Оставив поодаль прикрытие ив,
Из цветочных палат выплывала она.
Где проходила – там птицы в испуге
в воздух срывались с деревьев.
В ближе и ближе она подступала,
длину коридоров тенью измерив.
Нетленное платье парило свободно,
Даря аромат орхидей бесподобный.
Оно колебалось как листья у лотоса,
Легонько звенели подвески на поясе.
Румянец от смеха – вот персика цвет,
Прически каскад увенчал изумруд,
Слегка приоткрыты вишневые губы —
Крупинки граната упрятаны внутрь.
Фигурная талия – веретено,
Так в танце снежинкам кружиться дано.
Искрятся, блестят самоцветы вовсю.
Так утке – зеленый, а желтый – гусю.
Исчезнет, появится вновь меж цветами,
Смеется ли, плачет ли – равно прекрасна.
Вдоль пруда проходит туда и обратно.
Как будто и вовсе земли не касаясь.
Нахмурится, сдвинет бровей полумесяцы —
Хотела сказать, но сказать не осмелилась;
Мельчат ножки-лотосы, режут шажки —
Не замереть ей – вперед семенит!
Подразним красоток намеком несложным:
прозрачна как лед и как яшма наощупь.
А следом – нарядам пускай позавидуют,
что оторочены вязями дивными.
Вот ее облик, достойный восторга —
Из дымки нефрит ограненный был соткан.
Таков же и норов, к досаде прелестниц —
Парящий дракон и кружащийся феникс.
Чему уподобить ее белизну?
Снега среди – сливы бутоны.
Чему уподобить ее чистоту?
Лотос осенний иней подернул.
Чему уподобить ее тишину?
Сосны растут в долине просторной.
Чему уподобить ее обаянье?
Солнце закатное в зеркале вод.
Чему уподобить походку ее?
Пруд обвивает гибкий дракон.
Чему уподобить душу ее?
Холод ручья под светящей луной.
Красою Си Ши далеко превзошла,
Ван Цян^[36] устыдилась бы рядом стоять.
Откуда ведет она род свой бессмертный?
И где заступила впервые на землю?
С пиршества на Небесах – не иначе.
Второй не сыскать, как бы ни был удачлив.
Вы дайте сыграть ей на сяо * – поймете,
В Пурпурном дворце* за что ходит в почете.

Увидев, что это бессмертная фея, Бао-юй бросился ей навстречу, низко поклонился и с улыбкой спросил:

– Божественная дева, откуда вы пришли и куда направляетесь? Я не знаю, куда я попал, умоляю вас – возьмите меня с собой!

– Я живу в небесной сфере, где не существует ненависти, среди моря Орошающего печаль, – отвечала дева. – Я – бессмертная фея Цзин-хуань с горы Ниспосылающей весну, из чертогов Струящихся благоуханий, которые находятся в Области Небесных грез. Я определяю возмездие за разврат и прелюбодеяния, в моей власти – заставлять женщин в мире смертных роптать на свою судьбу, а мужчин – предаваться глупым и безумным страстям. Недавно здесь собрались грешники, и я пришла, чтобы посеять среди них семена взаимного влечения. Наша встреча с тобой тоже не случайна. Ты находишься неподалеку от границы моих владений. У меня здесь нет ничего, кроме чашки чая бессмертия, нескольких кувшинов приготовленного мною прекрасного вина да нескольких девушек, обученных исполнению волшебных песен и танцев. Они недавно сложили двенадцать новых песен – «Сон в красном тереме». Пойдешь со мной?

Как только Бао-юй услышал слова феи, по его телу пробежала дрожь радости и нетерпения, он мгновенно позабыл о госпоже Цинь и покорно последовал за Цзин-хуань.

Неожиданно перед ним появилась широкая каменная арка с крупными иероглифами: «Область Небесных грез», а по обе стороны от нее – парная надпись, гласившая:

Когда даже к истине ложь примешалась,
и самая истина – ложь.
Когда в бытие пустота проникает,
и бытие – пустота.

Они миновали арку и очутились у дворцовых ворот, над которыми было начертано четыре иероглифа, означавших: «Небо страстей – море грехов», и на столбах по обе стороны – парная вертикальная надпись:

Ах, несмышленое дитя —
смеюсь я над тобой!
Цветет ли водяной орех,
коль валит снег такой?
Гляди, придет твоя пора
под праздник фонарей*:
Огонь погаснет – даже дым
растает на заре.

«Так и есть, – подумал про себя Бао-юй, прочитав надпись. – Только не совсем понятно, что такое «древние чувства»? И что значит «щедрости познали любви»? Надо будет подумать и постараться понять смысл.

Занятый своими размышлениями, Бао-юй и не предполагал, что в его душу вливается какая-то чудодейственная сила.

Вошли в двухъярусные ворота, и взору Бао-юйя предстали высившиеся справа и слева двумя рядами залы, на каждом из которых были прибиты доски с горизонтальными и вертикальными надписями… С первого взгляда невозможно было прочесть, что на них написано, но на некоторых он разобрал: «Приказ безрассудных влечений», «Приказ затаенных обид», «Приказ утренних стонов», «Приказ вечерних рыданий», «Приказ весенних волнений», «Приказ осенней скорби».

– Осмелюсь вас побеспокоить, божественная дева, – сказал Бао-юй, обращаясь к фее. – Нельзя ли погулять с вами по этим приказам?

– В этих приказах хранятся книги судеб всех девушек Поднебесной, – отвечала Цзин-хуань, – и тебе, обладающему простыми человеческими глазами и бренным телом, не должно обо всем этом знать заранее.

Однако Бао-юй не уступал и настойчиво упрашивал фею.

– Пусть будет так! – произнесла, наконец, Цзин-хуань. – Пройдемся по этому приказу.

Не скрывая своей радости, Бао-юй поднял голову и прочел над входом три слова: «Приказ несчастных судеб» и парную вертикальную надпись по сторонам:

Осенью – грусть, а тоска – по весне
Приходят, и как с ними быть?
Лики цветов и свеченье луны
– кому их под силу затмить?

Бао-юй печально вздохнул. Он вошел в помещение и увидел около десятка огромных опечатанных шкафов, на каждом из которых висел ярлык с названием провинции. Им сразу овладело желание найти ярлык с названием его родных мест, и он тут же на одном из шкафов заметил надпись: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина».

– Что это значит: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина»? – спросил Бао-юй.

– Это значит, что здесь записаны судьбы двенадцати самых благородных девушек твоей провинции, – ответила Цзин-хуань. – Поэтому и сказано «Главная книга».

– Я слышал, что Цзиньлин очень большой город, – заметил Бао-юй. – Почему же здесь говорится только о двенадцати девушках? Даже в одной нашей семье вместе со служанками наберется несколько сот девушек.

– Конечно, во всей провинции девушек много, – улыбнулась Цзин-хуань, – но здесь записаны только самые замечательные из них; в двух шкафах, что стоят рядом, – второстепенные, а для всех остальных, ничем не примечательных, вовсе нет книг.

Бао-юй оглянулся на первый шкаф – на нем действительно было написано: «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», а на другом шкафу значилось: «Вторая дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина». Бао-юй протянул руку, открыл дверцу шкафа со вторыми дополнительными книгами судеб, взял с полки первую попавшуюся тетрадь и раскрыл ее. На первой странице был изображен не то человек, не то пейзаж – разобрать было невозможно, ибо тушь от воды расплылась, и вся бумага, казалось, была покрыта черными тучами и мутной мглой. Внизу сохранилось стихотворение из нескольких строк:

Пробегутся дожди – не заметишь луну.
Облака пестроцветные, дунешь – рассеются.
Пока дух выше неба парит – там, внизу
Бренное тело безвольно и мелочно.
Разве за ветреность примут сметливость
люди, желая вражды.
Отчего же иначе ширится ропот
меж юных и пожилых.
Только чуткий душою ему сострадает,
и бьется, и плачет навзрыд.

Бао-юй ничего не понял и стал смотреть дальше. Там был нарисован букет свежих цветов и разорванная циновка, потом следовало стихотворение:

Пустое – любить и лелеять.
Впустую – покорность и ум.
С корицей сравнить, с орхидеей?
Тут и говорить ни к чему.
Казалось бы – вот оно счастье,
Жжет ревность к актерской судьбе.
Но жребий, увы, неподвластен,
И неизвестен удел.

Это было еще более непонятно для Бао-юйя, и он положил на прежнее место эту тетрадь, открыл первый шкаф с дополнительными книгами судеб и взял другую. Здесь на первой странице была изображена цветущая веточка корицы, а под нею – небольшой пересохший пруд, покрытый увядшими лотосами, и далее следовала надпись в стихах:

Благоухают расцветшие лотосы,
корни сплели воедино.
Сколько жила она, знала лишь горести —
всюду заслон ей воздвигнут.
Когда как две капли вдруг станут два деревца,
что выросли в разных краях —
Уж душу торопят, и ей уж не терпится —
на родину тотчас спешит впопыхах.

Бао-юй прочел, но опять ничего не понял. Затем он взял главную книгу судеб и на первой странице увидел два золотых дерева; на одном из них висел яшмовый пояс, а под деревьями в снежном сугробе лежала золотая шпилька для волос. Ниже было помещено стихотворение:

Томлюсь я о деве,
что благодеяньями славится.
И тоскую по той я,
что пела лишь пух тополиный*.
Словно пояс из яшмы
– в лесу потеряется,
Золотая заколка —
как уронишь в сугроб, так и сгинет.

Бао-юй никак не мог разгадать смысл, скрывавшийся за этими словами, и хотел спросить у Цзин-хуань, но тут же понял, что это бесполезно, ибо бессмертная фея не захочет выдавать небесные тайны, и отказался от своего намерения. Затем он хотел положить тетрадь на место, но опять-таки не сделал этого и стал смотреть дальше. На второй странице был изображен лук, висевший на ветке душистого цитруса, и ниже следовала песенка:

Проспорив два десятка лет
чья правда тут – суди, ряди.
Цветок граната осветил
покои изнутри.
Трем веснам вряд не перекрыть
ту раннюю весну.
Навстречу зайцу тигр идет*
– конец земному сну.

Дальше были нарисованы два человека, запускающие бумажного змея, огромное море, корабль, на корабле – девушка, она закрыла лицо руками и плачет. Под картинкой опять стихотворение:

Был чист и ясен дар ее,
надежды – необъятны.
А он – удачей обделен,
и рос в года упадка.
В Цинмин* – роняет слезы он
сквозь даль – глядит на реку.
Но далека она как сон.
Восточный ветер веет.

Потом следовала картинка, изображающая цепочку плывущих в небе облаков и излучину реки, уходящей вдаль. Стихотворение внизу гласило:

Весь достаток семьи и почет
– разве могут служить утешением?
Ведь родителей ты лишена
стала вскоре после рождения.
Этим юным очам
свет закатный давно уже явлен.
Иссякает Сянцзян*,
облака в царство Чу улетают*.

Затем был нарисован кусок драгоценной яшмы, упавшей в грязь, и следовали стихи:

Возможно ли вернуть
былую чистоту?
Не пусто может быть,
что все пустым зовут.
Прискорбный эпилог:
и злато, и нефрит
Без надобности впрок
– замараны в грязи.

На следующей странице Бао-юй вдруг увидел лютого волка, который преследовал красавицу девушку, намереваясь сожрать ее. Стихи под этой картинкой гласили:

Как будто вскормлен он
Чжуншаньскими волками^[37]:
Ожесточен и зол,
и средств не разбирает.
С девицами вовсю резвясь,
вершил свое геройство,
Но минул год – и ото сна
осталось только просо^[38].

Стихи под изображением древнего храма, внутри, которого сидела в одиночестве девушка и читала священную книгу, гласили: