Все эмоции имеют культурную подоплеку

Приехав в Америку, я впервые обратила внимание, что эмоции, которые испытываю я, отличаются от эмоций людей, принадлежащих к другой культуре. Поскольку я никогда прежде не жила за пределами Европы, в этом наблюдении не было бы ничего примечательного, если бы не одна маленькая, но важная деталь: шесть предыдущих лет я посвятила изучению культурных вариаций в эмоциях. Учитывая, что я специализировалась на роли культуры в эмоциях, но при этом совершенно не замечала культурной подоплеки тех эмоций, которые испытывала сама, можно понять, насколько сложно людям не считать свои эмоции в полной мере органичными. Даже я – специалист по культурной психологии, который профессионально занимается изучением эмоций, – не признавала собственные эмоции продуктом культуры, пока не испытала на собственном опыте, каково жить в другой культуре, то есть пока не иммигрировала в США.

Многие этнографы тоже сталкивались с “болезненными напоминаниями о [собственной] неспособности разделять эмоциональные установки и обязательства” народов, в среде которых им приходилось жить^[12]. В своей знаменитой этнографической книге “Без гнева”^[13] антрополог Джин Бриггс рассказывает, что лишь после того, как ее подвергли остракизму, она в полной мере поняла, насколько ее эмоции отличаются от эмоций инуитов утку, живущих на канадских Северо-Западных территориях (и насколько неуместными они им кажутся). В результате Бриггс осознала, что ее эмоции имеют культурную подоплеку и не подходят к социальным взаимодействиям утку.

Утку ценили невозмутимость и великодушие, а гнев считали опасным. “Дьявол… легко подбирается к людям, которые злятся, и отправляет их в огонь… Мы здесь не испытываем гнева”, – сообщил Бриггс инуит, который стал ее названым отцом. Проявления гнева казались утку оскорбительными, даже аморальными. Бриггс же сложно было изо дня в день сдерживать раздражение. “Я прекрасно понимала, что утку ценят высокий уровень самоконтроля и во многом достигают его, – пишет она, – и, втайне испытывая дискомфорт, я сравнивала этот самоконтроль с собственными темпераментными вспышками при пустяковых неприятностях. Хотя мои реакции не выходили за рамки, установленные моей собственной культурой, в контексте утку они казались не такими уж безобидными”. Бриггс явно пыталась вписаться в сообщество, но получалось у нее плохо: “Контроль [утку над эмоциями] был гораздо более силен, чем дисциплина, к которой привыкла я… Обескураживающе часто после долгих часов и даже целых дней спокойствия, когда я поздравляла себя с тем, что наконец достигла некого подобия истинной невозмутимости, меня предавала внезапность или глубина моих чувств”. Последней каплей для Бриггс стал эпизод, когда несколько каплунов (белых мужчин, зашедших на земли инуитов) сломали одну из двух лодок утку и попросили взять на время другую. Бриггс описывает это в книге: “Я вышла из себя. Без тени улыбки я холодным голосом сказала главному каплуну несколько вещей, которые, как я думала, ему следует знать: что если они возьмут второе каноэ, то лишат нас рыболовецкого судна; что, если это каноэ тоже получит повреждения, нам придется нелегко…” Перечислив еще целый ряд проблем, она заявила, что владелец лодки не хочет никому ее одалживать. Пока она говорила, инуит, которому принадлежала лодка, пребывал в смятении, а когда Бриггс попросила его подтвердить ее слова, он ответил “необычно громким голосом”: “Пусть он делает как знает!” Этот инцидент привел к серьезным последствиям: на втором году полевого исследования Бриггс на три месяца исключили из сообщества. Хотя несколько дней никто не заходил к ней в иглу, Бриггс не поняла, что ее изгнали, пока не прочитала письмо одного из своих хозяев к знакомому утку с большой земли. В нем говорилось: “[Джин] – обманщица. Она обманула каплуна. Она очень легко выходит из себя. Ей вообще не стоит изучать эскимосов. Она очень вредная, потому что всех ругает, и ее тоже хочется ругать. Из-за ее вредности мы всё больше хотим, чтобы она уехала”. Сначала Бриггс не заметила изменений в поведении своих хозяев, но в книге прекрасно описывается ее жизнь среди утку и находит подтверждение мысль, что “часто, чтобы понять эмоциональный мир другого, нужно пройти по болезненному пути познания себя”^[14].

Хотя меня и не подвергали остракизму, мой опыт эмоционального несоответствия среде помог мне увидеть, что эмоции, которые испытываю я, не являются ни универсальными, ни более логичными, ни более самобытными, чем эмоции, которые я наблюдаю в других культурах. Перестав считать свои эмоции универсальными, я сделала первый шаг к тому, чтобы лучше разобраться в различиях между эмоциями разных людей. И это помогает мне сохранять непредубежденность.

Мой научный путь

Мой путь к пониманию культурных различий в эмоциях начался в конце 1980‐х годов. Я училась в магистратуре Амстердамского университета в Нидерландах, и моим научным руководителем был Нико Фрейда – специалист по психологии эмоций с мировым именем. Тогда мы гадали: различаются ли эмоции разных культур?

В то время психологические исследования были направлены на поиски небольшого набора “запрограммированных” эмоций^[15]. Считалось, что такие эмоции появились в процессе эволюции, поскольку повышали шансы наших предков на выживание, и могут по‐прежнему приносить людям пользу. Высказывались предположения, что гнев возник потому, что он помогает людям защищаться от конкурентов, страх – потому, что помогал нашим предкам (а может, помогает и нам) спасаться от опасностей, а радость – потому, что помогает нам искать вещи, которые делают нас счастливыми, и держаться к ним как можно ближе. В связи с этим психология искала именно такие универсальные эмоции.

Особое положение в рамках этого стремления к универсальности занимали исследования лица. В 1975 году Пол Экман и Уоллес Фризен популяризировали их в своей книге “Снимая маску”. В ней авторы заявили, что шесть эмоций – гнев, страх, отвращение, удивление, радость и грусть – можно прочитать по лицу (см. рис. 1.1)^[16]. “Правильный ли вывод делают люди, которые смотрят на чье‐нибудь лицо и понимают, что человек испуган?” – спрашивали Экман и Фризен^[17]. И отвечали, что в среднем люди трактуют эмоцию правильно: они способны считывать эмоции с лиц. Стоит отметить, что выражение лица считалось при этом лишь проявлением эмоции, а не собственно эмоцией.

Чтобы доказать, что эмоции биологически заложены в человека, а не культурно приобретены, Экман и Фризен расширили рамки своего исследования и включили в него другие культуры, в том числе далекие от собственной. Они предположили, что, если человек, который никогда прежде не видел западных лиц, сможет распознать на них такие же эмоции, его навык нельзя будет считать результатом приобретенных знаний. “Если человек злится, – спросили они, – одинаково ли выражение его лица вне зависимости от его расы, культуры и языка?” Их ответ был четок и ясен: “…научные исследования однозначно разрешили этот вопрос, показав, что по крайней мере некоторые эмоции отражаются на лицах… универсально, хотя и наблюдается целый ряд культурных различий в том, когда демонстрируются соответствующие выражения лиц”. В итоге они пришли к выводу: “Универсальная характеристика – особое выражение лица, которое соотносится с каждой из базовых эмоций. Но люди, принадлежащие к разным культурам, различаются в том, как их научили контролировать отражение эмоций на лице”. Экман и Фризен допустили, что различаться могут социальные и культурные нормы для выражения эмоций, а иногда и конкретные ситуации, в которых возникают эмоции. Они признали, что эмоциональная жизнь людей из разных стран выглядит по‐разному, но объяснили эти различия процессами, которые занимают второстепенное положение по отношению к эмоциям как таковым. Эмоции же в их представлении были универсальны, а лица они считали “окнами души”, поскольку универсальные эмоции скрывались именно в душе – или в ее современном варианте, в мозге^[18]. Изначально в их исследование вошло шесть выражений лиц, но впоследствии на базе тех же методов было выделено еще несколько так называемых базовых эмоций, включая стыд, смущение и гордость^[19].

Рис. 1.1. Выражения лица по Экману (изображение предоставлено Paul Ekman Group, LLC)

Сегодня многое говорит о том, что выводы об универсальности “распознавания эмоций”^[20] были обусловлены теми методами, которые применялись в исследовании^[21], и в последующих главах я опишу более современные подходы к анализу восприятия лиц. Пока хочу отметить лишь приводящую в недоумение особенность парадигмы распознавания эмоций: она никогда не изучала ни эмоции, ни эмоциональный опыт^[22]. Участники исследования соотносили фотографию лица с эмоцией, которую они выбирали из списка. Названия эмоций были переведены на разные языки, но смысл используемых слов в разных языках и культурах в исследованиях не анализировался. В связи с этим, даже если люди, принадлежащие к разным культурам, соотносили одни и те же лица с одними и теми же переводами названий эмоций, было совершенно непонятно, что значит “испытывать эту эмоцию” – и одинаково ли это воспринимается в разных культурах.

В тот период, когда я приступила к исследованию эмоций, психологи подходили к вопросу об универсальности с другой стороны: они анализировали слова, обозначающие эмоции^[23]. Зачем их изучать? Предполагалось, что, если слова для гнева, страха, грусти и радости найдутся везде, это покажет, что язык “разделяет природу на части”^[24].

Психологи решили выяснить, какие эмоции приходят на ум людям, которых просят привести пример “эмоции”. В американских исследованиях^[25] чаще всего (и раньше всего) упоминались радость, гнев, грусть, страх и любовь. Это были лучшие образчики эмоций. Обратите внимание на пересечение с базовыми эмоциями по Экману и Фризену: все перечисленные эмоции, кроме любви, соотносились с уникальным выражением лица.

Другой вопрос состоял в том, какие эмоции занимают центральное место в эмоциональной сфере. Если одни “образчики” лучше или хуже других, то какие из них лучше – и “центральнее”? В одном исследовании участников попросили рассортировать слова, обозначающие эмоции, на группы, выделив какое угодно количество групп. Изучив содержимое этих групп, ученые обнаружили, что общие знаменатели пересекались с “лучшими образчиками” категории эмоций из более ранних исследований: испытуемые из США рассортировали сто тридцать пять слов, обозначающих эмоции, на группы, соответствующие радости, гневу, грусти, страху и любви. Например, в группе гнева оказались такие слова, как “досада”, “раздражение”, “недовольство”, “угрюмость”, “разочарование”, “гнев”, “ярость”, “презрение” и “злость”, – всего их было двадцать девять. В группу любви вошли шестнадцать слов, включая “обожание”, “страсть”, “любовь” и “вожделение”.