Сквозь ветра и дожди парус правит свой курс
– три тысячи верст позади.
Она оставляет родные места
– и вспышкой лишь память о них.
Что скорбеть, если скорбь только жизнь сократит,
усечет, что отмерено в днях.
Так родителям – лучше скорей отпустить,
если дом покидает дитя.
Издревле бедам и радостям срок
свой положен, и место свое.
Чем же встречи с разлуками хуже тогда,
разве им не свой час отведен?
Вот сегодня и нас разлучает судьба,
по двум дальним разводит краям.
И заботиться каждому лишь о себе,
охранять свой домашний очаг.
Если дочь покидает родителей —
отпустите ее – отпустите вы.
Дочь отбывает, утешить вас некому,
– пусть же хоть мысли за нею не следуют…

ТОСКА СРЕДИ ВЕСЕЛЬЯ

Крохотной лялькой в пеленках
мать с отцом потеряла она.
Коли нету родительской ласки —
к чему ей богатый наряд.
Все доступно ей было в избытке,
вся роскошь просторных дворцов.
Но кровное чувство заботы
ее обошло стороной.
Сравнимая с храмом из яшмы
после дождя под луной,
достойному святости юноше
стала примерной женой.
Многие радости вместе
узнали они наконец,
Брак их был прочен и долог
даже по счету небес.
Лишь память о детстве порою
ранила думы ее.
Так нынче над Гаотаном*
никто облаков не найдет.
Неумолимое время
– высохло русло Сянцзян.
У рока порядок таков,
зачем убиваться сейчас?

ЭТОТ МИР НЕ ПРОЩАЕТ

С цветком орхидеи
сравнимая женственность.
И дар небывалый,
почти что божественный.
Но столь же редка и прискорбная участь:
расти сиротою, терзаясь и мучась.
Ты слышала: тяжкий есть запах у мяса,
а значит не следует им увлекаться.
Считаешь, что если кругом лишь узоры —
обвыкнется взгляд и пресытится скоро.
Знать бы тебе: кто над всеми поднялся,
одну только зависть людскую обрящет.
А кто в миру ходит излишне уж чистым,
тому каждый встреченный как ненавистник.
Вздыхать остается: до старости дни
тебе под лампадою тусклой влачить.
Миновало тебя дуновенье весеннее,
маковый цвет и любви наслаждение.
Лишь по-прежнему пыль оседает мирская,
очерняет мечты, грезам сбыться мешает.
Без единого пятнышка белую яшму
в грязь зашвырнули, в противную кашу.
Отчего же тот юноша, родом прославленный
сетует, словно судьбою оставлен он?

ДОРОГОЙ НЕДРУГ

Чжуншаньский волк,
свирепый зверь:
О том, кем был,
забыл теперь.
Им движет давно
влеченье одно.
Только дев подавай,
чтоб как ивы вились.
Серебра через край
– ничего не стыдись.
Как подумаешь – жаль,
ведь прошел только год.
А была же душа,
да где ж сыщешь ее.

ПРОЗРЕНЬЕ НЕЖНОГО ЦВЕТКА

Cпустя три весны… как провидеть грядущее?
Ива и персик – что с ними случится?
Померкнет их цвет, красота их – стушуется;
зачахнут когда-то зеленые листья.
Обмолвишься – небо плодами исполнено:
абрикосы ли, персики – все в изобилии.
Но ответь, почему на земле своей осени
ни один из живущих – никто не осилил?
По деревням, средь стволов тополиных,
горестный плач неумолчный разносится.
В роще, где клены растут исполины,
духи стенают, не упокоившись.
Небо отрезала насыпь могильная —
тихие сопки, бурьяном заросшие.
Все – суета, этот бег за наживою
– грезит бедняк неземными богатствами.
Все одно, и бутон, по весне распустившийся,
осенью – вянет он и осыпается.
Кто бы взялся распутать тот узел, которым
жизни начало с концом было скреплено.
Говорят, есть на Западе дерево посо —
плод его людям дарует бессмертие*.

ИЗЛИШНИЙ УМ

О как, ты понятлива не по годам,
сметлив и проворен твой ум.
Но где и тебе было тут угадать,
что лишнее – все чересчур.
Еще до того, как в наш мир снизошла,
с разбитым ты сердцем была.
А после кончины – дурашка душа
стремится опять воспылать.
Пока семьей правит благополучие
– каждый в ней смирно живет.
Но только вмешается участь-разлучница
– и врозь рассыпается род.
Впустую на суетность внешних хлопот
ты тратила жизни запас.
Так в третью стражу* привидевшись, сон
бесследно исчезнет тотчас.
Все ближе уже оглушительный шум —
так рушатся своды дворца.
И меркнет огонь в фонаре на ветру
– повсюду бескрайняя тьма.
К концу приближалась веселья пора
– печаль свою очередь ждет.
Как жаль: среди смертных живя, не узнать,
когда чей наступит черед!!

ЗА ДОБРО ПОЖИНАЮТ ПЛОДЫ

Радуйся счастью,
Радуйся счастью,
Щедрая мать нашла в людях участье.
Празднуй добро,
Празднуй добро,
Благо на скромную мать снизошло.
Всех кого встретишь – увещевай
чутким быть к нищим и беднякам.
Бросьте уже подражать сребролюбцам,
Что над каждой монетой дрожат и трясутся.
О, воистину все – и прибыток, и убыль —
все обнимает заоблачный купол.

ПЫШНЫЙ ПОЗДНИЙ РАСЦВЕТ

Отраженная в зеркале лишь доброта
– это как слава во сне.
Но на смену зениту приходит закат,
и в ночи нет от блага вестей.
Как наступит пора – позабудь кружева,
даже шелковый полог – оставь.
Так венцы украшает их бисер сперва,
а поздней – они крошатся в прах.

Говорят, человеку в преклонные годы
бедность дается особенно трудно.
Но, возможно, потомков минуют заботы
– хотелось поверить, хотя б на минуту.
Дух молодится вовсю и бахвалится:
шпильки на шапке, шнурки – красота.
В золоте грудь его, блещет изяществом,
ярко сияет и слепит глаза.
Грозен его устрашающий чин —
им он повелевает с вершин.
Но и здесь до загробного мира тропа
может черна, но отнюдь не длинна!
Что осталось сегодня нам от полководцев
и прежде богатых, могучих владык?
Имена и заслуги, и то только горстка
– их и твердят, чтоб совсем не забыть.

КОНЕЦ ВСЕХ ДОБРЫХ ДЕЛ

У карниза резного зачахла весна —
пыль покрыла сияющий цвет.
За любовью, за чувствами ты подалась
– за луной и за ветром вослед.
Но в том выборе было распада зерно,
и семье на погибель оно проросло.
Династийных ремесел утрачена нить —
и если не Цзин – то кого и винить.
Как разруха в роду – только Нин здесь грешны,
а другие причины не так уж важны.
Да, все беды – гнездятся в пороках,
пусть это послужит уроком!

ПРОЛЕТЕВШИЕ ПТИЦЫ ИСЧЕЗЛИ В ЛЕСУ

Кто держался за чин свой высокий и двор —
у того род приходит в упадок.
Кто гордился богатством своим – у того
серебро иссякает на складах.
Добродетельный сможет, пусть и на волосок,
но избегнуть довременной смерти.
А бесчувственному – уже выписан срок,
увильнуть он никак не сумеет.
Даже жизнь дана в долг
– нам ее возвращать.
Нам взаймы дали слез
– но нельзя их отдать.
Тяжким будет отмщенье – положено злом
воздавать за первичное зло.
Расставанья и встречи идут чередом,
они связаны крепким узлом.
Если чувствуешь: век слишком короток твой,
в прошлых жизнях найдешь ты ответ.
И лишь случай счастливый достаток вернет,
но и то – лишь на старости лет.
Все бесчестие мира познавший сполна
удаляется прочь от людей.
А кем двигала всюду лишь алчность одна,
тот напрасно растратил свой век.
Когда нечем кормиться, то птицы из рощ
посрываются, им – высота.
Вот засыплют просторы снега, и поймешь,
какова из себя чистота!

Оканчивалась одна песня, начиналась другая. Заметив, что Бао-юй не проявляет к песням ни малейшего интереса, Цзин-хуань со вздохом произнесла:

– Заблудший юноша, ты так ничего и не понял!

Бао-юй сделал знак девушкам прекратить пение, в голове у него кружилось, как у пьяного, и он попросился спать.

Цзин-хуань велела прислужницам убрать остатки угощения и повела Бао-юйя в девичьи покои. Здесь повсюду были расставлены редкостные вещи, какие не увидишь на земле. Но больше всего поразила Бао-юйя находившаяся там молодая прелестная дева, которая ростом и внешностью напоминала Бао-чай, а стройностью и грациозностью манер походила на Дай-юй.

Бао-юй растерялся, не понимая, что происходит с ним, но тут неожиданно Цзин-хуань сказала:

– Сколько бы ни было в том грязном мире благородных семей, все равно ветер и луна в зеленом окне*, луч солнечной зари в девичьих покоях* попраны и осквернены знатными молодыми повесами и гулящими девками. Но еще возмутительнее то, что с самых древнейших времен легкомысленные бездельники толкуют, что сладострастие не разврат, и оправдывают себя тем, что страсть не прелюбодеяние. Все это лишь пустые слова, предназначенные для того, чтобы приукрасить зло и скрыть истинную подлость. А ведь сладострастие – уже разврат, познание страсти – разврат вдвойне. Все эти встречи на горе Ушань*, радости «облака и дождя» источником своим имеют стремление к тому, к чему всегда влечет любовь. Я люблю тебя потому, что ты с древнейших времен и поныне был и остаешься первым развратником во всей Поднебесной!

– Божественная дева, – поспешно возразил испуганный Бао-юй, – вы ошибаетесь! Я ленив в учении, поэтому отец и мать поучают меня, но разве меня можно назвать развратником?! Ведь я еще молод и даже не знаю, что означает слово «разврат»!

– Нет, это не так! – продолжала Цзин-хуань. – Понятие разврата едино, хотя объясняют его по-разному. Обычные развратники только забавляются пением и танцами, увлекаются радостями «облака и дождя» и возмущаются, что красавицы всей Поднебесной не могут доставить им мимолетного наслаждения. Это – просто глупцы, которые ищут удовольствия лишь для своего тела. Такие же, как ты, от природы склонны к безумным увлечениям, которые мы считаем мысленным развратом. Эти два слова, «мысленный разврат», можно понять лишь сердцем, но значение их нельзя выразить в словах, их можно почувствовать душою, но нельзя передать человеческой речью. Ты обладаешь всем тем, что заключено в значении этих двух слов, и хотя ты можешь стать хорошим другом в девичьих покоях, на жизненном пути тебе не избежать заблуждений и лжи, насмешек, стоустой клеветы и гневных взглядов десятков тысяч глаз. Ныне я встретила твоих дедов – Нинго-гуна и Жунго-гуна, они очень просили, чтоб я помогла тебе вступить на праведный путь, и я не могла допустить, чтобы, озарив мои покои своим посещением, ты вновь был брошен в грязный мир. Поэтому я привела тебя сюда, напоила прекрасным вином, угостила чаем бессмертия, предостерегла от ошибок волшебными песнями и сейчас приставлю к тебе одну из моих младших сестер, имя которой – Цзянь-мэй, а прозвище – Кэ-цин. Сейчас настало счастливое время, чтобы ты с нею сочетался. Знай, что в мире бессмертных все делается так же, как в мире смертных. Но я хочу, чтобы ты понял сущность скрытых в тебе страстей, постиг учение Кун-цзы и Мын-цзы и посвятил себя совершенствованию в управлении хозяйством.

Она объяснила Бао-юйю, что такое «облако с дождем», а затем втолкнула его в комнату, закрыла дверь и ушла.

Бао-юй, ничего не сознавая и следуя наставлениям Цзин-хуань, свершил то, что делают между собою юноши и девушки. Но все это трудно описать полностью.

Всю ночь до утра Бао-юй нежился с Кэ-цин, ласкал ее и никак не мог с нею расстаться. Потом они, взявшись за руки, пошли гулять и попали в густые заросли терновника, где бродили волки и тигры. Впереди путь преграждала река, через которую не было моста.

Бао-юй заколебался и неожиданно заметил, что Цзин-хуань догоняет его.

– Остановись! – сказала она. – Поскорее возвращайся обратно!

– Куда я попал? – мгновенно застыв на месте, спросил Бао-юй.