– Кто тебе разрешал есть этот шоколад?! Это не для тебя, это было для Коли.

Сам Коля стоял на заднем плане и бил кулаком по спинке дивана, воя как сирена. Я снова обратила внимание, что так он ведет себя только при своих сестрах и при бабушке, при мне он совершенно другой… Может быть, он и правда притворяется? Хотя, сомнительная выгода притворяться шизофреником, разве что только для того, чтобы тебя все жалели и покупали мешки сладостей…

Я не знала, что сказать. Просто хотела попробовать, хотя бы кусочек – как нормальный ребенок. Коле постоянно покупали шоколадки, конфеты, мороженое. Ему все позволялось. А мне… мне оставалось лишь наблюдать, как он обжирается сладким до тошноты, потом блевал, и все повторялось.

Я смотрела на него, на эти завалы вкусностей, и никак не могла понять: разве взрослые не видят, что ему плохо потом? Он иногда несколько дней не встает с кровати и его рвет чернотой. Моя соседка говорит, что это у него потому что он – чистое зло, ну это между нами, как он всегда добавляла. Что желчь выходит у него, ему бы в церковь сходить, вздыхала баба Нюра. А я видела связь шоколада, после пяти или десяти шоколадок, которые он съедал буквально за час, его потом просто выворачивало нещадно.

И тогда я задавась мысленно вопросом… Почему они снова и снова тащат ему эти пакеты с шоколадом, как будто платят дань какому-то идолу? Родственников было много – и каждый считал своим долгом принести Коле горы сладостей. Не каждый день, но довольно регулярно.

Впрочем, мне как бы тоже кое-что перепадало. Не особо баловали, конечно – так, по мелочи. Иногда дарили что-то из вкусняшек, но бабушка тут же отнимала. Говорила, что Коле нужнее. Что он особенный, больной, а я – обычная. И вот в этом "обычная" я тонула, как в грязной луже: незаметная, неважная, лишняя. Иногда Коля сам протягивал мне обгрызенную конфету – с видом благодетеля. И я брала. Потому что другого не было. Потому что это была единственная крошка внимания, которую мне разрешали.

Бабушка считала, что я не заслуживаю. И не было такой шкалы, по которой я могла бы заслужить. Шизофрения – вот пропуск в мир сладкого. У тебя нет диагноза – сиди и молчи. Я тогда еще шутила сама с собой, что, возможно, мне стоит симулировать безумие, чтобы получить хотя бы одну шоколадку.

А потом… Потом начались чудеса. Люди появлялись в моей жизни как по команде свыше. Будто ангелы. Зауч Таисия Ивановна, которая меня, беспризорницу, выбрала из всех детей – звала на чай, приносила бутерброды, защищала от унижений. Потом – кружки. Танцы, вышивка, хор. Уроки, где взрослые впервые обращались со мной по-доброму, с уважением. Меня записали туда не просто так – кто-то вложился душой. Я чувствовала: я кому-то важна.

И вот они – мои первые по-настоящему близкие. Мои взрослые, которые любили меня просто так. Я не понимала, почему. Ведь я не была благодарной. Я убегала, устраивала сцены, хамила. Я была дикаркой, кусающей руку помощи. Но они не сдавались.

Я долго не верила. Думала: бросят. Как отец. Он любил меня – до рождения брата. До пяти лет. А потом… исчез. Ушел душой в другого ребенка. И я поняла: его любовь была ненастоящей. Как только появился кто-то «лучше», я стала ненужной. Поэтому, когда бабушка в очередной раз орала на меня за попытку съесть шоколад, внутри звучал знакомый рефрен: "Ты недостойна. Ты всегда недостойна. Даже если стараешься. Даже если хорошая."

Я не была плохой. Но меня убедили, что я – лишняя. А это намного страшнее, чем быть плохой.

“Ты опять лезешь, как таракан!” – кричит бабушка. А я дрожу, прячу руки за спину. Губа пульсирует болью. На полу крошки и капли крови. А в животе – пустота. Не от голода. От стыда.

Потом снова спышка воспоминания. Флешбек – другое лицо. Дядя. Его пальцы на моих ребрах. Он сжимает их, медленно, с наслаждением, словно проверяет, сколько я выдержу. Я не кричу. Я просто не могу дышать. В груди – огонь. Глаза мутнеют. А он смотрит и шепчет: – Ты – ошибка природы. Тебя не должно было быть.

Я снова вспоминаю, как он прижимал меня к полу, шепча гадости. Как ловко запирал дверь ванной, притворяясь, что моется, а сам ждал, пока бабушка уйдет. Как выжидал, пока я одна. Он был как хищник. Его взгляд – не человеческий. Хищный. С животной, холодной радостью в глазах.

И снова этот момент с долбаным шоколадом, когда я съела то, что не должна была. Как мой дядя псих стоял на заднем плане и выл, его удары кулака равномерные и монотонные по спинке дивана. Словно часы…

Я снова вспомнила, что так он вел себя только при родных, а без них он типа нормальный… Если так можно назвать…

И теперь Влад. Его рука на моей. Его голос, будто нежный:

– Ты знаешь, тебе ведь просто повезло, что ты встретила именно меня, – начал он мягко, почти ласково. – Другой бы давно плюнул и ушел. А я увидел в тебе то, чего никто бы не заметил. Слишком ранимая, слишком нежная, с этой твоей тонкой душой, как фарфор. Ты цепляешься за любую доброту, потому что тебе ее не хватало. И кто, если не я, мог это понять? Я был твоим спасением. Без меня… ты сама знаешь, ты бы не справилась. Ты бы развалилась. Тебе ведь нужна опора. И я ею стал. Признай это. Неужели ты не видишь, как сильно тебе повезло? Ты же сама это чувствуешь, признай.

И я улыбаюсь. Киваю. И во мне снова просыпается та девочка. Та, что старалась быть удобной. Что кивала бабушке, чтобы ее не били. Что благодарила всех Богов, когда дяде становилось плохо, когда он лежал, рвало его по три дня, и он не мог подняться. Когда не мог замахнуться. И тогда я не дрожала от страха в подвале или на лестничной клетке, ожидая, когда бабушка вернется. Тогда я могла остаться дома. Тогда было тихо. Безопасно. На какое-то время.

И именно в это время я стала замечать странные совпадения. Стоило мне – совсем ребенком, в слезах, сжавшись в комок – мысленно просить, чтобы дядя исчез, чтобы кто-то его остановил, как его начинало внезапно рвать. Он корчился в кровати, ходил под себя, стонал. Его увозили. А я… я знала, что это не просто так. Это было слишком точно. Словно кто-то слышал меня. Словно кто-то мстил за меня.

Сначала я думала, что это связано с тем, что он ел много шоколада. И это реально было так, ну не может человек съесть столько и не помереть. Удивительно, что он вообще после такого выживал!

А потом поняла – это происходило и без шоколада. Было такое, что он месяц мог не есть сладкое, после приступов ему врачи запрещали есть и бабушка строго соблюдала эти правила. Только ему все равно внезапно могл стать плохо. Это было связано со мной. Я не могла этого объяснить, но знала – есть Сила. Что-то или кто-то, кто на моей стороне.

Позже сам Коля начал замечать. Он смотрел на меня мутным, перекошенным взглядом и шептал бабушке, что я чистое зло. Что за моей спиной стоит тень. Что она нападает на него. Он кричал, бил стены и орал, что я ведьма. А бабушка? Она просто повторяла: "Он просто болен. Не обращай внимания." Но я знала. Это не просто его безумие. Это что-то большее. Что-то, что защищало меня. У меня есть Ангел-хранитель. Может быть, этот тот же Ангел, что приходит ко мне во сне и рассказывает о будущем?

И вот теперь Влад держал меня за руку – и эта странная, знакомая иллюзия тепла расползалась по телу. Внутри что-то сжималось и отпускало, словно я снова в детстве. Мне казалось, что он рядом – и значит, все будет хорошо. Что его жесткость – это сила. Что его холод – это защита. Что его контроль – это забота. Что его насилие – это любовь. А я – просто благодарна, что сейчас он тихий. Что не кричит. Что не злится. Что он – рядом. И не страшно. Пока не страшно.

Иногда мне казалось, что в такие моменты я могла бы поверить в эту иллюзию до конца. Забыть все – его крики, унижения, удары. Ведь он сейчас просто держит меня за руку. И если закрыть глаза, можно представить, что он любит. Что заботится. Что я – важна.

Но позже, когда я вышла на кухню, случилось нечто странное… Радио включилось само. Там звучало: "Ты не обязана быть удобной. Ты имеешь право быть собой."

Я застыла. Как будто ток прошел по телу. Эти слова вонзились, как иглы. Они будили меня. Разбивали морок. Но больше всего меня потрясла не сама фраза – а то, как она возникла. Словно ее вложили в эфир специально для меня. Как будто кто-то наблюдает. Слышит мои мысли. Как будто это был сигнал – прямой, точный, рассчитанный.

Я почувствовала, как все внутри замирает. Это была та самая синхрония, о которой я читала у Юнга. Знак. Словно кто-то говорил со мной через мир. А может, я и правда уже это проживала? Дежавю? Как будто знала, что эти слова прозвучат. Что я именно так их услышу. И в этот момент что-то во мне проснулось. Стало ясно: меня ведут. Не бросили. Не забыли.

А потом Влад вошел – и выключил радио.

– Зачем ты это слушаешь? Там всякая чушь. Тебе вредно это слушать. Сектанство какое-то…

И я снова кивнула. Сказала: «Ты прав». Хотя внутри все дрожало. Как будто кто-то невидимый, но живой, говорил: «Не соглашайся. Это – ложь». А девочка во мне плакала. И впервые – не от страха, а от узнавания. От боли, что правда, та самая настоящая, наконец пробилась сквозь глухую стену – и шепчет, срываясь: «Ты имеешь право быть собой. Ты достойна большего».

Глава 4. Маленькое "нет"

Утром он попросил меня принести ему телефон с зарядки.

Я как раз вытирала пол на кухне и уже была на коленях, тряпка в руке, вода капает с локтя. Я подняла голову и сказала:

– Сам возьми, – сказала я, не отрываясь от пола. – Ты не видишь, я занята? Я почти закончила.

Он замер. Буквально на долю секунды. А потом медленно сказал:

– Что ты сказала?

Я вдруг поняла, что это было «нет». Не грубое. Не резкое. Просто нормальное человеческое «сейчас не могу». Но в его системе координат это звучало как вызов. Как дерзость. Как предательство.

Он не стал кричать. Просто встал. Медленно. Молча прошел мимо. Гулко закрыл дверь в спальню.

Весь день он не разговаривал со мной. Не смотрел. Не прикасался. Вечером просто сказал:

– Знаешь, я начал думать, что ты уже не та. Что ты начинаешь забывать, кто ты без меня.

Я молчала. Я хотела сказать, что устала. Что я просто человек. Что я не его служанка. Но язык стал тяжелым. Словно каждое слово – пуля.

Я снова почувствовала вину. За то, что посмела. За то, что выбрала себя. Даже на две минуты.

Потом он купил мне новую пижаму. Мягкую, с цветочками. Сказал:

– Я все-таки люблю тебя. Даже когда ты капризничаешь. Я прощаю тебя.

И я снова кивнула. А ночью мне приснилось, как я кричу. Прямо в лицо. Во все горло. Без слов. Только крик. И он… улыбается.

А потом мне приснился сон, который снится мне переодически. Мой кошмар, который не дает мне покая по ночам… Я стою на перроне. Он рядом. Держит мою руку, и от его прикосновения мне тепло. Это не тот Влад, с которым я живу, а тот, в которого я влюблена. С которым у меня есть какая-то сакральная связь. Но этот Влад только в моих снах. Сколько раз я просыпалась и разочаровано смотрела на мужа. Они как близнецы, но совершенно разные…

И вот мы стоим… Перед нами поезд – черный, будто вынырнувший из чужого сна. Пар клубится, будто из легких мертвого зверя. Влад сжимает мою ладонь чуть сильнее, а потом… отпускает.

Я теряю равновесие, как будто вместе с этим жестом меня оторвали от земли. Он делает шаг в вагон, и я жду. Вот-вот подаст мне руку. Скажет: «Пошли, Лера». Но вместо этого я слышу:

– Лера, ты не едешь со мной. Тебе на другой поезд.

– Что? – слова не слушаются, горло сжимается. – Мы же… вместе едем.

Он смотрит на меня с каким-то странным сочувствием, почти ласково, но как будто совершенно чужой мне человек:

– Нет. Мы никогда не ехали вместе. Просто ты долго не замечала.

А я стою, как статуя. Холодная. Он поворачивается и исчезает внутри. Я кричу ему что-то вслед – но голос не выходит. Только воздух. Только боль.