Нита, руководитель торгового отдела Девгана, накануне вручила Талу чек-лист. Бо́льшая часть сотрудников метамыльного отдела находит совершенную безликость Ниты угнетающей, но Талу она нравится. Ее непритворная банальность порождает неожиданные контрасты в дзенском стиле. Девушка хотела знать, что ньют наденет на вечеринку, какой косметикой воспользуется, куда отправится на предклубный аперитив и на традиционную попойку после вечеринки. Нужно попытаться попасть туда, где окажется больше всего знаменитостей. Прислонившись к колонне, ньют отмечает тридцать крупных имен из чек-листа Ниты.

Двое ракшасов охраняют вход в святилище и в бесплатный бар. На вертушках – Адани, ремикс «Библейских Братьев». Сверху опускаются раскачивающиеся ятаганы. Актеры настоящие, из плоти и крови, но нижние дополнительные конечности – искусственные. Тал в восторге от грима, покрывающего тела исполнителей целиком. Безупречно.

Демоны сканируют его приглашение. Мечи поднимаются – вход свободен. Тал вступает в страну чудес. Сюда заявились все ньюты города. Тал отмечает, что его доходящее до колен пальто из ворсистого оптоволокна всё еще «последний крик», но с каких пор трендом стали лыжные очки, которые носят на лбу? Тал ненавидит не поспевать за модой. Головы поворачиваются в сторону ньюта, когда он идет к стойке бара, а затем наклоняются друг к другу. Тал чувствует, как волна сплетен поднимается за его спиной. Кто этот ньют? Где он прятался до сих пор? Он пришел или уходит?

Ваша оценка для меня ничего не стоит, говорит себе Тал. Я здесь ради звезд. Ньют усаживается в конце изогнутой светящейся барной стойки из пластика и оглядывает оттуда присутствующих знаменитостей. Четырехрукий бармен с акробатической ловкостью смешивает коктейли. Тал в восторге от проворства здешних роботов.

– Что это за коктейль? – спрашивает ньют, указав на флюоресцентный конус золотистого льда, покачивающийся на одной из своих вершин на стойке бара.

– «He-Русский», – отвечает бармен, поднимая нижней рукой очередной бокал и наполняя колотым льдом.

Тал делает осторожный глоток. В основе напитка, несомненно, водка плюс что-то ванильно-сиропное, немного фруктового сока, хорошая струя немецкого шнапса с корицей… Между льдинками на дно опускаются хлопья золотой фольги.

Тут в вечеринке происходит резкий сдвиг. Все мгновенно поворачиваются в одну сторону, образовав коридор напряженных и заинтересованных взглядов, – и в одежде из шкуры белого медведя, с золотистыми лыжными очками на лбу появляется звезда – ЮЛИ.

Тал лишается дара речи. Ньют парализован присутствием знаменитости. Все ухищрения массмедиа кажутся ничтожными. Даже до появления Юли ньют боготворил суперзвезду как результат сложного творчества, в чем-то сходного с подбором актерского состава для «Города и деревни». И вот Юли перед ним во плоти, в своих ошеломляющих одеждах, и Тал потрясен. Ньют должен находиться рядом с Юли. Ньют должен чувствовать дыхание Юли, слышать смех Юли, ощущать тепло Юли. С этого мгновения в храме есть только два реальных существа. Гости, ньюты, персонал, музыканты – все становится неопределенным и расплывчатым в царстве Ардханарисвары.

Теперь Тал стоит за спиной Юли, достаточно близко, чтобы протянуть руку, коснуться, ощутить материальность божественного. Внезапно звезда оборачивается. Тал улыбается широкой глуповатой улыбкой. О господи, я выгляжу, как слюнявый дебил! Что мне сказать? Ардханарисвара, бог двойственного, помоги. Боги, от меня, наверное, воняет, у меня ведь было всего полбутылки воды, чтобы вымыться…

Взгляд Юли скользит по ньюту, смотрит сквозь ньюта, уничтожает ньюта и переходит на кого-то за спиной ньюта. Юли улыбается, раскрывает объятия.

– Какая приятная неожиданность!..

Юли проносится мимо. Теплое касание мехов, золотистый загар и скулы, как бритвы. За Юли следует свита. Кто-то толкает Тала, выбивает у него из руки бокал. Тот падает на пол, какое-то время бешено вращается. Тал стоит, ошеломленный, окаменевший, подобно многочисленным храмовым статуям иного пола.

– О, вы, кажется, потеряли свой коктейль.

Голос, пробившийся сквозь стену оглушающей болтовни, не принадлежит ни мужчине, ни женщине.

– Это никуда не годится, дорогуша. Брось, они всего лишь сборище наглых сучек, а мы для них просто часть декора.

Череп у подошедшего ньюта не такой удлиненный, как у Тала, кожа смуглая, глаза имеют монголоидный разрез: явно не обошлось без непальских или ассамских генов. В ньюте есть что-то от присущей обоим народам застенчивой гордости. Он безразличен к моде, одет в белое, обритый череп посыпан золотистой слюдой – единственная уступка современному стилю. Как со всеми ньютами, Талу трудно определить возраст подошедшего.

– Транх.

– Тал.

Они раскланиваются и обмениваются приветственным поцелуем. Пальцы у ньюта длинные и элегантные, с французским маникюром – в отличие от Таловых коротышек с обгрызенными ногтями и приплюснутых от тапанья по клавиатуре.

– Чертовски мерзко, правда? – говорит Транх. – Выпьем, дорогуша. Сюда! – Ньют стучит костяшками пальцев по стойке. – Хватит этой «He-Русской» мочи. Дайте мне джина. Два шота. Чин-чин!

После театрального, слишком навороченного коктейля бокал чистого джина с лимоном кажется таким приятным, таким охлаждающим, таким бодрящим… Тал чувствует, как ледяное пламя поднимается вверх и ударяет в голову.

– Чертовски потрясающий напиток, – замечает Тал.

– Воистину он создал Раджастан. Весь этот хинин. Сюда! – Это снова адресовано аватаре за стойкой. – Гарсон! Еще два таких же.

– О, мне больше не надо, у меня работа с самого утра, а я даже не представляю, как буду возвращаться домой, – говорит Тал, но ньют уже сует ему в руку ледяной, покрытый капельками влаги бокал.

В музыке пробивается завораживающий ритм, а по развалинам храма проносится порыв ветра, увлекая за собой тени и язычки пламени. Все поднимают глаза, задаваясь вопросом, не первое ли это дуновение муссона.

Ветер приносит в ужасный вечер толику безумия. Тал чувствует головокружение, стремление болтать без умолку и непонятное желание оказаться в каком-нибудь другом городе, на другой работе, в гуще жизни – рядом с маленьким, смуглым и таким красивым ньютом.

Дальнейшее похоже на письмена под дождем. Тал неожиданно для себя обнаруживает, что начинает танцевать, хотя не имеет понятия, как оказался на танцполе. Вокруг стоят люди и смотрят на танцы – собственно, танцует только Тал, но танцует превосходно, безупречно. Тал похож на ветер, только что пролетевший по храму и собравшийся в одном месте, в один сгусток неустанности – как непривычные шоты, как свет, как ночь, как искушение, как лазерный луч, направленный на Транха и освещающий только ньюта. Я хочу мне нужен я буду, взывающий, ну же, манящий Транха, шаг за шагом выводя ньюта из толпы, он улыбается, качает головой, я подобной хренью не занимаюсь, дорогуша, но ньют втягивается в круг непредсказуемой игрой шакти и пуруши, и Тал видит, как Транх дрожит, словно нечто – некая отверженная, демоническая ночная сущность – выскользнуло из ночной темноты и проникло в ньюта, и Транх начинает улыбаться безумной завороженной улыбкой, и вот они уже оба выходят в центр, со всех сторон окруженные музыкой: охотник и жертва, и все взгляды устремлены на них, и краем глаза Тал видит Юли, самую яркую звезду на небесах, недовольно удаляющуюся. Превзойденную.

Присутствующие ждут кульминации, но, несмотря на бесчисленные эротические скульптуры, откровенно демонстрирующие себя со всех колонн и опор храма, Тал и Транх индийские ньюты, время и место – не здесь и не сейчас.

И вот они уже сидят в такси, и Тал не знает, как и куда они едут, но вокруг темно, а в ушах эно продолжает звучать музыка, а в голове гудят шоты, но все-таки мало-помалу окружающий мир становится более упорядоченным и пристойным.

Призрак отработавших свое шотов будит Тала и отправляет в ванную за водой.

Всё еще пьяный, всё еще испытывающий головокружение от происшедшего, Тал тупо смотрит на бесконечный поток, льющийся из крана. Предрассветье окрасило комнату в сероватый цвет. За окном слышится непрекращающийся вой самолетов. Тал снова засыпает – и просыпается только от стука горничной, желающей узнать, может ли она убраться в номере.

Уже десять часов. У Тала раскалывается голова. Транха уже нет. Одежды эно, туфель эно, тонкого прозрачного белья эно. Перчаток эно. Нет. Вместо ньюта на кровати лежит визитная карточка с названием улицы, номером дома и двумя приписанными словами: «не публично».

8. Вишрам

К этому моменту конферансье сумел по-настоящему рассмешить аудиторию. Здесь, в артистической уборной, Вишрам чувствует, как смех накатывает волнами, словно морской прибой на прибрежный песок. Это уже настоящий хохот. Тот самый хохот, с которым ничего нельзя поделать, который невозможно остановить, даже если от него больно. Такой смех – самый лучший звук на свете.

Придержите этот смех для меня, народ.

Публику можно охарактеризовать по тому, как она смеется. Есть жидковатое хихиканье южан – и монотонное «ха-ха-ха» обитателей центральных графств, оглушительный грохот островитян, подобный церковному пению, и очень приятное веселье жителей Глазго. Смех родной толпы.

Вишрам Рэй топает ногами, раздувает щеки и читает заметки из желтых газетенок, пришпиленные к стенам артистической уборной. Всё бы отдал за сигарету.

Ты знаешь свое дело. Ты можешь проговорить текст в любом порядке – с начала до конца или наоборот. На английском, на хинди, стоя на голове, одетым в костюм латука. Ты знаешь, где у тебя главные козыри и крючки для публики, у тебя три отсылки к горячим темам дня, ты в курсе, в каких местах можно на ходу внести коррективы и затем продолжать, не сбавляя темпа. Ты способен заткнуть рот любому наглецу и клакеру одним выстрелом. Сегодня вечером они будут смеяться даже кошке у микрофона, но почему же тогда у тебя такое чувство, словно кто-то засадил кулак тебе в задницу и медленно вытаскивает кишки наружу?

На родине выступать тяжело, там всегда самые сложные зрители, а сегодня у них будет еще одно оружие. Палец вверх, палец вниз, голосуй глоткой в соревновании «Ха-ха, смешно», которое проводится в Глазго и сейчас в самом разгаре. Это только первое препятствие на пути в Эдинбург и к премии Перрье, но и на нем можно споткнуться.

Сейчас конферансье неторопливо раскачивает публику. Сидящие справа складывают руки вместе. Сидящие слева оглушительно свистят, сунув два пальца в рот. Зрители на балконе заливаются исступленным хохотом. Зовут господина Вишрама! Рэ-э-э-эя! И вот он выскакивает из-за кулис, бежит по направлению к ярко горящим софитам, восторженному реву публики и своей металлической возлюбленной – стройному стальному торсу одинокого микрофона.

Он видит, как она оставляет пальто у клубного швейцара, и думает: попытка – не пытка. У девушки повадка суриката. Голову держит высоко, поглядывает налево, направо, всюду. Она направляется к бару, обходя помещение по часовой стрелке. Вишрам следует за ней, пробираясь сквозь джунгли человеческих тел. У нее целая банда друзей, пугающе профессиональных, заинтересованных в ее теле, но ты все равно попробуешь войти в контакт, крепыш, которому все нипочем. Вишрам точно просчитывает время пути и достигает бара за долю секунды до того, как туда подходит девушка. Барменша бросает два взгляда, налево и направо, решая, кого обслужить.

– О, извините, давайте вы первая! – восклицает Вишрам.

– Нет, вы подошли раньше.

– Нет-нет, прошу вас…

Акцент уроженца Глазго. Всегда неплохо выглядеть местным. На ней маечка с завязками на спине и шорты-хипстеры, настолько короткие, что, когда девушка налегает на стойку, чтобы прокричать свой заказ барменше, взору Вишрама открываются два изгиба подтянутых ягодиц.

– Я заплачу, – и Вишрам добавляет для барменши: – А мне «Черного пса» с водкой.

– Вообще-то это нам стоит вас угощать, – кричит девушка Вишраму прямо в ухо.

Он качает головой и одновременно украдкой смотрит в сторону, чтобы убедиться, что его дружки смотрят. Они смотрят.

– Я плачу. Сегодня я на коне.

На стойке появляются заказанные напитки. Девушка протягивает их своей свите, что теснится у нее за спиной, и чокается с Вишрамом.

– Мои поздравления. Значит, вы прошли?