Ники Сью: Прима

Плей-лист

Akmal' – Медляк

ANNA ASTI – Летаю

Jordan Feliz – 180

James Arthur – Never Let You Go

Lindsey Stirling – Underground

Макса Фадеев – Breach the Line

От автора

Приветствую тебя, дорогой читатель! Прежде, чем ты начнешь эту историю, хочу обратить внимание на несколько моментов. Первый: в книге упоминаются различные факты о балеринах и балете в целом. Это не выдуманная информация или цифры. Данные я собирала из различных источников, где-то воспоминания Даши основаны на воспоминаниях реальных балерин, которые делились ими в открытом доступе.

Второй момент – у вас в руках первая книга цикла «Навсегда моя». Уже летом этого года выйдет вторая книга из этого цикла – «Давай сыграем в любовь». Я очень надеюсь, что обе истории тебе понравятся.

С любовью, Ники Сью.

Пролог

Разве можно, исполняя главную роль на сцене, заметить в темном зале чьи-то глаза? Взгляд, от которого бросает в дрожь? Большой букет практически черных роз, предназначенный однозначно мне. Кто-то бы сказал: нет, такое невозможно, однако я заметила. Другая на моем месте подвернула бы ногу от волнения, но я слишком хорошо владею своим телом.

Мне наплевать и на этот взгляд, и на дьявольский букет в руках человека, с которым у нас никогда не получится мира.

Он пришел сюда, не чтобы просто насладиться балетом, как все гости. Он никогда не любил этот вид искусства, и непонятно, что сегодня забыл в зале. Как всегда одетый с иголочки: в черных чиносах и белой рубашке.

Я отвожу взгляд и концентрируюсь на выступлении. Время будто ставят на паузу, когда я выхожу в центр сцены. На меня направляются прожекторы, зал в ожидании замирает, и мое сердце тоже словно останавливается. После этого выступления я стану Одеттой, и моя приемная мать наконец-то сможет гордиться тем, что сотворила из невзрачной девчонки звезду балета.

Я никогда не забуду выражение ее лица, когда она посмотрела на меня в кабинете директрисы. Как брезгливо коснулась лямки моего старого сарафана и попросила не брать с собой ничего. С какими горящими глазами я шла за ней, сжимая в руках любимую мягкую игрушку. Но она выкинула и ее, решив, что потертый медведь будет лишним в ее кирпичном особняке, наполненном дорогими вещами.

И вот сейчас она сидит в центре третьего ряда и ждет, когда ее приемная дочь сделает тридцать два фуэте¹. Меня готовили к этому с десяти лет. Пришло время блистать. И я это делаю, вытворяя практически невозможные для обычного человека каскады головокружительных туров. Я пропускаю через себя музыку, подпитываясь ей, становлюсь безумно смелой и дерзкой. Мое тело такое легкое и невесомое, его гибкость оттачивалась годами, и теперь я могу доказать всем вокруг, что нахожусь на сцене за свои заслуги.

Звучат аплодисменты, кто-то кричит «Браво», и только моя приемная мать как обычно скупа на эмоции. А может, я просто не замечаю, погруженная в свою роль.

Еще шаг. Я тысячи раз отрабатывала каждый элемент этого спектакля, для меня тут не осталось чего-то сложного или нового. Поэтому когда я делаю большой прыжок с ноги на ногу, выполняя гран-жете², ожидаю новую порцию оваций. Вот только… Что-то идет не так в момент моего приземления.

Меня разрывает от боли, пронзающей голеностоп.

Я падаю.

И это не падение обычной девушки, мечтающей о сцене. Это смерть лебедя. Это стрела, разрывающая в клочья душу, которая отбирает мечты – будущую жизнь. Она пронзает все, оставляя от привычного мира лишь осколки. Ледяные. Острые. Как ржавые куски прогнившего железа. Она оставляет пустоту.

Но я понимаю это не сразу, далеко не сразу.

Музыка больше не играет, а встревоженные голоса зрителей бьют похлеще пощечин по лицу. Кто-то что-то говорит мне, помогает подняться, подхватывает под руки, потому что я не в состоянии опереться на ногу. И мне бы переживать за себя, но я ищу глазами мать среди зрителей. Вот только… как назло натыкаюсь не на нее, а на него… Его пронзительный взгляд. Обжигающий настолько, что хочется вскрикнуть от боли.

Он улыбается. Даже больше – смеется. И что-то шепчет, опуская букет проклятых роз.

А я едва сдерживаю слезы, которыми впору захлебнуться.

Ненавижу его. Ненавижу себя. Ненавижу нашу семью.

Я отворачиваюсь, пытаюсь не падать духом, не расстраиваться, но боль такая сильная, что приходится кусать губы, лишь бы не разреветься. А может, дело и не в ноге… Возможно, это моя разбитая мечта так дает о себе знать? Хотя была ли это именно моя мечта?

И прежде чем меня заводят за кулисы, я зачем-то опять поворачиваю голову в зал. Он не ушел. Смотрит. Ждет. Вероятно, радуется.

«Ты проиграла», – кажется, именно это он произносит одними губами.

Но я не успеваю до конца осознать происходящее. Как только меня передают в очередные незнакомые руки, сознание покидает тело, погрузив мир в темноту. Неужели я в самом деле проиграла?..

Глава 01 – Даша

Я просыпаюсь от головной боли, которая пульсирует в висках. Все как в тумане: госпитализация, травматология, рентген и обезболивающее. У меня берут какие-то анализы, делают ЭКГ, говорят, что при многих переломах высок риск тромбоза. Но я стараюсь не слушать, отключить мозг и ни о чем не думать. А потом мне проводят наркоз, кладут под аппарат ИВЛ, и я отключаюсь.

Сколько времени провожу без сознания – не знаю. Рядом никого, по крайней мере, первые пять минут с момента моего пробуждения. И тут либо стечение обстоятельств, либо еще что-то, но дверь в палату неожиданно открывается, и входят двое: молодой мужчина в белом халате и моя мать.

– Перелом основания первой плюсневой кости, перелом головки второй и третьей плюсневых костей с разрывом дельтовидной связки голеностопного сустава, – спокойно сообщает доктор.

– Угу, – безразлично кивает приемная мать. Я размыкаю губы, желая узнать, что со мной, черт возьми, произошло. Какой перелом? О чем он?

– Мы сделали операцию, сопоставили смещенные отломки, зафиксировали их спицами. Они будут удерживать костные фрагменты в правильном положении и не позволят им смещаться.

В этот раз мать молчит, видимо, мы обе не до конца осознаем слова, повисшие в палате.

– Неделю или две, – продолжает врач, – ей придется провести здесь, затем мы снимем шов, назначим лечебный массаж, ЛФК…

– Перелом? – наконец-то мама подает признаки жизни, перебив доктора.

– Да, – то ли хмыкает, то ли устало выдыхает доктор. И если до этого его слова, да и операция в целом, прошли как-то мимо меня, то теперь я будто пробудилась ото сна. Распахиваю глаза шире, протираю их на тот случай, если все происходящее мираж или игра моего больного воображения. Вокруг светло, в воздухе витает запах спирта, хлорки и каких-то таблеток. Мой взгляд тянется ниже – к ноге, и от увиденного перехватывает дыхание. Она в подвисшем состоянии, в гипсе. Руки начинают дрожать, грудь словно опаляет пламенем. Я не верю. В такое просто невозможно поверить.

Моя нога… моя жизнь. Моя единственная мечта… Мечта моей матери… Наше общее будущее.

– Это невозможно! – срываюсь на крик я. Пытаюсь резко подняться, и перед глазами все плывет, меня подташнивает, приходится вновь принять горизонтальное положение.

В голове начинают метаться панические мысли. С такой травмой выход на сцену, да что там на сцену, даже на тренировки мне закрыт. Столько лет упорной работы, отказов от многих радостей, и что в итоге? Перелом ноги? Неудачное приземление… Господи, я даже толком не помню, почему упала.

– Вам лучше не делать резких движений, – доктор окидывает меня жалостливым взглядом. Да что он понимает? Резкие движения? Кому они теперь нужны? Я не смогу ходить, я не смогу парить, я не буду… Примой.

– Вячеслав Ильич, – дверь в палату распахивается, в нее беспардонно влетает молодая медсестра и просит врача пойти к какому-то срочному пациенту. Он уходит, не сказав больше ни слова, правда мне его слова тоже ни к чему.

Мать закрывает шторы, и солнечный свет больше не проникает в палату, она становится мрачной, такой же, как и мое надломленное сердце.

– Дарья.

Сглатываю, с трудом подняв на взгляд.

Моя приемная мать, Анна Евгеньевна Гордеева, никогда не отличалась сентиментальностью. Она спокойная и строгая, холодная, словно льдинка. Наши встречи всегда скупые, будто мы незнакомые люди или нам друг на друга наплевать. Не припомню, чтобы она проявляла обо мне ту заботу, о которой я мечтала, уходя из приюта. Она не гладила меня по голове, не дарила слова утешения. У нее другая цель – сделать из приемного утенка прекрасного лебедя. И ради этой цели мы положили на алтарь мою никчемную жизнь.

– Это было отвратительно, – говорит Анна Евгеньевна, покручивая перстень на пальце. Злится. Мать всегда так делает, когда недовольна, я уже успела изучить её за эти долгие восемь лет. Она не спрашивает про мое самочувствие, не предлагает принести фруктов, разговор начинается сразу с упрека.

– Я не знаю, как это… получилось, – мои оправдания звучат так глупо, что самой противно.

– Уже не имеет значения, – она отмахивается от меня, как от ненужной вещи.

– Я все исправлю! – практически молю о втором шансе. Во мне живет какое-то неосознанное желание угодить этой женщине, соответствовать ее ожиданиям, возложенные на мои хрупкие плечи.

– Нечего больше исправлять.

– Что? – почти шепотом спрашиваю, комкая простыню в пальцах. В детстве моим самым большим страхом было снова оказаться одной – выброшенной на улицу, как когда-то поступили мои биологические родители. В таком случае лучше вообще никогда не обретать семью, нежели быть отвергнутой во второй раз.

Анна Евгеньевна поднимается и молча идет к выходу. Она уходит с невероятной легкостью, как будто перелистнула страницу скучной книги, где непрочитанным текстом остался ребенок, взятый когда-то из интерната. Она словно покидает палату не приемной дочки, которую воспитывала столько лет, а чужачки. Словно не она таскала меня на занятия балетом, выбирала одежду и следила за весом.

– А как же… я? – мой вопрос разлетается эхом, разбиваясь о стены вип-палаты. И как жаль, что его слышит человек, которого я меньше всего желала бы видеть.

– Что ты здесь делаешь? – удивляется мать, воспроизводя мои мысли вслух.

– Играю роль настоящего брата, – ухмыляется Глеб, в привычной манере отвечая с подколками своей матери. Он ее родной сын, и по документам мой сводный брат. А еще личный монстр, чья тень преследовала меня не только в нашем доме, но порой и за его пределами.

– Ты должен быть на занятиях, – строго говорит ему Анна Евгеньевна, позабыв обо мне. Удивительно, раньше она не замечала родного сына, если я находилась рядом, теперь же все наоборот.

– Прямо сейчас туда и поеду, только передам кое-что сестричке. Или постой, ты уже отказалась от нее? – Глеб проводит рукой по коротким волосам кофейного цвета. Я заостряю внимание на том, что он в майке, а не в рубашке, значит, с момента моего падения на сцене прошли сутки или больше.

Мама – да, в какой-то степени она все-таки для меня мама, – обходит своего старшего сына и, закрывает за собой дверь. Мы остаемся вдвоем. Я и человек, мечтающий стереть меня с лица земли.

Глеб проходит вглубь палаты, берет стул, разворачивает его и садится, опершись руками о спинку перед собой. Склоняет голову, уголки его губ изгибаются в далеко не дружелюбной улыбке. В ней яд. Острые иглы, которыми он протыкает мою душу день ото дня. И сколько бы раз я ни пыталась найти причину нашей вражды – не получается. Он возненавидел меня в первый день знакомства, тогда как я пыталась стать ему сестрой или хотя бы другом.

– Уходи, – я чувствую, как в горле образуется непроходимый ком.