– Нет. – Он покачал головой. – Там будут задавать много вопросов. В мастерской знают, что я ушел добровольцем на фронт, и я не хочу объяснять, что потом случилось.

Айрис все понимала. Но при этом ей не хотелось, чтобы брат скрывался и начинал все с чистого листа только потому, что Дакр вцепился в него и манипулировал, словно марионеткой.

Она хотела это сказать, но передумала.

Форест посмотрел на нее.

– Что такое?

– Ничего. Просто… горжусь тобой.

Лицо Фореста исказилось, словно он старался не заплакать, и Айрис поспешила легонько его пожурить:

– Но ты в следующий раз оставляй записку, что скоро придешь. Чтобы я не волновалась. Я сегодня пришла с работы пораньше… Хелена дала нам с Этти выходной, и…

– С чего это она дала вам выходной? – перебил Форест, предчувствуя надвигающуюся бурю.

Айрис прикусила язык. «Что ж, – подумала она. – Нет смысла оттягивать неизбежное».

– Айрис?

– Хелена попросила нас с Этти вернуться на фронт.

– Ну еще бы. – Форест положил сэндвич. – Ты всего две недели как дома, а она снова отправляет тебя на войну!

– Это моя работа, Форест.

– Ты моя сестра! Моя младшая сестренка, которую я должен был защищать! – Он провел рукой по мокрым волосам, сжав губы в тонкую линию. – Зря я бросил вас с мамой. Нужно было остаться дома, тогда бы ничего этого не случилось!

«Этого».

Фореста ранили, и Дакр исцелил его, чтобы он сражался на стороне врага. Мама запила и попала под трамвай, когда возвращалась домой пьяная. Айрис ушла на фронт военным корреспондентом, и во время обстрела ее едва не разорвало на куски взрывом гранаты.

Все так безнадежно запуталось, и одна нить переплеталась с другой.

– Зачем ты уходил? – спросила Айрис так тихо, что Форест мог и не услышать.

Отчасти она уже знала ответ: брат записался в армию, потому что однажды, возвращаясь домой с работы, услышал, как Энва играла на арфе. Ее песня донесла до него правду о войне и пронзила в самое сердце. Слушая ее, Форест видел перед собой окопы, словно сам был там. Видел, как Дакр оставлял за собой разрушения, уничтожая деревни. Видел дым, кровь и пепел, падающий как снег.

– Ты имеешь в виду, за что я сражался? – уточнил он.

Айрис кивнула.

Форест молчал, покусывая заусенец.

– Я сражался за нас, – наконец ответил он. – За твое будущее. И за мое. За людей на западе, которым нужна была помощь. Не за Энву. Она ни разу не появилась на поле сражения. Заставила записаться на фронт и ни разу не повела нас в бой.

– И я пишу ради того же, – сказала Айрис. – Зная об этом… ты все равно попытаешься удержать меня дома?

Форест вздохнул. Вид у него был измученный. Он потрогал живот. Айрис знала, что он коснулся шрама.

Болят ли его старые раны? В него попали три пули, две из которых задели жизненно важные органы.

«Он должен был погибнуть, – подумала Айрис, чувствуя озноб. – Я не знаю, благодарить ли мне Дакра за то, что спас Фореста, или проклинать за то, что обрек жить с этими болезненными шрамами?»

– Твои раны, Форест, – произнесла Айрис, поднимаясь из-за стола.

Она хотела облегчить его страдания, но не знала, что делать. Правда, Форест вообще не хотел, чтобы она знала о его шрамах.

– Все нормально. – Он откусил сэндвич, но лицо его побледнело. – Айрис, сядь и поешь.

– Ты не думал сходить к врачу? – предложила она. – Лишним не будет.

– Мне не нужен врач.

Айрис снова опустилась на стул. Эти две недели она старалась не давить на Фореста и придерживала большую часть вопросов при себе. Но теперь она собирается уехать, даст Форест ей добро или нет. Она отправится к Дакру – к Роману, – и ей нужно знать больше.

– Но шрамы все время болят? – спросила она.

– Нет. Не беспокойся обо мне.

Айрис ему не поверила. Она знала, что он часто себя плохо чувствует, и эта мысль причиняла ей боль.

– Форест, давай сходим к врачу вместе?

– И что мы ему скажем? Как объясним, что я выжил при таких смертельных ранениях? Как исцелился, когда должен был умереть?

Айрис отвернулась, чтобы скрыть подступившие слезы.

Форест замолчал. Его лицо вспыхнуло, словно ему стало стыдно за эту вспышку гнева.

– Посмотри на меня, Цветочек, – прошептал он.

Прикусив щеку, она подняла на него взгляд.

– Я знаю, что ты думаешь о Романе. – Он сменил тему разговора так резко, что удивил ее. – Знаю, что беспокоишься о нем. Но очень вероятно, что он у Дакра. Дакр исцеляет его раны, разрывает все его старые связи – с семьей, с жизнью в Оуте, с мечтами. С тобой. Со всем, что помешает Роману служить Дакру и что может побудить его сбежать, как это сделал я.

Айрис заморгала. По щеке покатилась слеза, и девушка поспешно смахнула ее, взглянув на шею брата. Он так и носил мамин медальон. Именно этот медальон придал ему сил и помог вырваться из хватки Дакра.

– Хочешь сказать, что Китт не вспомнит меня?

– Да.

У Айрис внутри все сжалось. Дышать стало больно, и она потерла ключицу.

– Я думаю, он не забудет.

– Слушай меня. – Форест наклонился к ней через стол. – Я знаю об этом больше тебя. Я знаю…

– Сколько можно это повторять?! – воскликнула она, не в силах сдержаться. – Говоришь, что больше знаешь, но ничего не рассказываешь. Только какие-то обрывки. Если бы ты просто был откровенен со мной – все без утайки рассказал, – тогда, может, я бы поняла!

Форест молчал, но взгляд не отводил. Гнев Айрис был подобен вспышке, яркой, но недолгой. Она ненавидела ссориться с ним. Она осела на стуле, словно у нее не осталось сил.

– Я не хочу, чтобы ты возвращалась на фронт, – наконец сказал Форест. – Там слишком опасно. Ты ничем не поможешь Роману. Лучше останься дома, в безопасности, как он бы того хотел. Он не вспомнит тебя – а если и вспомнит, то очень нескоро.

Брат завернул в газету остатки сэндвича и выбросил в мусорное ведро. Разговор был окончен.

Форест ушел в спальню мамы, которую занял по возвращении домой. Дверь он прикрыл тихо, но Айрис все равно вздрогнула. Она завернула остатки сэндвича и положила в холодильник, а затем пошла в свою комнату. Посмотрела на печатную машинку, стоявшую на полу так, как она ее оставила, с повисшим на валике листом бумаги. На недописанное письмо Роману.

Айрис не знала, зачем она пишет ему. Машинка была самая обычная; магическая связь между ней и Романом разорвалась. Однако она все же вытащила лист бумаги и сложила его. Просунула под дверцу платяного шкафа и подождала.

Когда она открыла дверь, все оказалось, как она и ожидала. Письмо лежало в тени на полу.

* * *

Айрис проснулась посреди ночи от звуков музыки.

Дрожа, она села в постели и прислушалась. Одинокая скрипка играла негромко, но пронзительно, возвышаясь до крещендо. Под дверью спальни мерцал свет, разгоняя темноту, и чуть пахло дымом. Происходящее показалось ей знакомым, словно Айрис уже проживала эти минуты. Она выскользнула из кровати, привлеченная музыкой и едва уловимым ощущением уюта.

К своему изумлению, в гостиной она увидела маму.

Эстер сидела на диване, закутавшись в любимый фиолетовый плащ и положив босые ноги на кофейный столик. Ее голова была откинута, глаза закрыты; между пальцами тлела сигарета. Темные ресницы выделялись на бледном лице. Она слушала музыку и выглядела умиротворенной.

Айрис с усилием сглотнула. А когда заговорила, голос у нее дрожал.

– Мам?

Эстер распахнула глаза и с улыбкой посмотрела на Айрис сквозь клубы дыма.

– Привет, дорогая. Посидишь со мной?

Айрис кивнула и села рядом с мамой на диван. В голове стоял туман и смятение. Ей нужно было что-то вспомнить, но она не могла понять, что именно. Видимо, она сильно хмурилась, потому что Эстер взяла ее за руку.

– Отпусти все мысли, Айрис, – сказала она. – И просто слушай музыку.

Напряжение в плечах ослабло, и Айрис позволила мелодии струиться сквозь нее. Она даже не осознавала, насколько ей не хватало музыки, как скучна была жизнь без звука струн.

– Но мы же нарушаем закон канцлера? – спросила Айрис. – Когда слушаем струнные инструменты?

Эстер затянулась сигаретой; в тусклом свете ее глаза горели, словно угольки.

– Думаешь, такая прекрасная музыка может быть незаконной?

– Нет, мам, но я подумала…

– Просто слушай, – прошептала Эстер. – Вслушайся в мелодию, дорогая.

Айрис оглядела комнату и заметила на буфете радио бабушки. Музыка лилась из маленького динамика так отчетливо, словно скрипач стоял в гостиной. Увидев радиоприемник, Айрис радостно подскочила.

– Я думала, мы потеряли его насовсем. – Она дотронулась до ручки регулятора.

Ее пальцы прошли сквозь аппарат. Она изумленно смотрела, как радио превратилось в лужицу серебристого, коричневого и золотистого оттенков. Музыка стала нестройной, смычок заскрежетал по чересчур туго натянутым струнам. С широко распахнутыми глазами Айрис обернулась и увидела, что Эстер начала исчезать.

– Мама, постой! – Она кинулась к ней. – Мам!

От Эстер осталось лишь фиолетовое пятно, сотканное из дыма и пепла. Айрис снова закричала, пытаясь удержать мать:

– Не уходи! Не бросай меня!

Голос надломился из-за рыданий. Казалось, что в груди у нее разверзся целый океан и легкие тонут в соленой воде. Она охнула, когда теплая рука на плече внезапно, словно якорь, потянула ее на поверхность.

– Айрис, проснись, – прозвучал глубокий голос. – Это всего лишь сон.

Она испуганно открыла глаза. Поморгала от яркого серого света и увидела Фореста, сидящего на краю кровати.

– Это всего лишь сон, – повторил брат, хотя выглядел не менее потрясенным. – Все хорошо.

Айрис сдавленно всхлипнула. Сердце бешено колотилось, но она кивнула, медленно приходя в себя. Однако образ Эстер не выходил у нее из головы, будто выжженный на веках. Она вдруг поняла, что впервые за две недели увидела сон.

– Форест, который час?

– Полдевятого.

– Черт! – Айрис резко подскочила. – Я опаздываю на работу.

– Не спеши. – Форест убрал руку с ее плеча. – И когда ты начала ругаться?

«Когда ты ушел на войну», – подумала она, но вслух не сказала, ведь правдой это было лишь отчасти. Нельзя винить брата за слова, слетающие с ее губ.

– Оденься по погоде. – Форест поднялся с кровати и бросил на нее многозначительный взгляд. – На улице гроза.

Айрис посмотрела в окно. По стеклу стекали капли дождя, и она поняла, что проспала потому, что было пасмурно. Она быстро натянула льняное платье на пуговицах и зашнуровала армейские ботинки. Делать прическу времени не было, и она просто на ходу пальцами расчесала узлы в волосах. Схватив сумочку, плащ и пишущую машинку, надежно спрятанную в черном футляре, она выбежала из спальни.

Форест стоял у входной двери с чашкой чая и печеньем.

– Проводить тебя? – спросил он.

– Не нужно. Я на трамвае поеду, – ответила она и удивилась, когда он протянул ей чай и печенье.

– Это чтобы поддержать силы.

Таким образом он извинялся за вчерашнее.

Айрис улыбнулась. Почти как в старые добрые времена. Одним глотком она осушила чуть теплый чай, отдала брату чашку и взяла печенье. Форест открыл ей дверь.

– Буду дома к половине шестого, – сказала она и вышла, вдохнув влажный утренний воздух.

Форест кивнул, но все так же стоял в дверях с обеспокоенным видом. Айрис чувствовала, как он смотрел ей вслед, пока она спускалась по скользким ступенькам.

Она съела печенье прежде, чем то успело размякнуть под дождем, и помчалась к трамвайной остановке. В вагоне было не протолкнуться, люди укрывались от непогоды по пути на работу. Айрис стояла в конце и не сразу поняла, насколько было тихо. Никто не разговаривал и не смеялся, как обычно бывало в трамвае. Настроение было странным, неспокойным – наверное, из-за погоды, – но неуютное чувство преследовало ее до самой работы.