– Хотела ты или нет, это ничего не меняет, так? – перебивает Антон, поднимаясь со стула.

– Это меняет все. – Калла изо всех сил старается, чтобы в голосе не проскользнула злость. – Я не… я все еще…

На самом деле она не знает, что пытается сказать. И подходящее ли теперь время для выяснений, почему она поступила так, как поступила. Для нее не существует способов сказать: «Прости, что я убила тебя» так, чтобы не подразумевалось «но, если вдуматься, ты сам меня вынудил».

– Антон, – умоляет Калла, делая шаг вперед. Может, ей почудилось, но она могла бы поклясться, что видела, как он вздрогнул, хоть их и разделяет несколько шагов. – Ты создаешь проблемы там, где это ни к чему. Разве дворец не сохранил твое родное тело? Ты можешь забрать его, перепрыгнуть и…

– Я не уйду.

Остаток фразы застревает у нее в горле, распространяя кислый вкус. Она не понимает, какова цель его пребывания здесь. Власть? Деньги? Если бы он хотел сохранить за собой только титул, ему следовало избавиться от Каллы в тот же миг, как она возложила корону ему на голову. И ни в коем случае не стоило открывать ей правду. Отправить ее на плаху прежде, чем кто-нибудь успел возразить против его решения, набрать несколько очков одобрения у членов Совета, которые отчитывались перед Каса, а теперь отчитываются перед ним. И тогда он мог бы играть роль Августа вечно.

– Не надо снова вынуждать меня, – напряженно выговаривает Калла. – Уходи, Антон. Пусть королевство снова станет таким, каким и должно быть.

– И каким же оно должно быть? Видимо, терпеть еще столетие правления никчемного короля.

– У Августа большие планы.

– Август хочет власти прежде всего для себя, – возражает Антон. – И если ты считаешь иначе, ты дура.

Калле приходится отвернуться, посмотреть куда-нибудь еще, и ее взгляд упирается в мониторы, показывающие то, что происходит за пределами дворца. Базарная площадь почти опустела, если не считать бродяг, сбившихся в кучки там и сям.

– Может, я и дура.

Это правда. Это ее пульсирующее сердце, с кровью вырванное из груди и очищенное от нитей обмана, которые она вплела в него сама.

– Как только Август взошел на трон, моя задача была выполнена. И это означало, что все старания были не напрасны, какую бы высокую цену ни пришлось заплатить.

Тебя, шепчет комната. Заполняя пробелы там, где их оставила Калла, нетерпеливо шепчет с мониторов, тихо гудящих вокруг. Если возведение Августа на престол ничего не значило, то ничего не значила и потеря тебя.

– К сожалению… – теперь ближе подступает Антон.

Металлические пуговицы у него на кителе ловят каждое разноцветное мерцание экранов, и Калла, обернувшись, замечает, что сосредоточилась на этой детали, лишь бы удержать эмоции под контролем. Она размышляет, неужели Август подобрал эти пуговицы под цвет глаз Галипэя, решил, что они будут настолько серебристыми, чтобы всегда казаться прохладными на ощупь, и блестящими, чтобы отражать все, что находится поблизости.

– Я никуда не собираюсь. У меня есть незаконченное дело.

Калла остается неподвижной. Не может быть, чтобы он имел в виду их битву на арене. Закончить это дело проще простого: схватить любой подвернувшийся под руку тяжелый предмет и быстрым движением оглушить ее. Он вполне может сделать это, пока комната пуста, и никто не накажет его за опрометчивость.

Она даже может допустить, чтобы это произошло.

Антон тянется к пряди ее волос. Этот жест выглядит ласковым вначале, пока он навивает прядь на палец. Потом он с силой дергает за нее, и Калле приходится податься вперед, чтобы он не вырвал ей волосы. Вскинув руку, она хватает его за запястье. И не смеет посмотреть прямо ему в глаза. Только сжимает его руку, не усиливая и не ослабляя захвата, и дыхание застревает у нее в горле. Абсурдом кажутся даже воспоминания о том, насколько иными были обстоятельства, когда они в последний раз стояли так близко. Может, и Антон думает о том же: о ее прикосновениях, ночной темноте, бушующей снаружи грозе, белых вспышках, видных в щели жалюзи. О беспорядке на полу. Спутанных простынях.

– Что это? – напряженным шепотом спрашивает Калла. – Твое незаконченное дело.

Мысленно перебрав варианты ответа, она находит лишь несколько возможных. Помимо нее самой, если что-то и способно удержать на одном месте опасного человека, привыкшего спасаться бегством и прятаться, то оно точно связано с Августом и с тем, о чем Антон узнал, вселившись в его тело.

Антон отпускает ее. Как это ни ужасно, Калле недостает его прикосновений, даже причиняющих боль. Она хочет еще, жаждет продлить момент контакта, убедиться, что Антон настоящий и, несмотря на то что она разорвала его в клочья, он сумел вновь слепить себя так, как не смог бы никто.

Дверь в центр наблюдения содрогается, пресекая все, что Антон мог бы сказать в ответ. У Каллы остается всего секунда, чтобы взять себя в руки и придать лицу бесстрастное выражение, прежде чем в комнату входит Галипэй Вэйсаньна и рывком закрывает за собой дверь.

– Август, я прождал тебя возле твоих покоев весь вечер, – резко выпаливает он. – Твое присутствие необходимо в королевском лазарете.

Антон не глядит на своего телохранителя, зато Калла внимательно изучает его. Измятый воротник загнулся. Взгляд серебристых глаз кажется диким, каким не должен быть у послушной тени Августа Шэньчжи, посвятившей ему всю жизнь.

– Не сейчас, – отзывается Антон.

– Что случилось в лазарете? – спрашивает Калла.

Антон, метнув в нее негодующий взгляд, начинает:

– Какое из слов «не сейчас» тебе не?..

– Отта Авиа, – перебивает Галипэй.

В тот же миг Антон потрясенно вскидывает голову и круто оборачивается.

– Что ты сказал?!

– Я сказал, что это из-за Отты, – повторяет Галипэй. – Она здесь.

Глава 6

Во Дворце Единства часы бьют полночь. На одном этаже за другим электрические лампы вспыхивают, уловив движение по спящим коридорам, разгоняют мутно-лиловый туман для Антона, который широким шагом движется по северному крылу и слышит, как стук сердца отдается у него в ушах.

«Это из-за Отты. Она здесь».

Едва получив доступ к королевской сокровищнице, Антон позаботился о том, чтобы счета за лечение Отты были оплачены, а также чтобы в больнице никому в голову не пришло выставить ее вон, освободив койку, даже в том случае, если они не сумеют с ним связаться. Сам он ее не навещал: был немного занят, но ему и в голову не приходило, что она очнется. Болезнь яису неизлечима. Мнение врачей на этот счет неизменно. Ее состояние не улучшалось, но и не менялось к худшему. Пожизненная кома не была утешением, но ее хватало, чтобы у Антона изо дня в день было за что цепляться. По крайней мере, Отта у него еще есть. По крайней мере, она еще не совсем покинула его.

– Август, минутку.

Галипэй окликает его. Только что в помещении центра наблюдения Антон быстро опомнился и рванулся в коридор, чтобы поспешить в лазарет и все увидеть своими глазами. Калла или выбрала другой путь, или решила заняться своими делами, потому что по пятам Антона следует только дворцовая стража. И Галипэй. Галипэй, которому постоянно требуется поговорить с ним, несмотря на все старания Антона отсидеться у себя в покоях и целыми вечерами никого не принимать. Вообще-то, Галипэю следовало передать сообщение через караульного стражника, вместо того чтобы отстаивать собственную значимость, болтаться в коридорах ради личной беседы и задерживать его, потому что Антону приходилось покидать свои покои другим путем, лишь бы избежать встречи. Вспомнить только, как быстро вести о прибытии Каллы во дворец достигли его ушей, едва дежурные стражники начали вполголоса обмениваться сплетнями.

– С этим наверняка можно подождать, – отзывается Антон.

Когда Галипэй наконец догоняет его, во всей его фигуре чувствуется напряжение, плечи сутулятся. Антон понимает причины его беспокойства, видит, что он в явном замешательстве. Однако Галипэй Вэйсаньна до сих пор не заподозрил, что в его подопечного вселились. Антону нужно, чтобы так было и дальше.

– Нельзя. – Галипэй понижает голос так, что его слышит только Антон. – Прошу прощения, Август. Хотя Каса уже нет. Даже если она кому-нибудь расскажет…

Антону следовало быть осторожнее и скрыть реакцию. К сожалению, он не успевает одернуть себя, бросает на Галипэя растерянный взгляд, и тот осекается на полуслове. По единственному движению Галипэй непременно понял: что-то не так. Еще не успев заметить оттенок глаз Антона, не уловив никаких странностей его поведения в теле Августа, Галипэй обратил внимание на всего одну неувязку и сразу умолк.

– Это ты доставил ее сюда? – спрашивает Антон, пытаясь загладить ошибку. «Ты был как-то связан с этим делом? – хочется спросить ему. – А Август?»

– Не я, – коротко отвечает Галипэй.

Антон одергивает свободные рукава. Вся эта ткань, собираясь в складки на локтях, сковывает движения. Его практически душат эти шелка и золото, эти многослойные одеяния.

Два стражника распахивают двери лазарета. За ними больничная палата вдвое просторнее любой дворцовой спальни, и Антон даже не сразу понимает, куда смотреть. Он входит. Лампы теплого оттенка на стенах освещают комнату, распространяя свет небольшими кругами, словно свечи. В углу кучей навалены почерневшие полотенца. Кровь. Антон чувствует ее даже сквозь хлорку, которой несет от мраморного пола.

Под простыней она почти незаметна. На самой дальней кровати у окна с задернутыми красными шторами виднеется силуэт Отты Авиа, только черные волосы выделяются на белой ткани. Знакомое зрелище: неподвижная Отта, опутанная проводами и трубками, связанная ими с остатком жизни, которая в ней еще теплится.

Только здесь на ней нет никаких проводов и трубок.

Здесь, когда он подходит ближе и останавливается у ее кровати, она вдруг открывает глаза.

– Отта… – говорит он, приходя в восторг. И сам не замечает, как падает на колени, отмечая лишь слабый отголосок боли.

Отта нерешительно садится. Их взгляды встречаются, и в неярком свете он замечает, что радужки у нее не как прежде, а желтые. Ему вспоминается Калла, находящаяся где-то во дворце. Отта моргает, и ее глаза снова становятся черными, какими были всегда. Возможно, мелькает у Антона туманная мысль, это вселенец. Гораздо проще поверить, что кто-то совершил преступление и доставил во дворец фальшивку. Что кто-то манипулировал энергией ци, чтобы вторгнуться в тело умирающей Отты. Это намного правдоподобнее, чем внезапное пробуждение и выздоровление Отты Авиа.

Потом Отта прерывисто вздыхает, ее глаза мгновенно наполняются слезами, и Антону уже не нужен яркий свет, чтобы рассеять все его сомнения. Даже спустя семь лет, только что очнувшись после комы, она по-прежнему способна мгновенно вызывать у себя слезы по желанию. Перед глазами у него все искажается и мутится, он пытается примирить то, что видит сейчас, с воспоминаниями, которые вызывает в памяти снова и снова: о тех временах, когда они влипали в неприятности, застигнутые в чужих дворцовых покоях, когда их заставали там, где им не полагалось быть, и благодаря Отте, а точнее, ее рыданиям и истерикам эти проступки всегда сходили им с рук.

– Ну-ну, с тобой все хорошо, – уговаривает он. – Ты в безопасности, Отта.

Он подносит ладонь к ее щеке. И опасается, что стоит ему чуть надавить, как она исчезнет, словно рисунок на песке, но Отта плотная на ощупь. Ее всхлипы утихают, от вспышки замешательства морщинка между бровями становится глубже.

– Я слышал, что ты пришла в себя в морге, – говорит Галипэй из-за плеча Антона. – Наверное, перепугалась.

Отта всхлипывает.

– Было так ужасно, – шепчет она. – Я видела одну только темноту. И чувствовала огонь.

– Огонь? – повторяет Антон. – Это ты о чем?

– Не знаю. – Она дергается, потом отталкивает руку Антона. – Не проси объяснить, я не знаю!