Носферат – так называли колдуна, который становился кровопийцей еще при жизни. Это, пожалуй, была высшая форма кровососов, разумная, злая и хитрая. Их тела еще не изменились настолько, чтобы бояться солнечного света, хоть он и причинял им неудобства. Носферат мог прожить много веков на границе жизни и смерти, питаясь человеческой кровью.

Умерший и неупокоенный носферат становился вурдалаком, восставшим мертвецом-кровососом. Днем вурдалаки спали в темноте, а по ночам охотились. И постепенно теряли остатки разума, превращаясь в голодных хищников, одержимых инстинктами. Они представляли опасность еще и потому, что их укусы распространяли скверну вампиризма.

Зараженные жертвы умирали и становились упырями – низшими кровопийцами, которых уже относили не к Черному Двору, а к обычной нежити. Потому как разумом упыри, увы, не обладали, однако оставались способны передавать скверну новым укушенным жертвам.

Другими слугами двора были вервольфы – оборотни, зависящие от фаз луны. Их проклятие и без того было мучительным и опасным для окружающих, но под влиянием месмериста или носферата оборотень мог стать грозным живым оружием.

Были и другие формы проклятий – тяжкие изменения, вызывающие рост перьев по всему телу или тягу к поеданию гниющего мяса. Такие проклятия порождали существ, призванных служить Черному Двору. Но худшими среди них, безусловно, оставались броксы.

Броксой звали женщину со способностями к чародейству, которую еще при жизни обращали в вампира под действием ритуальных манипуляций и крови носферата. Броксы были сильны и без всякого гипноза верны своим создателям. Кроме того, броксе не грозило растерять разум или сделаться вурдалаком. А еще она могла творить всевозможные чары, даже неподвластные ее хозяину. Проще говоря, идеальная слуга. Любой носферат мечтал создать для себя такую.

Для этого прибегали к так называемой темной молитве – ритуалу обращения, когда кровь будущей броксы заменяли кровью хозяина. Для этого девушку ослабляли настолько, что она находилась на грани жизни и смерти довольно долго. Вампирская скверна и темные чары хозяина довершали процесс, преображая ее навсегда.

К счастью, не у каждого носферата хватало для подобного сил и знаний.

К несчастью, жертвы таких ритуалов обычно умирали в муках.

* * *

– Хозяин слишком добр к тебе, тварь, но ты никогда не сможешь этого понять. А я бы все отдала, чтобы оказаться на твоем месте. Однако хозяин говорит, что я не подхожу, нужна именно колдунья.

– Свари ему еще куриного супа, стерва, он обязательно оценит, – Гвин ядовито усмехнулась, глядя на то, как от гнева исказилось лицо служанки.

Шли, кажется, третьи сутки заточения в подвале у Ратенхайтов. Гвинейн сложно было оценить, сколько на самом деле прошло времени, потому что под действием чар Атрана она то и дело лишалась чувств и могла подолгу проваляться в забытьи. С каждым разом приходить в себя становилось все сложнее и сложнее. Ее не кормили, воды тоже не давали. Лишь по постоянному привкусу соли и железа во рту Гвин могла сделать вывод, что ей дают кровь одного из лендлордов. Судя по тому, что руководил процессом старший из братьев, скорее всего, кровь принадлежала ему, но Гвин этого не помнила. Вероятно, к лучшему.

Каждый его приход в камеру пленницы сопровождался для девушки очередной порцией боли. Он оставлял синяки и кровоподтеки на нежной коже Гвинейн, с молчаливым садистским наслаждением слушая ее крики. Каждый раз находил на ее теле новый участок для своих экспериментов и новое место для укуса. А с ним наступал спасительный мрак.

Гвинейн уже казалось, что тьма скопилась в ее камере по углам. Тьма взбиралась по ее голым ногам, обнимая горящую в лихорадке кожу спасительной прохладой и просачивалась сквозь поры в кровь, в разум, делая мысли вязкими и непослушными. Поэтому адептка не могла припомнить ничего, что спасло бы ей жизнь и освободило из плена. Даже простейшие формулы заклинаний не желали складываться воедино.

Трижды ей удавалось обратиться к чарам. И трижды Атран Ратенхайт возникал словно из воздуха и с безразличием на лице ломал Гвин пальцы. А когда ее крик стихал, все повторялось снова.

Руаль Ратенхайт казался не таким, как его брат. Он был разговорчивее и обманчиво мягче. Вместо стремления причинить ей боль он пытался распустить руки. Однако Руаль сдерживал себя, не заходил слишком далеко, будто боялся гнева старшего брата.

Но хуже всех была Вельга, потому что она оставалась живым человеком и полностью следовала приказам хозяев без всяких чар, дурманящих разум. Вельга была слепо верна Атрану и оттого безумно завидовала тому, как много времени он уделял Гвин и сколько планов у него было на рыжую адептку.

Кроме служанки, к Гвинейн более никого из смертных не допускали, но по разговорам она поняла, что слуг в поместье довольно много. Среди них были те, кто находился под темными чарами, однако в основном все подчинялись вампирам вполне добровольно. Из страха, скорее всего.

Работа Вельги заключалась в том, чтобы присматривать за будущей броксой в отсутствие хозяев, а еще приводить девушку в порядок, в том числе смывать кровь и не давать загноиться открытым ранам.

Куда делась ее старая одежда и остальные вещи, адептка не знала. В очередной раз придя в себя, она обнаружила, что ее переодели в длинное белое платье. Красивое и легкое, отделанное кружевом и невесомым шифоном, оно вполне могло сойти за свадебный наряд. Но Гвин это облачение напомнило саван покойницы. В любом случае, наряд никак не вязался с волглым подвалом, в котором ее держали.

Скверна и лихорадка делали свое дело. Плоть горела. Голова раскалывалась. О сломанных пальцах и говорить нечего – при всем желании Гвин не могла ими шевелить. Но надежды на избавление она не теряла.

– Ревнивая покорная дура, – голос адептки дрожал, зубы стучали. – Неужели ты не видишь, что они – монстры? Что то, что они делают, неправильно? Или тебе нравится, когда тебя кусают?

Служанка гордо задрала подбородок, выпрямилась.

– Думаешь, я не понимаю, почему ты носишь закрытые платья? – Гвин усмехнулась. От этого закололо в боку.

– Мне разрешено ударить тебя по лицу, если ты будешь творить чары, ведьма, – прошептала Вельга и продолжила стирать брызги крови с ног девушки холодной мокрой тряпицей. – Я могу сказать, что ты творила чары, и мне поверят.

– Можешь, – внезапно согласилась Гвинейн Гарана. – Или можешь меня отпустить, и я исчезну из вашей жизни навеки. Твой хозяин останется только твоим.

Вельга тихо рассмеялась.

– Не держи меня за деревенскую сумасшедшую, – она хлестнула Гвин тряпкой по лицу, и та зажмурилась. – Тогда ты вернешься с другими колдунами, и нас всех уничтожат.

– Тебя я смогу защитить, – сделала новую попытку девушка. – Скажу, что ты находилась под гипнозом и…

– Закрой свой рот, тварь! – Служанка вновь ударила пленницу тряпкой.

– Тогда твой лорд сдохнет, и ты сдохнешь вместе с ним, – спокойно пообещала Гвин.

Ей заранее было понятно, что диалога с этой верной собачонкой не получится, поэтому очередной удар в лицо адептку нисколько не удивил. Но попробовать стоило.

* * *

Нежное, заботливое прикосновение привело девушку в чувство. Кто-то ласково погладил ее по голове, а потом позвал по имени:

– Гвинейн, проснись. Ты кричала во сне.

В этом голосе звучала тревога, на первый взгляд искренняя. Если бы не сам обладатель голоса, разумеется.

Гвин с трудом открыла воспаленные веки и одарила Руаля Ратенхайта полным ненависти взором.

Носферат склонился над ней с выражением глубокого сочувствия на лице, даже слишком глубокого.

– Отойди. От меня. Нечисть, – сердито пробормотала девушка.

– Ух, как грубо! – Сочувствие мгновенно сменилось надменной улыбкой. – А я, между прочим, значительно унял твою боль, если ты не заметила.

Он выпрямился, самодовольно скрестив руки на груди.

К своему облегчению – и одновременно к жгучей досаде – Гвин обнаружила, что боль действительно немного утихла. Даже сломанные пальцы, которыми она лишний раз боялась пошевелить, дергало не так сильно, не говоря уже обо всем остальном.

– Я кричала не из-за страшных снов, а от боли, но тебе ведь это только в радость, правда? – Адептка пыталась воспользоваться короткой передышкой и придумать что-нибудь, что могло бы ей помочь, однако для этого стоило заговорить зубы мучителю. – Тебя ведь не моя боль заботит, а то, что мой крик раздражает твои нежные уши? А я сижу тут без движения который день. Мои руки искалечены. Ноги затекли так, что я не чувствую их. Вы уродуете и получаете от этого наслаждение, особенно твой братец.

– Боль – это слабость, – Руаль меланхолично намотал на палец шнурок, на котором висела его любимая безделушка – волчий клык. – Но скоро эта слабость перестанет тебя терзать. Не думай о боли, думай о том, что осталось недолго и потом станет намного лучше. Потому что нам подобные боли не чувствуют.

– Вам подобные, – Гвин фыркнула. Она бы с радостью плюнула в лицо и этому Ратенхайту, но во рту так пересохло, что язык распух, затрудняя речь. – Как вообще такое возможно, что целый город в вашей власти, животные?

Она смотрела прямо на лендлорда, но свободной рукой тем временем провела по полу подле себя, пока утихшая боль в пальцах это позволяла. Попробовала ногтем камень в надежде, что сможет нацарапать на нем защитную или целительную руну, однако тот оказался холоден и тверд, как кость, будто нарочно отполирован. От этого захотелось разрыдаться.

– Темный дар – наша фамильная гордость, – сообщил Руаль, который оставил в покое кулон и обратил все свое внимание на пленницу. – Благословение. И умение веками его скрывать под носом ваших людей – отдельный повод для гордости.

– А уж сосать чужую кровь и при этом не причмокивать – вообще небывалое достижение, – язвительно передразнила Гвин.

К ее удивлению, Руаль Ратенхайт весело рассмеялся.

– Главное – не обляпаться, чтоб ненароком себя не выдать, – признался он. – Но я открою тебе одну тайну, раз уж ты, считай, теперь одна из нас, мой светлый ангел. Все началось со смертью отца. До этого мы прибегали к кровавым ритуалам лишь в случае крайней нужды. И жители Аэвира уважали и боялись Ратенхайтов задолго до того, как мой брат обрел силу.

– Дай угадаю. Вашего отца убил Атран? – Гвин саркастично скривилась.

– Вечно ты все испортишь, – Руаль картинно поморщился. – Нет же, все было не так. Вернее, не совсем так. Помнишь, я рассказывал тебе, что брат с отцом погибли на охоте? Так вот, считай, я не соврал. Отец, Атран и трое наших егерей провалились в пещеру. Выбраться они не могли никак. Егеря погибли сразу, еще в момент падения. Отец сломал обе ноги и спину. Брат отделался переломом руки. И тогда-то, чтобы выжить…

– Твой брат съел твоего отца, – глаза адептки распахнулись от изумления. – Ну и семейка у вас!

– А что ему было делать? – Руаль развел руками. – Отец все равно умирал. И он сам предложил Атрану свою кровь.

– Это тебе тоже Атран сказал? – Гвин усмехнулась. – А ты не думал, что он мог солгать? Что он просто убил вашего отца и выпил его кровь, стал полноценным носфератом и потом обратил заодно и тебя, так, за компанию? Каким оно было, твое обращение? Он мучил тебя, как и меня? Или ты согласился добровольно?

Младший лендлорд сокрушенно покачал головой.

– Ты не поймешь, к сожалению, – он опустился перед ней на корточки. Подумал секунду и сел прямо на пол. – Хоть мне бы этого очень хотелось. Но это пока. Очень скоро ты разделишь с нами бессмертие и, быть может, привяжешься ко мне.

– Как Вельга к Атрану? – не удержалась она от очередного едкого комментария.

– Я смотрю, вы, девочки, никак не поладите, – заметил Руаль.

– Если у вас все получится, она будет первой, кого я сожру, – заверила его Гвин.

В ответ младший Ратенхайт снова рассмеялся. От его смеха мороз бежал по коже.

– Ты пугаешь меня, – вдруг призналась Гвин. – Но твой брат во сто крат страшнее. Его жестокое сердце черно.

Руаль придвинулся к ней ближе и вкрадчиво зашептал, будто желал поделиться секретом: