Хорошо, вот вам факты. Например, такой факт: неожиданная выходка Хайди изрядно его возбудила, может быть, именно потому, что была неожиданной. Он потянулся к ней правой рукой, а она задрала юбку повыше, так что стали видны совершенно обычные желтые нейлоновые трусики. Эти трусики никогда его не возбуждали, а теперь вдруг возбудили… или, может, его возбудило то, как она задрала юбку; раньше она никогда так не делала. И вот еще факт: его внимание отвлеклось от дороги процентов на восемьдесят пять, хотя в девяти из десяти параллельных миров все могло бы закончиться благополучно; в рабочие дни улицы Фэрвью были не просто пустынными, а практически мертвыми. Впрочем, это не важно, потому что Халлек находился не в каком-то из тех девяти параллельных миров, а именно в этом, десятом. Вот еще факт: старуха цыганка не выскочила на дорогу между «субару» и «файрбердом», а просто вышла между двумя припаркованными машинами, держа в скрюченной руке, покрытой старческими пятнами, авоську с покупками – с такими авоськами до сих пор принято ходить за покупками в английской глубинке. Халлек даже помнил, что в старухиной авоське лежала пачка стирального порошка «Дуз». Да, старуха не смотрела по сторонам. Но вот вам еще один факт: Халлек ехал со скоростью не больше тридцати пяти миль в час и до старухи, вышедшей на проезжую часть прямо перед его «олдсом», оставалось еще полторы сотни футов. Достаточно времени, чтобы затормозить, если бы Халлек следил за дорогой. Но он не следил за дорогой, он был на грани взрывного оргазма, все его внимание, за исключением крошечной доли, было сосредоточено ниже пояса, где рука Хайди сжималась и разжималась, скользила вверх-вниз, создавая неспешное приятное трение, замирала на миг и снова сжималась и разжималась. Его реакция сделалась безнадежно замедленной, безнадежно запоздалой, и рука Хайди стиснула его до боли и едва не задушила оргазм, вызванный потрясением от удара, и на одну бесконечную секунду боль слилась с наслаждением, неизбежным, но все равно страшным.

Таковы были факты. Но погодите секунду. Погодите, друзья и соседи! Нельзя забывать о еще двух дополнительных фактах. Во-первых, если бы Хайди не выбрала именно этот день для своих автомобильно-эротических экспериментов, Халлек не отвлекся бы от выполнения своих водительских обязанностей и его «олдс» остановился бы как минимум футах в пяти от старухи цыганки, остановился бы под визг тормозов, от которого вздрогнули бы все мамаши, гулявшие в парке с колясками. Возможно, он заорал бы: «Смотри, куда прешь!», – и старуха уставилась бы на него с выражением тупого испуга и полного непонимания. Они с Хайди смотрели бы вслед старой цыганке, спешащей прочь, их сердца колотились бы как сумасшедшие. Может быть, Хайди расстроилась бы, что стоявшие на заднем сиденье пакеты с покупками попадали на пол.

Но все было бы хорошо. Не было бы никакого судебного разбирательства, и никакой старый цыган с гниющим носом не поджидал бы Халлека у выхода из здания суда, чтобы прикоснуться к его щеке и прошептать страшное слово-проклятие. Это был первый дополнительный факт. Второй дополнительный факт, вытекающий напрямую из первого, состоит в том, что все это произошло из-за Хайди. Во всем виновата она, только она. Он не просил ее делать то, что она учинила; не говорил ей: «Слушай, я вот что подумал… Давай ты мне подрочишь по дороге домой? Ехать три мили, время есть». Нет. Она сама все затеяла… причем, как нарочно, в самое неподходящее время.

Да, во всем виновата она, но старый цыган об этом не знал, и проклятие досталось Халлеку, и теперь Халлек худеет и уже потерял шестьдесят один фунт, а вот сидит Хайди, у нее под глазами темные круги, ее кожа совсем потускнела, но эти темные круги под глазами ее не убьют, правильно? Да. Как и тусклая кожа. Старый цыган не притронулся к ней.

Так что момент был упущен, тот момент, когда Халлек мог бы признаться жене в своих страхах и сказать: Знаешь, я думаю, что худею, потому что меня прокляли. Вспышка ненависти к Хайди – яркий эмоциональный снаряд, запущенный из подсознания некоей катапультой почти первобытных инстинктов, – тоже погасла.

Послушай меня, сказал он, и, как всякая хорошая жена, она отозвалась: Что, Билли?

– Я схожу к Майку Хьюстону, – сказал он совершенно не то, что собирался сказать поначалу. – Попрошу, чтобы он записал меня на метаболическое обследование. Как говорил Альберт Эйнштейн: «Какого хрена».

– Ох, Билли. – Она раскинула руки, и он упал в ее объятия, потому что они дарили ему покой. Он уже устыдился своей вспышки ненависти… но с течением дней, когда весна перешла в лето – сдержанно и степенно, как это всегда происходит в Фэрвью, – ненависть возникала все чаще и чаще, как бы он ни пытался ее заглушить.

Глава 10: 179

Он записался на метаболическое обследование через Хьюстона, который заметно подрастерял оптимизм, когда узнал, что Халлек продолжает худеть и сбросил за месяц еще двадцать девять фунтов.

Часа через три Хьюстон перезвонил Халлеку, чтобы сообщить дату и прочую информацию о предстоящем обследовании.

– Наверняка всему этому есть совершенно нормальное объяснение, – заявил он под конец, и Халлек сразу все понял. Совершенно нормальное объяснение, всегдашний хьюстонский фаворит, нынче сделалось темной лошадкой.

– Ага, – сказал Халлек, глядя на то место, где раньше был его живот. Он никогда бы не поверил, что будет скучать по своему необъятному брюху, выпиравшему так, что оно закрывало даже самые кончики его туфель – приходилось нагибаться, чтобы посмотреть, не пора ли почистить обувь, – он никогда не поверил бы, что такое возможно, особенно если бы ему об этом сказали, когда после неумеренных возлияний вечером накануне он поднимался по лестнице, угрюмо сжимая в руке портфель, покрываясь испариной и гадая, не сегодня ли грянет сердечный приступ с его парализующей болью в левой части груди, отдающейся в левую руку. Но он и вправду скучал по своему проклятущему брюху. В каком-то загадочном смысле, который Билли не мог понять даже сейчас, это брюхо было его другом.

– Если есть совершенно нормальное объяснение, – сказал он Хьюстону, – в чем оно состоит?

– Об этом тебе скажут в клинике, – отозвался Хьюстон. – Будем надеяться.

Обследование пройдет в клинике Генри Глассмэна, небольшом частном медцентре в Нью-Джерси. Оно займет трое суток. Примерная стоимость пребывания в клинике и всех предполагаемых диагностических процедур была такова, что Халлек тихо порадовался, что у него полная медицинская страховка.

– Пришли мне открытку с пожеланием скорейшего выздоровления, – уныло сказал Халлек и повесил трубку.

До начала обследования, назначенного на 12 мая, оставалась еще неделя. Всю эту неделю Халлек продолжал неудержимо худеть и старательно сдерживал панику, которая потихоньку подтачивала его решимость держаться, как подобает мужчине.

Однажды за ужином Линда встревоженно проговорила:

– Папа, ты слишком сильно худеешь. – В тот вечер Халлек, полный угрюмой решимости не сдаваться, съел три свиных отбивных с яблочным соусом. И две порции картофельного пюре. С мясной подливкой. – Если это диета, то, наверное, пора ее прекращать.

– Разве похоже, что я на диете? – спросил Халлек, указав на свою тарелку вилкой, с которой капала подливка.

Он произнес это достаточно мягко, но Линда вдруг сморщилась, резко поднялась из-за стола и убежала, заливаясь слезами и прижимая салфетку к лицу.

Халлек растерянно взглянул на жену, которая хмуро смотрела на него.

Вот так и рушится мир, подумал он. Не с большим взрывом, а с похудением.

– Я с ней поговорю, – сказал он и начал вставать.

– Если ты ей покажешься в таком виде, то напугаешь ее еще больше, – сказала Хайди, и он вновь ощутил вспышку ненависти, промелькнувшую в сознании, как отблеск металла.

186. 183. 181. 180. Как будто кто-то – например, старый цыган с гниющим носом – взял некий колдовской ластик и стирал с Халлека фунт за фунтом. Когда он в последний раз весил 180? В университете? Нет… наверное, еще в школе.

В одну из бессонных ночей между пятым и двенадцатым мая ему вспомнилось объяснение колдовства вуду, о котором он где-то читал: колдовство действует потому, что жертва сама в него верит. Ничего сверхъестественного; просто сила внушения.

Может быть, Хьюстон прав, размышлял он, и я сам заставляю себя худеть одним только самовнушением… потому что этого и добивался старый цыган. Но теперь я уже не могу остановиться. Можно садиться писать свою книгу в ответ на книгу Нормана Винсента Пила… Назову ее «Сила негативного мышления», заработаю миллион.

Но здравый смысл упорно подсказывал, что теория самовнушения – по крайней мере в его ситуации – полный бред. Цыган сказал всего-навсего: «Отощаешь». Он не сказал: «Данной мне властью проклинаю тебя и обрекаю худеть на шесть-девять фунтов в неделю до конца твоих дней». Он не сказал: «Эники-беники-бумс, скоро тебе понадобится новый брючный ремень, если не хочешь продемонстрировать публике свои трусы прямо в зале суда». Черт возьми, Билли, пока ты не начал худеть, ты и вовсе не помнил, что сказал этот цыган.

Может быть, помнил, но подсознательно, а потом вспомнил сознательно, возражал себе Халлек. Но…

И внутренний спор продолжался.

Если это действительно что-то психологическое, если это действительно самовнушение, все равно оставался вопрос, что ему делать. Как с этим бороться? Есть ли способ внушить себе, что пора набирать вес обратно? Допустим, он обратится к гипнотизеру – черт, давай уже начистоту: к психиатру! – и объяснит, в чем проблема. Психиатр его загипнотизирует и внушит, что проклятие старого цыгана больше не действует. Да, это может сработать.

А может и не сработать.

За два дня до отъезда в клинику Глассмэна Билли встал на весы и уныло уставился на шкалу: сегодня вечером – 179. И пока он смотрел на шкалу, его вдруг осенило – мысль пришла сама собой, как это бывает, когда подсознание несколько дней или даже недель обрабатывает проблему, а потом выдает готовое решение; он понял, с кем можно поговорить о своих бредовых страхах. С судьей Кэри Россингтоном.

Да, по пьяни Россингтон имеет привычку хватать чужих жен за грудь, но, когда трезвый, он вполне даже отзывчивый и понимающий человек… в какой-то мере. К тому же он не болтлив. Халлек не исключал вероятности, что на каком-то из пьяных сборищ (а можно было быть абсолютно уверенным, как и с другими константами нашей Вселенной – солнце встает на востоке, солнце заходит на западе, комета Галлея возвращается каждые столько-то лет, – что после девяти вечера где-то в городе люди вливают в себя коктейли, выуживают из бокалов оливки и, весьма вероятно, лапают чужих жен) Россингтон может и проговориться о параноидально-шизоидных теориях старины Билли Халлека насчет цыган и проклятий. Но Билли был почти уверен, что Россингтон, даже в изрядном подпитии, дважды подумает, прежде чем болтать языком. На предварительном слушании не произошло ничего незаконного; да, это был хрестоматийный пример откровенно замятого дела, но никого из свидетелей не подкупали, ни одну из улик не сокрыли. И все же это был пресловутый спящий пес, которого точно не станет будить старый лис Кэри Россингтон. Всегда есть вероятность, что у кого-то возникнет вопрос – вряд ли, конечно, но такую возможность нельзя исключать, – почему Россингтон не взял самоотвод. И почему полицейский, прибывший на место аварии первым, не проверил Халлека на алкоголь, когда увидел, кто сидит за рулем (и кем была пострадавшая). Кстати, на предварительном слушании судья Россингтон не спросил о причинах такого грубейшего нарушения протокола. Он мог бы спросить и о многом другом, но не стал.