Катрин Корр: Богатые бедные девушки

1

Мать моей тети – она же моя двоюродная бабушка – похожа на главную модницу в курятнике. Ну, или на очень солидную торгашку ювелирными украшениями смутного происхождения. Золотые браслеты, серьги, несколько цепочек и даже брошь – глубокий бронзовый загар светится ещё сильнее в тандеме с массивными украшениями. В полдень, когда солнце плавит асфальт, на котором за считаные секунды поджарятся яйца (и не только куриные!), эта дамочка шестидесяти семи лет предпочитает слишком выразительный макияж. Коричневые стрелки вытягивают глаза настолько, что кажется, будто уголки достают до самых ушей. Не говоря уже о накладных ресницах, которые почти касаются нарисованных карандашом бровей.

– Надо же! А ты и впрямь не шутила. Приехала всё-таки.

– И тебе здравствуй, мама, – улыбается Полина через силу. Мы с ней переглядываемся, когда надменный взгляд хозяйки проходится по нашим скромным чемоданам. – А ты ни капельки не изменилась. Всё такая же радушная и гостеприимная.

– Я всё такая же красивая, как и тридцать с лишним лет назад, – дополняет она саркастический комплимент своей давно уже взрослой дочери. Зеленые глаза устремляются на меня, проходятся по обнаженным ногам, обводят контур фигуры и, наконец, останавливаются на лице, половину которого прячут мои огромные солнцезащитные очки. – Ну-ка, деточка, убери этот ужас! Я должна увидеть твои глаза!

«Моя мама достаточно экстравагантная особа, так что не удивляйся, когда увидишь её. Больше тридцати лет она не выступает в театре оперы, но сцена, софиты и аплодисменты зрителей всё ещё в ней. Ты поймешь, о чем я», – вспоминаю слова Полины двухдневной давности. В тот момент мы впопыхах собирали мои вещи.

Снимаю с лица очки и отбрасываю за спину каштановые волосы. Распахнутый взгляд зеленых глаз с интересом разглядывает мое лицо.

– Только поглядите! – говорит женщина, которой не хватает разве что веера для завершающего штриха выбранного ею образа мудрой дамы из высшего общества, которую нежданные гости осмелились побеспокоить и оторвать от привычных её статусу домашних хлопот. Прервали сеанс массажа, например, или урок медитации с личным тренером. – Зеленые с солнцем глаза, как у твоей мамки-кукушки Анфисы и глупой бабки Алевтины! То единственное и прекрасное, что они обе могли тебе дать.

– Мама, – укоризненно говорит ей Полина. – Обязательно это говорить сейчас?

– А я-то что? – с фальшивой невинностью восклицает хозяйка в длинном шелковом халате аквамаринового цвета. – Зеленоглазая Саванна впервые приехала в родные края! Последний раз я видела тебя, когда ты уделывала пеленки. Именно здесь, деточка моя, начиналась жизнь нашей большой и великой семьи…

– Всё, мама, хватит! – фыркает Полина и, схватив свой чемодан на разломанных колесиках, тащит его по широкой тропинке из дикого камня. – Сейчас не время хвастаться тем, от чего остались жалкие ошметки!

– Это ты меня называешь «ошметком»? Родную мать?! Свалилась на мою голову, а теперь ещё и оскорбляет! Бессовестная, – добавляет намного тише, отбрасывает в сторону вьющуюся прядь и с удивительной элегантностью ставит руки на бедра. – Ты такая же грубиянка?

– Ну что вы, бабуля, я очень даже воспитанная и вежливая девушка, – отвечаю, стараясь не засмеяться.

– «Бабуля»?! Какая я тебе ещё «бабуля»?! Бога ради, даже не вздумай называть меня так!

Глянув по сторонам, будто опасаясь, что кусты с ярко-розовыми цветами могли услышать меня, моя двоюродная бабка отступает в сторону и жестом загорелой руки приказывает мне немедленно идти в дом. Молча повинуюсь, хочу скорее спрятаться от палящего солнца.

Калитка за мной издает забавный скрип, как будто ругнулся чей-то попугай. Двухэтажный дом, располагающийся в небольшом отдалении от неширокой дороги, стелющейся серпантином над морем, смешал в себе стиль греческой роскоши, исключающий вычурность деталей, и средиземноморскую элегантность, заключенную в простоте природных материалов. Молочного оттенка стены идеально сочетаются с диким бежево-серым камнем и ярко-красной черепицей на почти плоских четырехскатных крышах. Такое ощущение, что у каждой комнаты в этом доме она своя, но при этом все они так гармонично соединяются в одну.

– Мама, что с дверью? – пыхтит Полина на крыльце. – Почему она не открывается?

– Потому что делать это нужно с умом! – спешит ей на помощь бабуля. Спина у нее ровная, бедра движутся в быстром темпе, а руки в сверкающих украшениях будто поглаживают воздух. – Что здесь непонятного? Берешься за ручку и как бы приподнимаешь дверь! Видишь? Открылась. И ничего сложного.

Обалдевшее выражение лица моей тети вызывает у меня тихий приступ смеха.

– Так же с калиткой! Беретесь за решетки и наверх. Тогда она поддастся и откроется. Не смотри на меня так! – говорит она дочери и ставит руки в боки, а потом с грацией кошки входит в свой дом. – Это вам не мегаполис, где даже унитазы напичканы всякой автоматикой! Сельская жизнь, деточки, любит руки. Если они у вас из задницы, то и делать вам здесь нечего. Заходите! Не впускайте в дом горячий воздух.

Мы с Полиной снова переглядываемся и, оставив свои мысли при себе, заходим в светлый и просторный дом. Дверь закрывается так же, как и открывается: вверх и с толчком. Пока я нахожу это незапланированное путешествие в один конец очень даже увлекательным. Всю мою сознательную жизнь я провела в бешеном ритме огромного города, в его вечных пробках, в столпотворениях людей и нескончаемой конкуренции за рабочее место. Поэтому кардинальная смена обстановки, как и окружения, пока вызывает лишь улыбку и надежду. Большую-большую надежду.

Старенькая аутентичная деревушка, куда мы с Полиной приехали исключительно по вынужденным причинам, уже несколько веков счастливо поживает на берегу Черного моря. Небольшая и колоритная, сохранившая в себе историю первых поселенцев, отличается от всех прочих самобытностью и страстным темпераментом юга. Старая часть деревушки – приманка для туристов, пестрит узкими улочками, по которым можно проехать только на двухколесном транспорте. Каждое утро местные жители открывают свои скромные магазинчики с сувенирами, тканями и прочей разношерстной продукцией, которой не сыщешь на всем полуострове. Здесь даже лавка башмачника есть: он может изготовить любую обувь по дизайну заказчика.

Остальная часть представляет собой рассыпанные по горе дома, частные мини-отели для желающих остаться здесь на несколько дней, продуктовые магазины, бары и даже аллею для прогулок. Вот они – блестящие возможности интернета! Без него у меня бы изначально сложилось неправильное мнение об этом местечке.

– Здесь красиво, – говорю Полине, разглядывая высокие белые потолки с чуть потрескавшейся лепниной, а местами и вовсе отвалившейся. Белые окна и двери во французском стиле пропускают больше дневного света и воздуха, словно наполняя большое пространство жизнью. – И старостью совсем не пахнет.

– Запрещено! – восклицает хозяйка на кухне, которая занимает внушительную часть гостиной. От зоны отдыха её отделяют широкие стеклянные двери и два огромных горшка с карликовыми пальмами по обе стороны. На каждой висит гирлянда. – В этом доме запрещено произносить слово «старость» и все от него производные! Кто будет кофе? Кто чай? У меня есть домашний лимонад. Вкусный, но предупреждаю сразу: действует, как слабительное. Наверное, на лимоны в саду попала отрава, которой соседка обрабатывала свои деревья. Впрочем, не удивлюсь, если она это сделала специально!

– Просто воды, пожалуйста.

– А мне кофе, – говорит Полина и снимает свой молочного цвета пиджак. – В этом доме ведь можно временно положить одежду на диван?

Терпеливо вздохнув, хозяйка засыпает кофейные зерна в кофемашину и прямо спрашивает:

– Ну, и? Мне клещами из вас вытягивать или сами расскажите, что стало причиной столь внезапного визита? Летний сезон начался всего пару дней назад. Вам что, не нашлось свободного номера в отеле?

– Рада, что ты не растеряла свое искрометное чувство юмора. Потому что без него мы все тут точно загнемся.

Полина садится на высокий стул у кухонного острова, пока я с любопытством разглядываю фотографии над камином. Они старые, большинство черно-белые. Кто на них запечатлен, мне неизвестно.

– Так и как же мне называть вас? – спрашиваю, направляясь к соседнему от Полины стулу. – Бабуля – запрещено. Может, тетя Клава?

– Какая я тебе тетя? Ещё и Клава!

– Но вас ведь так зовут.

– Деточка, – опускает она ладони на коричневую глянцевую поверхность каменной столешницы, – я оперная певица с международным именем…

– Ты была оперной певицей много лет назад, – вставляет Полина, устало поглядывая на мать.

– Мной восхищаются руководители мировых держав, я покорила сердца миллионов мужчин…

– Тобой восхищались, мама, – снова поправляет её Полина, подперев голову рукой, – как мужчины, так и женщины. И это было много лет назад.

– Память вечна. Особенно обо мне.

– Алоис Альцгеймер с вами бы поспорил, – говорю.

– Тьфу, ты! Бабкины гены налицо! Та постоянно умничала, и эта такая же.

– И всё же, как мне обращаться к вам?

– Я Клаудия. Запомни, деточка, не КлаВдия, а КлаУдия! – парирует моя родственница. – Знаешь, как облако на английском? Вот то же самое, только КлаУДИЯ! Попробуй-ка, потренируйся!

Смотрю на Полину, она понимает, что держусь я из последних сил, чтобы не засмеяться во весь голос.

– Как-как вы сказали? – веселюсь, хмурясь только для того, чтобы сдержать волну смеха.

– Ты что, уже своего Алоиса нашла, что ли? – закатывает глаза бабуля. – Только что ведь тебе сказала: КлаУДИЯ! Губы почти трубочкой и говори: КлаУДИЯ.

– Кла-а-аудия, – повторяю, глядя на её губы.

– КлаУДИЯ!

– Кла-а-аудия!

– Что за «кла-а-а»? Кла-кла! КлаУДИЯ!

– Мама, ну, хватит! – не выдерживает Полина. – Мы не в отпуск приехали, а насовсем!

– Что?! – вытаращивает КлаУДИЯ свои зеленые глаза. – Как это – вы сюда насовсем приехали? О чем речь? Я не понимаю!

– О том, что мы с Саванной переезжаем сюда. Это ведь тоже наш дом, так что мы имеем полное право жить здесь. Знаешь, я передумала. Не хочу кофе. Я тоже выпью просто воды.

Клаудия замирает на месте, её глаза в непонимании и шоке бегают туда-сюда. Ещё бы! Она с самого рождения живет в этом доме, заботится о нем и хранит память о своей семье. И вдруг с бухты-барахты на нее сваливается дочь, сбежавшая отсюда в восемнадцать лет. А ещё я – внучка её давно умершей сестры. Последний раз я была здесь в неосознанном возрасте.

Чихнув, Клаудия смахивает пальцами вьющуюся прядь с лица. Следом ещё один чих. И ещё.

– Вы заболели? – спрашиваю.

– Нет, Саванна, – отвечает Полина, вручив мне стакан воды, – моя мама чихает ровно три раза, когда что-то выводит её из себя. Она ведь не может позволить себе выплеснуть эмоции так, как это делают обычные люди. Проявление злости – признак слабохарактерности. Лучше деликатно чихнуть несколько раз и позволить правому веку нервно подергаться, чем дать волю своим чувствам.

– …Ясно, – удивленно смотрю на её мать, чье правое веко действительно дергается. – Буду знать.

Втянув носом воздух, Клаудия натягивает фальшивую улыбку и смотрит на нас с Полиной засиявшими вмиг глазами.

– Ну-ка, живо объясните мне, что здесь происходит? Хотя, подождите, – пятится она назад, опустив левую ладонь на свой лоб, – мне срочно нужно принять чудодейственное лекарство. Кто-нибудь желает?

Вопросительно смотрю на Полину, а она только закатывает глаза, ведь знает свою мать от и до.

– Домашнее и вкусное вино, – без привычной театральности в голосе объясняет Клаудия и как-то уж очень печально вынимает из шкафа три хрустальных бокала. – Ароматное и сладкое.

– М-м! – хлопаю в ладоши и с энтузиазмом гляжу на бабулю. – Домашнее вино! Как интересно! А оно, случаем, не обладает слабительным эффектом?