Не сказать чтобы присутствие здесь, в производственном отделе, представителя третьего пола было удивительно. В Швеции ньюты склонны выбирать творческие профессии, а самая популярная индийская мыльная опера несомненно должна их привлекать. Просто Наджья осознает, что всегда полагала, будто уходящая во тьму столетий история индийской транс- и квир-сексуальности до сих пор таится под спудом.

– «Эно», «оно», «он» – как вам угодно… Этих эно полно в наши дни. Вон, одного пригласили на важный прием с большими шишками.

– Юли. Русскую модель. Я попыталась пробиться на встречу, взять у него интервью. То есть у эно.

– Но променяли его на Толстого Лала.

– Нет, меня в самом деле очень интересует психология актеров-сарисинов.

Наджья не может удержаться и снова бросает взгляд на ньюта. Эно поднимает взгляд. Их глаза на какое-то мгновение встречаются. Взгляд Тала ничего не выражает, эно просто смотрит, холодно и равнодушно, затем вновь возвращается к работе. Руки эно очерчивают символы.

– Толстый Лал не знает, что персонажи и сюжет представляют собой базовые пакеты, – продолжает Сатнам, ведя Наджью среди мерцающих рабочих станций. – Мы продаем франшизу, и различные национальные каналы накатывают поверх них собственных актеров-сарисинов. В Мумбаи и в Керале Веда Прекаша играют разные актеры, которые в тех краях не менее знамениты и популярны, чем Толстый Лал здесь.

– Вся наша жизнь – лишь одна из версий, – замечает Наджья, пытаясь что-нибудь понять в изысканных движениях длинных пальцев ньюта.

Выйдя в коридор, Сатнам продолжает болтовню:

– Значит, вы и в самом деле из Кабула?

– Я уехала оттуда, когда мне было четыре года.

– Мне мало известны тамошние реалии. Уверен, они стоят того, чтобы узнать о них побольше.

Наджья резко останавливается и поворачивается к Сатнаму. Она на полголовы ниже, однако, увидев выражение ее лица, он делает шаг назад. Наджья хватает Сатнама за руку и чертит цифры у него на тыльной стороне ладони.

– Вот мой номер. Позвоните. Возможно, я отвечу. Могу предложить прогуляться, но если мы куда-нибудь и пойдем, то место буду выбирать я. Согласны? А теперь спасибо за экскурсию. Думаю, что выход смогу найти сама.

Когда Наджья на фатфате подъезжает к обочине, он уже стоит именно там и именно в то время, на которое они договорились. По ее просьбе Сатнам одет не в своем обычном вкусе, хотя на шее у него по-прежнему тришул. Наджья уже много их видала на улицах, у самых разных мужчин.

Он опускается на сиденье рядом с ней, отчего маленький авторикша покачивается на своем самодельном насесте.

– Расплачиваюсь я, помните? – спрашивает девушка.

Рикша въезжает в хаотическое коловращение трафика.

– Тур-загадка? Окей, это здорово, – отвечает Сатнам. – А вы написали статью?

– Написала и забыла, – говорит Наджья.

Она действительно наскоро отстучала сегодня статью на своем компьютере на террасе «Империал интернэшнл», пригородного общежития для рюкзачников, в котором снимает комнату. Наджья выедет оттуда сразу же, как только из журнала пришлют гонорар. Австралийцы действуют ей на нервы. Они стонут и жалуются по любому поводу.

Дело в том, что у Наджьи есть бойфренд. Его зовут Бернар. Приятель-империалист, взявший академический отпуск, двенадцать месяцев которого растянулись до двадцати, сорока, шестидесяти. Он француз, лентяй с отвратительными манерами, убежденный в собственной гениальности. У Наджьи есть подозрение, что Бернар живет в хостеле только ради того, чтобы цеплять новых девчонок – таких, как она. Но он практикует тантрический секс, и у него стоит с любой женщиной не менее часа: по крайней мере, пока он тянет свои песнопения. До сих пор тантра с Бернаром заключалась для Наджьи в том, что ей приходилось по двадцать, тридцать, сорок минут сидеть у него на коленях и тащить за кожаный ремешок, обвязанный вокруг его члена, затягивая петлю все крепче и крепче, заставляя член напрягаться все больше и больше, пока глаза Бернара не начинали лезть из орбит и он не восклицал, что Кундалини пошла вверх. Что означало – он наконец-то словил приход от наркоты. Наджья представляет себе тантру иначе. И бойфренда тоже. Сатнам не относится к мужчинам ее типа примерно по тем же причинам, что и Бернар, но все-таки это не более чем игра, развлечение, «почему бы и нет»? Наджья Аскарзада выжала из своих двадцати двух лет столько, сколько позволило ей чувство ответственности за эти «почему бы и нет?», которые и привели ее в Бхарат наперекор учителям, друзьям и родителям.

Нью-Варанаси переходит в старый Каши постепенно. Улицы начинаются в одном тысячелетии и заканчиваются в другом. Шпили небоскребов, взмывающих в заоблачную высь, соседствуют с запущенными проулками и деревянными лачугами, построенными лет четыреста назад. Виадуки метро и подвесные дороги проносятся мимо разрушающихся древних храмов, напоминающих дряхлые фаллосы из песчаника. Сладковато-приторный аромат гниющих цветочных лепестков перебивает даже постоянный выхлоп от спиртовых двигателей, смешиваясь с ним в урбанистический парфюм, которым города маскируют вонь бездонных клоак. Бхаратская железная дорога содержит дворников со специальными метлами для сметания цветочных лепестков с путей. Каши производит миллионы и миллионы лепестков, и стальные колеса не в состоянии с ними справиться.

Моторикша сворачивает в темный переулок со множеством маленьких магазинчиков и лавок. Бледные пластиковые манекены, безрукие и безногие – однако тем не менее улыбающиеся – покачиваются на крюках у них над головой.

– Можно ли узнать, куда меня везут? – спрашивает Сатнам.

– Вы очень скоро увидите.

А правда состоит в том, что Наджья здесь никогда раньше не бывала. Но послушав, с каким восторгом квохчут австралийцы о своей необычайной смелости, выражающейся в факте посещения загадочного места, которое у них, как ни странно, не вызвало ни малейшего отвращения, она только и искала повод отправиться в этот хорошо спрятанный клуб.

Она не имеет представления о том, где находится, но, когда болтающиеся на крюках манекены уступают место проституткам, стоящим в открытых магазинных витринах, понимает, что водитель везет их в нужном направлении. Большинство девочек явно переняли западную моду: они затянуты в лайкру и демонстрируют прохожим вызывающего вида обувь. Лишь немногие придерживаются местной традиции и сидят в железных клетках.

– Ну, приехали, – говорит рикша.

«Бой! Бой!» – восклицают неновые огни над крошечной дверью, расположенной между магазином индуистских ритуальных сувениров и чайной стойкой, за которой проститутки попивают лимонад «Лимка». Кассир сидит в уютной жестяной кабинке у самой двери. На вид ему лет тринадцать или четырнадцать, и его найковская шапка-бини видела уже всё в жизни. За ним начинается лестница, ведущая в поток ослепительного флюоресцентного света.

– Тысяча рупий, – говорит он и протягивает руку. – Или пять долларов.

Наджья платит в местной валюте.

– Я несколько иначе представлял себе наше первое свидание, – говорит Сатнам.

– Свидание? – переспрашивает Наджья, ведя его по лестнице, то поднимающейся, то вдруг резко сворачивающей в сторону, уходящей вниз и обрывающейся на каком-то балкончике над обширной залой.

Зала когда-то явно использовалась в качестве склада. Тошнотно-зеленый цвет стен, заводские лампы и воздуховоды, жалюзийные окна в потолке – всё говорит о прошлом этого помещения. Теперь оно превращено в арену. Вокруг пятиметрового шестиугольника, усыпанного песком, ряды деревянных скамей, расставленные амфитеатром, как в лекционной аудитории. Всё здесь изготовлено из промышленной древесины, украденной в Агентстве скоростных перевозок Варанаси, которое постоянно испытывает нехватку наличных денег. Стойки обиты упаковочными панелями. Наджья отнимает руку от перил и чувствует, что ладонь стала липкой – на ней смола.

Помещение бывшего склада распирает от народа: от кабинок, где делаются ставки, и мест бойцов у самого ринга до задних рядов балкона, где мужчины в клетчатых рабочих рубашках и дхоти залезли на скамьи, чтобы лучше разглядеть происходящее внизу. Публика почти полностью состоит из мужчин. Немногие женщины одеты в угоду мужским аппетитам.

– Я ничего не знал об этом месте, – говорит Сатнам, но Наджья чувствует дух набившихся в помещение тел, пот, первобытные запахи. Она протискивается вперед и смотрит вниз. Наличка быстро меняет владельцев за маклерским столом. Мелькают затрепанные банкноты. Кулаки сжимают веера рупий, долларов и евро. Сатта-мэны отслеживают путь каждой пайсы. Все взгляды устремлены на деньги, за исключением взгляда одного человека, стоящего прямо напротив нее у самой арены. Он смотрит вверх так, словно ощущает тяжесть ее пристального взгляда. Он молод и очень ярок. Явно из местных братков, думает Наджья. Их глаза встречаются.

Зазывала, пятилетний мальчишка в ковбойском костюме, ходит по залу, заводя аудиторию, а двое мужчин с граблями превращают окровавленный песок в дзенский садик. У мальчика на шее бинди-микрофон; голосок, одновременно и детский, и старческий, дребезжит, выходя из звуковой системы и накладываясь на звуки табла и миксы азиатского андеграунда. Слыша эту странную смесь невинности и опыта, Наджья думает: быть может, перед нею брамин? Нет, настоящий брамин находится в кабинке в первом ряду: на первый взгляд он кажется десятилетним пацаном, одетым как двадцатилетний парень. Его окружают девицы, будущие телестарлетки. Зазывала – просто очередной уличный мальчишка. Наджья видит, что он дышит часто и тяжело. И вдруг понимает, что рядом с ней нет Сатнама.

Шум, начавший уже было стихать, снова взрывается волной грохота и хриплых воплей, как только команды выходят на арену, чтобы продемонстрировать своих бойцов. Они поднимают их на руках высоко над головой, обносят вокруг ринга – так, чтобы все могли увидеть, за что платят деньги.

Минисаблеры – жуткие создания. Оригинальный патент принадлежит одной небольшой калифорнийской компании, занимающейся генной инженерией. Вмонтируй в обычного Felis Domesticus ^[11] восстановленную ДНК ископаемого Smilodon Fatalis ^[12]. Результат – карликовое саблезубое чудовище размером с крупного мейн-куна, но с клыками по моде верхнего палеолита и с соответствующими манерами. Названные создания пережили короткий период звездной популярности, после чего их владельцы обнаружили, что эти звери слишком часто становятся причиной исчезновения их собственных и соседских кошек, собак, дворовых рабочих из Гватемалы, младенцев. Компания, повинная в производстве маленьких монстров, заявила о банкротстве еще до того, как на нее посыпались исковые заявления, однако на права обладателей патента уже начали активно покушаться в бойцовских клубах Манилы, Шанхая и Бангкока.

Наджья с интересом наблюдает за атлетичной девушкой в спортивном кроп-топе и широченных шароварах, которая торжественным шагом обходит арену, подняв повыше своего чемпиона. Это большой, серебристого окраса полосатый кот с телосложением крошечного военного самолета. Гены убийцы! Роскошный, восхитительный монстр! На когти ему надеты специальные кожаные протекторы. Наджья видит, что девушка преисполнена гордости за питомца и любви к нему. Толпа ревет от восторга перед животным и его владелицей. Зазывала вспрыгивает на низкий подиум. Маклеры раздают кучу бумажных талонов. Соревнующиеся уходят в кабинки.

Девушка вонзает в кота шприц со стимулирующим средством, а ее коллега-мужчина подносит к носу животного специальное возбуждающее вещество. Они крепко держат своего зверя. Все затаили дыхание. На арену опускается мертвая тишина. Зазывала трубит в маленький горн. Соревнующиеся срывают с когтей своих питомцев протекторы и бросают животных на арену.

Толпа сливается в едином вопле, в общей жажде крови. Наджья Аскарзада ревет и бушует вместе с остальными. Единственное, о чем она сейчас способна думать, – это два бойцовых кота на арене, бросающиеся друг на друга, рвущие соперника клыками и когтями. Кровь приливает к ее голове, к ушам и глазам.