Стивен Кинг: Худеющий

© Richard Bachman, 1984

© Перевод. Т. Покидаева, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Глава 1: 246

– Отощаешь, – шепчет Уильяму Халлеку старый цыган с гниющим носом, когда Халлек с женой Хайди выходит из здания суда. Всего одно слово, донесшееся с дуновением приторно-сладкого старческого дыхания. – Отощаешь. – И прежде чем Халлек успевает отпрянуть, старый цыган тянет руку и гладит его по щеке скрюченным пальцем. Его рот раскрывается темной раной, обнажая остатки зубов, что торчат, как надгробные камни, из десен – черные на зеленом. Между ними, извиваясь червем, просовывается язык и облизывает губы, искривленные в горькой усмешке.

Отощаешь.

Воспоминание вернулось к Билли Халлеку неспроста, когда он в семь утра, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, встал на весы. Снизу доносились аппетитные запахи яичницы с беконом. Ему пришлось вытянуть шею и чуть наклониться вперед, чтобы увидеть цифры в окошке весов. Ну… если по правде, то наклониться пришлось не чуть-чуть. Очень даже изрядно пришлось наклониться. Он был крупным мужчиной. Слишком крупным, как ему с радостью сообщил доктор Хьюстон. Если тебе еще не говорили, так я скажу, объявил Хьюстон на последнем осмотре. У человека с твоими доходами, привычками и комплекцией вероятность инфаркта становится весьма ощутимой годам к тридцати восьми, Билли. Тебе надо худеть.

Но нынче утром его ждал приятный сюрприз. Он сбросил три фунта, с 249 до 246.

Ну… если по правде, когда он отважился встать на весы в прошлый раз, они показали 251, но тогда он был в брюках, и в карманах лежала мелочь, и брелок с ключами, и его армейский складной нож. К тому же весы в верхней ванной всегда завышали вес. В этом он был уверен.

Он вырос в Нью-Йорке и еще в детстве где-то услышал, что цыгане обладают даром предвидения. Может, это и есть доказательство. Он попробовал рассмеяться, но сумел выдавить только жалкую, неубедительную улыбку; рановато еще смеяться на тему цыган. Время пройдет, все уляжется, и тогда можно будет и посмеяться; он был достаточно взрослым и понимал, что к чему. Но сейчас ему делалось дурно при одной только мысли о цыганах, и он всем сердцем надеялся, что никогда больше не встретится ни с кем из них. Отныне и впредь он будет воздерживаться от шутливых гаданий по руке на вечеринках и ограничится спиритической доской. Да и то вряд ли.

– Билли? – донеслось снизу.

– Иду!

Он оделся, заметив с почти подсознательным раздражением, что, несмотря на три сброшенных фунта, брюки по-прежнему давят ему на живот. Сорок два дюйма в обхвате. Он бросил курить ровно в 00:01 в первый день наступившего года, но за это пришлось заплатить. Еще как пришлось! Он спустился на кухню с расстегнутым воротничком и неповязанным галстуком. Линда, его четырнадцатилетняя дочь, как раз выбегала за дверь в вихре взметнувшейся юбки и длинных волос, собранных в хвост и скрепленных сегодня утром очень даже сексапильной бархатной лентой. Учебники она держала под мышкой. В другой руке деловито шелестели ее яркие чирлидерские помпоны, белые с фиолетовым.

– Пока, пап!

– Счастливо, Лин.

Он уселся за стол и взял «Уолл-стрит джорнэл».

– Любовь моя, – сказала Хайди.

– Моя дорогая, – с чувством проговорил он и отложил газету.

Она поставила перед ним завтрак: дымящуюся горку омлета, сдобную булку с изюмом, пять кусочков зажаренного до хруста бекона. Хорошая, сытная еда. Хайди уселась напротив него и закурила «Вантидж‐100». Январь и февраль выдались напряженными: слишком много «бесед по душам», а по сути замаскированных ссор, слишком много ночей в постели спиной к спине. Но они пришли к modus vivendi: она перестала высказываться насчет его лишнего веса, он перестал возмущаться из-за ее полутора пачек сигарет в день. Так что весна получилась вполне неплохой. Помимо их перемирия были еще и другие приятные моменты. Например, Халлек получил повышение. Фирма «Грили, Пеншли и Киндер» теперь называлась «Грили, Пеншли, Киндер и Халлек». Мать Хайди наконец-то исполнила свою давнюю угрозу и вернулась в Виргинию. Линду все-таки взяли в чирлидеры запасного состава школьной команды, что стало для Билли большим облегчением; временами ему начинало казаться, что непрестанные истерики Линды доведут до нервного срыва его самого. В общем, все шло прекрасно.

А потом в город приехали цыгане.

«Отощаешь», – сказал старый цыган, и что, черт возьми, было у него с носом? Сифилис? Рак? Или что-то уже совсем жуткое вроде проказы? И кстати, может быть, уже хватит об этом думать? Давно пора успокоиться и забыть.

– Все еще думаешь об этой истории? – внезапно спросила Хайди – так внезапно, что Халлек подпрыгнул на стуле. – Билли, ты не виноват. Судья так сказал.

– Нет, я думал совсем о другом.

– И о чем же ты думал?

– Тут в газете написано, – сказал он, – что в этом квартале жилищное строительство снова пошло на спад.

Да, он не виноват; судья так сказал. Судья Россингтон. Для друзей – просто Кэри.

Для друзей вроде меня, подумал Халлек. Сколько партий в гольф сыграно со стариной Кэри Россингтоном, Хайди, тебе это хорошо известно. На встрече Нового года два года назад, когда я собирался бросить курить, но так и не бросил, кто прихватил тебя за грудь – да, соблазнительную, кто бы спорил – во время традиционного новогоднего поцелуя? Угадаете, кто? Ну, конечно! Старина Кэри Россингтон, чтоб мне провалиться!

Да. Старина Кэри Россингтон, перед которым Билли провел более дюжины муниципальных судебных дел. Старина Кэри Россингтон, с которым Билли не раз играл в покер в клубе. Старина Кэри Россингтон, который не взял самоотвода, когда его добрый приятель, партнер по гольфу и покеру Билли Халлек (иногда Кэри хлопал его по спине и кричал: «Ну что, все торчком, Большой Билл?») предстал перед ним на суде не для того, чтобы обсуждать тонкости муниципальных законов, а как ответчик по делу о непреднамеренном убийстве в результате ДТП.

И когда Кэри Россингтон не взял самоотвод, кто сказал «бу», детишки? Кто во всем славном городе Фэрвью выразил свое «фи»? А вот и никто! Никто не сказал «бу»! В конце концов, кто такие истцы? Сборище грязных цыган. Чем скорее они уберутся из Фэрвью на своих старых микроавтобусах с наклейками Национальной стрелковой ассоциации на бамперах, чем скорее мы увидим задние фары их обшарпанных автоприцепов, тем лучше. Чем скорее, тем…

…тощее.

Хайди затушила окурок в пепельнице и сказала:

– К черту твое жилищное строительство. Все-таки я хорошо тебя знаю.

Да, пожалуй, подумал Билли. И еще он подумал, что она тоже не может выбросить из головы эту историю. Она была слишком бледной. И выглядела на свои тридцать пять – редкий случай. Они поженились совсем молодыми, и Билли до сих пор помнил, как на четвертом году их супружеской жизни к ним пришел коммивояжер, продававший пылесосы. Как он посмотрел на двадцатидвухлетнюю Хайди Халлек и вежливо спросил: «Девочка, а мама дома?»

– Но аппетит мне ничто не испортит, – сказал Билли. И действительно, несмотря на тревожность и тяжкие думы, он доел весь омлет и бекон. Выпил половину стакана апельсинового сока и улыбнулся жене своей лучшей улыбкой славного парня Билли Халлека. Она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось не очень. Он представил, как она держит табличку: «МОЙ УЛЫБАТОР ВРЕМЕННО ВЫШЕЛ ИЗ СТРОЯ».

Он потянулся через стол и взял ее за руку.

– Хайди, все хорошо. И даже если нехорошо, все закончилось.

– Да, я знаю. Я знаю.

– А Линда?..

– Нет. Уже нет. Она говорит… говорит, что подруги очень ее поддерживают.

В первую неделю после случившегося их дочери приходилось несладко. Она возвращалась из школы либо в слезах, либо на грани слез. Она перестала есть. У нее на лице высыпали прыщи. Халлек, полный решимости не горячиться и не паниковать, сходил в школу и поговорил с классным руководителем дочери, с завучем и с любимой учительницей Линды, мисс Ниринг, преподавательницей физкультуры и тренером школьной команды чирлидеров. Он установил (вот отличное юридическое словечко), что Линду дразнят, причем дразнят грубо и не смешно, как это обычно бывает среди ребят в средней школе – и уж точно бестактно, учитывая обстоятельства, – но чего еще ожидать от подростков, считающих шутки о мертвых младенцах верхом остроумия?

Он повел Линду на прогулку. Все дома на Лантерн-драйв были построены с большим вкусом и стояли вдали от дороги. Стоимость этих домов начиналась примерно с семидесяти пяти тысяч долларов, а в конце улицы, ближе к частному клубу, доходила до двухсот тысяч (там имелись крытые бассейны и домашние сауны).

Линда надела свои старые полосатые шорты, теперь разошедшиеся по шву… и Халлек заметил, что ноги дочки сделались такими длинными и по-жеребячьи худыми, что из-под шорт снизу выглядывали желтые хлопчатобумажные трусики. Его сердце кольнуло от жалости, смешанной с ужасом. Дочка росла. Она наверняка и сама понимала, что полосатые шорты давно ей малы и вдобавок заношены, но Билли догадывался, почему она их надела: для нее они были связующей ниточкой с безмятежным, счастливым детством, тем самым детством, в котором любимые папочки не предстают перед судом (пусть даже исход заседания известен заранее, поскольку главным судьей выступает твой старый приятель по гольфу Кэри Россингтон, однажды спьяну облапавший твою жену), а ребята из школы не подходят к тебе на большой перемене, чтобы поинтересоваться, сколько дырок в штрафном талоне заработал твой папа, прикончив старушку.

Ты понимаешь, что это был несчастный случай, да, Линда?

Она кивает, не глядя на него. Да, папа.

Она выскочила на дорогу между двумя припаркованными машинами и не смотрела по сторонам. Я уже не успевал затормозить. Просто не успевал.

Пап, я не хочу больше об этом слышать.

Я знаю, да. Я сам не хочу об этом говорить. Но ты все равно слышишь. В школе.

Она с ужасом глядит на него. Папа! Ты же не…

Ходил к тебе в школу? Да. Я ходил. Вчера, но ближе к половине четвертого. Там уже не было никого из детей. Во всяком случае, я их не видел. Никто не узнает.

Она успокаивается. Немножко.

Я слышал, тебя донимали другие дети. Мне очень жаль.

Все не так уж и страшно, говорит она, взяв его за руку. Но ее лицо – свежая россыпь воспаленных прыщей на лбу – говорит совершенно другое. Эти прыщи сразу дают понять, что ее донимали изрядно. Тему отцов, заключенных под стражу, не поднимает даже Джуди Блум^[1] (хотя, возможно, когда-нибудь поднимет).

Еще я слышал, что ты отлично справлялась, говорит Билли Халлек. Не обращала особенного внимания. Потому что если обидчики видят, что им удается тебя задеть…

Да, я знаю, хмуро отвечает она.

Мисс Ниринг сказала, что очень тобой гордится, говорит он. Это маленькая ложь. Мисс Ниринг такого не говорила, но она хорошо отзывалась о Линде, а это для Халлека значит не меньше, чем для его дочери. И ложь делает свое дело. Глаза у Линды сверкают, и впервые за время прогулки она смотрит прямо на Халлека.

Она так сказала?

Да, подтверждает он. Ложь дается легко и звучит убедительно. Почему бы и нет? В последнее время он только и делал, что врал.

Она стискивает его руку и благодарно улыбается.

Скоро они от тебя отстанут, Лин. Найдут себе другую жертву. Кто-то из девочек забеременеет, или у кого-то из учителей случится нервный срыв, или кого-нибудь из парней привлекут за торговлю травой или коксом. И тогда тебя снимут с крючка. Понимаешь?

Внезапно она обнимает его, крепко-крепко. Он решает, что она взрослеет не так уж быстро и что не всякая ложь идет во вред. Я люблю тебя, папа, говорит Линда.