для меня воплощением всего самого ненавистного. Я клялся, что когда придет время, я разорву его на части. Он будет мечтать о смерти. И она будет такой страшной, какую он даже не может себе представить.

Я хотел ее…Да, я, конченый придурок, мазохист, презренный подбиратель чужих костей, я ее хотел. Моему мозгу, моему члену, моему нутру было насрать на то, что были другие. Я унизительно, раболепно хотел ее себе. Меня возбуждало бледное лицо, ее великолепное пусть и исхудавшее тело, ее торчащие нежные груди, ее соски, ее задница, стройные ноги. Я хотел ее…блядь…я даже не знаю как это произнести. Я любить ее хотел. Любить, понимаете? Впервые в своей долбаной, никчемной жизни я хотел любить женщину и понимал, что она никогда мне этого не позволит, не подпустит, не даст. Все. Это конец. Между нами стоит проклятый, ебучий Шах! Чтоб он сдох падла! В ее памяти и в моей…но больше в ее. И я для нее один из них, такой же. Я вижу это в загнанном взгляде, в затравленном выражении лица.

Новость о ребенке была как удар ножом в спину, выбивший из меня всю почву из-под ног. В моей голове крутилась одна мысль – выпотрошить из нее этого проклятого чужого ребенка, избавиться от всего, что напоминает о Шахе и его насилии. Но это похоронит нас обоих. Шах хочет иметь рычаги давления на меня. Как только он их потеряет…он назло мне убьет Алису. Пока он считает, что рвет мне каждый день яйца, она будет жить. И я… я согласен, чтоб мне тянули внутренности клещами лишь бы она жила. Я не знаю что я к ней чувствую. Что-то темное, страшное. Что-то очень непохожее на человеческие чувства. Нечто звериное, приниженное, адское. Хочу ее, ненавижу, презираю, боготворю, восхищаюсь и снова ненавижу. Могу дрочить в ванной представляя ее соски и кончать, могу выпустить сперму едва вспомню как лизал ее клитор. А потом рычать и бить кулаком в стену понимая, что больше этого не будет…а внутри нее этот проклятый плод, это проросшее семя твари. Он же кончил в нее… я это видел. А я не кончал. Так что сразу понятно чей ребенок. Не знаю когда он родится как я смогу спокойно смотреть на него. На отпрыска Шаха…который ыл зачат от насилия над женщиной от которой я с ума схожу.

***

Передо мной стоял Шах, его противные близко посаженные глаза впивались в меня, как стальные когти.

– Где деньги, Марат? Где моя доля? Ты обещал процент! – его голос звучал угрожающе, но я сохранял спокойствие.

– Товар ещё не продался, – отвечал я, стараясь контролировать свой тон, чтобы не показать ни малейшего признака слабости.

Шах прищурился, его взгляд стал ещё более пронзительным.

– Как поживает жена, Марат? Прекрасно? – он выпалил этот вопрос с ядовитой усмешкой.

– Прекрасно, – мой ответ был кратким, хотя каждое слово давалось мне с трудом.

– Вспоминает меня?

– Нет.

– Уверен?

– Уверен! У нее сейчас хватает забот.