Софья Соломонова: Молоко лани

От автора

Дорогой читатель, спасибо, что вы решили уделить свое время «Молоку лани»!

Эта книга стала для меня способом прикоснуться к своим корням. Несмотря на русские имя и фамилию, на половину я с Кавказа. Моя мама родилась и выросла в Карачаево-Черкесской республике и в ее, а значит и в моих венах течет кровь сразу нескольких кавказских народов, в первую очередь – адыгов. Но я прожила всю свою жизнь в Москве, вдали от культуры. Я не знаю языка, в детстве читала русские сказки и былины и всегда очень мало знала о своих предках, их обычаях, мифах и легендах, истории.

Но в какой-то момент мне стало интересно, откуда я. Ведь я уверена, что наследие моих предков живет во мне и влияет на мою жизнь. И я нашла самый естественный для себя как для писателя способ прикоснуться к нему: написать книгу.

При работе над этим текстом я консультировалась со своими родственниками, живущими на Кавказе, изучала научную литературу по истории, антропологии и культурологии, читала сказки и нартский эпос. Но все равно я не претендую на историчность или аутентичность. Это фэнтези, вобравшее в себя как то, что мне удалось узнать о культуре и быте адыгов, так и мои собственные взгляды, идеи и представления о прекрасном. Это не книга про какой-то конкретный народ, регион или исторический период, это сказка для взрослых, позволяющая себе множество допущений.

Спасибо, что выбрали именно эту книгу среди тысяч других. Я надеюсь, что она вам понравится. Что она принесет вам радость или заставит вас задуматься. И что ее герои найдут место в ваших сердцах.

Софья

Посвящается всем, кто наше в себе силы отпустить.

Мечта подобно плети

Нас погоняет:

То вдохновляет,

То надежды лишает.

– Бекмурза Пачев, перевод А. Гутова.

Из окна моей комнаты было видно белые горы. Княжеский дом стоял на небольшом возвышении в центре аула и, глядя в окно, я видела беленые стены и темные крыши саклей¹. Они спускались вниз к бурной реке в это время года серой, как пасмурное небо. Чем ближе к реке – тем ниже и беднее дома. За рекой стеной поднимался обрывистый известняковый склон горы, в крохотных пещерках которого гнездились птицы. Из окна мне удавалось их разглядеть – маленькие черные точки, носящиеся туда-сюда на фоне белых гор и синего неба.

На юге, откуда несла свои воды река, на самом горизонте виднелись покрытые снегом пики горного хребта. В ясные дни можно было увидеть, как на ледяных шапках играют солнечные блики. Наша бурная речка текла дальше между покрытыми лесом холмами, петляя и пробивая себе путь сквозь толщу камня, и на северо-западе, там, где уже начиналась бескрайняя равнина, сливалась с большой водой, лениво и размеренно текущей среди богатых полей к далекому морю.

Там на равнине жили другие люди, подчиняющиеся другому князю, а владения моего отца оканчивались через две петли реки, там, куда наши пастухи осенью, когда на горных пастбищах выпадал снег, сгоняли скот.

Но сейчас все наши овцы, коровы и лошади паслись на юге, где меж покрытыми изумрудной травой горами журчали ручьи кристально-чистой воды, и в ауле без их шума было относительно тихо.

Впрочем, многочисленные дети, весело играющие в узких петляющих проходах между полностью обнесенными стенами дворами, могли поспорить с овцами и лошадьми за звание самых шумных. С возвышения мне было отлично видно гурьбу малышей, играющих в прятки чуть поодаль от княжеского дома. Я невольно улыбнулась, наблюдая за их веселым развлечением, но сердце тут же кольнула иголкой зависть. Еще совсем недавно и я была таким ребенком, с попустительства отца беззаботно играющим в пыли аула под неодобрительным взглядом старейшин. Но теперь я уже не могла себе такое позволить. Княжеской дочери положено быть образцом женской добродетели: скромной, почтительной и остроумной. И уж точно не той, кто в соревновании в верховой езде давал фору молодым уоркам².

Я отвернулась от окна, чтобы вид резвящихся детей не беспокоил мою душу, и оглядела комнату. Кровать, столик для умывания да сундук с одеждой – вот и все богатство молодой княжны. Драгоценным в моей комнате было разве что зеркало, доставшееся мне от матери, а ей – от ее матери. Серебряная поверхность потемнела от времени, на ней появились подтеки и черные кляксы, но все же рассмотреть себя еще можно было.

Из зеркала на меня смотрела молодая девушка с длинной черной косой, такими же черными густыми бровями и глазами цвета лесного ореха. Отец назвал меня Сурет³. В сказках и преданиях так звали дев, красивее всех, у кого были глаза и брови – так пели наши джэгуако⁴. На деле же я вышла вполне заурядной. Конечно, во всех владениях отца я слыла главной красавицей, но кто же скажет иное о дочери своего пши⁵. Даже если в восемнадцать лет она все еще не вышла замуж. И может из лука попасть в мишень с пятидесяти шагов.

Боги не подарили моему отцу сына. Кроме меня у него вовсе не было детей, хотя после смерти моей матери он взял в жены молодую девушку, а после и еще одну. Старики шептались, что это проклятье. Что он нарушил обычай, когда отказался отдавать меня на воспитание в чужой дом⁶, и потом боги разгневались на него и лишили его наследника. А кто-то и вовсе судачил, что отца прокляла Нагучидза⁷. Для князя это было страшной бедой, ведь ему некому было оставить свои земли. И, хотя в этом не было никакого смысла, отец восполнял отсутствие наследника, воспитывая меня, как сына. Конечно, мне не давали упражняться во владении саблей, что было бы совершенно неприемлемо для женщины, но я с ранних лет обучалась езде верхом, владению арканом, уходу за оружием и даже стрельбе из лука. Оправданием для этих занятий служил Нурби⁸, сын соседнего князя, по традиции воспитывавшийся в нашем доме. Отец учил его всему, как и было положено аталыку, а мне просто позволял при этом присутствовать – так он говорил всем, кто пытался осуждать его решение.

Мы с Нурби росли не разлей вода. С малых лет и до того момента, когда он покинул наш дом, а традиции потребовали от нас соблюдать приличия, мы почти все время проводили вместе: за тренировками, учением, работой по дому и играми. Он стал моему отцу сыном, а мне – названым братом⁹. И даже сейчас, спустя несколько лет после возвращения Нубри в отчий дом, мы продолжали видеться на праздниках или в моей гостиной.

Я улыбнулась, вспомнив, что сегодня Нурби приедет на джэгу¹⁰ в честь свадьбы младшей дочери одного из уорков отца. Последние несколько месяцев шла посевная и все в горах были заняты работами или охраной крестьян и полей, в том числе и Нурби, и мы долго не виделись. И вот наконец у нас будет возможность вдоволь потанцевать на гуляньях и поделиться новостями.

От размышлений меня отвлек стук в дверь. Несколькими мгновениями позже она с легким скрипом отворилась и в проем просунулась голова моей унаутки¹¹ Жангулаз.

– Гуащэ¹², пора собираться, – сказала девушка, глядя в пол.

– Уже? Хорошо, – мне казалось, что прошло совсем немного времени с тех пор, как я проснулась, разбуженная криками утренних петухов.

Жангулаз прошла в комнату и опустилась на колени перед сундуком в красивой медной оковкой, в котором хранилась моя одежда. Всего пара минут, и она выложила все части моего наряда на кровать и также тихо удалилась. Глядя ей вслед, я вспомнила рассказы торговца, несколько недель назад гостившего в нашей кунацкой¹³, о нравах людей в больших городах юга. Он говорил, что там княжны не одевались сами, во всем полагаясь на слуг, но в наших краях о таком и подумать было странно. На мгновение мне стало немного обидно, что мне не оказывают подобных почестей. Но стоило только представить, как я стою посреди комнаты, как кукла, а Жангулаз одевает меня, как наваждение исчезло.

Я поднялась со табурета и подошла к кровати. Для джэгу Жангулаз достала мое лучшее платье. Я провела рукой по переливающемуся багрянцем заморскому шелку. Такой возили из-за гор, из далеких почти сказочных восточных земель, о которых я слышала лишь байки от путешественников и торговцев, останавливавшихся в нашей кунацкой и посещавших мою гостиную. Рукава и ворот платья украшало золотое шитье. Я сама расшила это платье в прошлом году – княжне было бы неприлично не уметь вышивать золотом, и отец сделал все возможное, чтобы я обучилась и этому ремеслу. Мне еще не доводилось надевать это платье на выход, и я немного занервничала, заметив несколько тонких ниток, выбившихся из глади узора. Мне очень хотелось, чтобы все на празднике высоко оценили мое шитье – это порадовало бы отца.

Я затворила затянутое бычьим пузырем окно и начала одеваться. Сперва короткий кафтан поверх домашней рубашки и штанов. Белый с начищенными серебряными застежками на груди. После платье с тянущимися почти до пола расшитыми рукавами и застегивающееся на несколько пуговиц на талии. И конечно же пояс – подарок отца. Мне было неведомо, где он достал его, но такого пояса не было больше ни у кого ни в нашей долине, ни в соседних: нежная кожа превосходной выделки, невероятно тонкой работы черненые серебряные пряжки с цветочным узором, дополненным драгоценными камнями, ярко играющими на солнце. Прежде чем надеть его, я несколько минут разглядывала пояс, проводя подушечкой пальца по тончайшим граням узора. Мне не было известно ни об одном мастере, способном изготовить такую красоту, а на все мои вопросы отец отвечал, что пояс этот он украл у джинов¹⁴.

Застегнув пояс, я заново собрала волосы в тугую косу, оставив лишь несколько прядей на висках, которые я заплела в тонкие косички и закрепила за ушами, и водрузила на голову шапочку, напоминающую шлем из бархата, золотого шитья и серебряных подвесок. Я никогда не понимала, почему праздничным головным убором должно было стать именно это странное, тяжелое и неудобное сооружение, но кто я такая, чтобы спорить с традициями. Накинув на шапочку тончайшую золотистую вуаль и закрепив парой булавок, я со вздохом опустилась на кровать. Я была готова к выходу. Если бы не одна деталь.

Они смотрели на меня из-за сундука, сверкая золотыми узорами и покрывающим древесину лаком. Высотой больше моей ладони и по удобству сравнимые с колодками. Котурны¹⁵. Из всех вещей, которые мне, дочери князя, приходилось делать, хождение на котурнах я ненавидела больше всего. Двигаться в них можно было только малюсенькими шагами, из-за чего на преодоление одной только комнаты уходила, казалось, целая вечность. Но такова была плата за высокое положение, ведь по традиции носить эту обувь дозволялось лишь благородным. Многие гуащэ даже гордились этим. Я подтянула ходунки к себе и просунула одетую в мягкий чувяк¹⁶ ногу в обтянутый красным бархатом ремешок. Повторив то же да другой ноге, я с трудом поднялась, опираясь о стену. Ну что же, теперь дело за малым: пройти в таком виде до выхода со двора. Мне хотелось верить, что я доберусь туда до заката.

Едва передвигая ноги и изо всех сил стараясь сохранить равновесие, я двинулась к двери. Каждая неровность на земляном полу грозила стать последней в моей жизни, но я проделывала этот трюк уже далеко не в первый раз и была уверена, что справлюсь. Менее утомительным такое передвижение, конечно, не становилось.