Меня била крупная дрожь. Эмиль держал мои запястья одной рукой, в нем было до ужаса много силы. И этот безумный взгляд… Мне было жутко.

– Можно было бы подумать, что все началось с Булата Шаха. Но он сдох, а претензии остались. А с претензиями идут к исполнителю, – жестко закончил Эмиль.

Я хотела закрыть уши. Он знал Булата Шаха. Чушь какая-то. Я отказывалась верить. Да, мой отец суров, но он не убийца.

– Все ложь, – проблеяла я. – Ты описываешь другого. Не моего отца. Уходи прочь, Эмиль.

– Твой отец – чудовище, – выплюнул Эмиль.

– Не смей. Довольно, уходи, – процедила в ответ.

– Его фамилия, как и его руки, пропитаны кровью. Власть его писана кровью.

Эмиль побагровел.

Отказываясь верить в эту чушь, я оттолкнула его и понеслась прочь. Забыв про вещи, про горы, про сладкие ночи. Все это потонуло в бездне. В восемь утра второго января сказка закончилась.

Я не успела выбраться из номера. Он нагнал меня сзади. Схватил за рубашку и порвал ее. Снова.

– Не трогай меня! Не надо, умоляю!

Я заплакала, кусая израненные губы. Эмиль стянул с меня штаны и приспустил нижнее белье. Поняв, чего он добивается, я замолчала, тяжело дыша.

– Заклеймил все-таки.

Он оголил место татуировки. Там была фамильная монограмма, как у моих братьев.

Эмиль отпустил меня, и я встретила его брезгливый взгляд. Мои руки тряслись, волосы прилипли к вспотевшему лицу. Я грубо смахнула пряди, чтобы лучше видеть. Эмиль смотрел так, будто имел на меня все права.

– Фамилию ты сменишь, – решил он по-хозяйски и кивнул на место татуировки. – И я не хочу видеть это клеймо каждый раз, когда буду брать тебя сзади. Сведешь полностью.

Я поняла очевидное: Эмиль сошел с ума. Совершенно точно. Успокаивало одно: он не ударил и не обидел меня. Отступил, позволил одеться, а сам закурил.

– Я не трону тебя против воли. – Эмиль затянулся и с прищуром осмотрел меня. – Я не чудовище.

Я боялась пошевелиться, так и стояла у стены возле двери. Мне показалось, что он принял какое-то решение. Взгляд стал более человечным, губы уже обхватывали сигарету.

На трясущихся ногах я вернулась в свою комнату. Взяла только куртку и сумку, а когда вернулась в гостиную, Эмиля уже не было. Только запах сигарет и разрушенная техника напоминали обо всем, что случилось.

Я выбежала из гостиницы, вдыхая морозный воздух. Лицо было мокрым, тело пропиталось запахом пота и страха. Я задыхалась, но бежала. Легкие горели огнем, но я бежала. Много минут без остановки.

Выдохшись, упала на колени.

Нам было хорошо. Я нравилась Эмилю. Он был строг, но я не плакала с ним и не ждала пощечин. Он обнимал меня прошлой ночью и обещал никогда не делать больно, а теперь я лежу на снегу и не нахожу в себе сил подняться.

Сумка улетела дальше и затормозила, уперевшись в чьи-то ботинки. Мне было все равно. Я не хотела двигаться. Дышала сквозь боль в легких, во рту ощущался привкус крови. Зубы сводило от холода, а сердце норовило разбиться вдребезги. Как тот столик в гостиной.

Меня подняли, как щенка. За шкирку. Я уткнулась в сильную грудь и, вдохнув знакомый аромат, прошептала:

– Папа.

Меня молча усадили в машину. Я едва разлепила глаза – утреннее солнце, оказывается, было ярким. Я будто вырвалась из ада. Голова просто раскалывалась. Я поняла, что убежала совсем недалеко от гостиницы. Всего метров пятьсот.

Отец стоял рядом с девушкой в фиолетовом комбинезоне. Я плохо понимала, что происходит. Слабыми руками опустила автомобильное стекло, чтобы немного слышать.

Стальной голос отца звучал без эмоций:

– Спасибо, что сообщила о местоположении дочери. Это за молчание. Бери.

Я задохнулась: папа протянул Лизе стопку зеленых купюр.

– Что вы, Эмин Булатович, я от чистого сердца!

– В Америке пригодится. Бери, Елизавета.

Лиза взяла деньги и, оглядываясь по сторонам, положила в карман.

– Я буду молчать. У меня на то свои причины. – Лиза метнула взгляд в мою сторону, но тонировка оградила меня от ее победного прищура.

– Тем не менее. Если информация о побеге моей дочери просочится в прессу, я сделаю так, что ты не сможешь вернуться в Америку. Я наслышан, там у тебя роскошная жизнь.

Лиза побледнела и кивнула. В ход пошли угрозы. Репутация дочери дорогого стоила, и без угроз папа не обошелся.

Я закрыла окно. Хлопнула дверь, папин внедорожник тронулся. Я устало откинулась на спинку кресла, чувствуя на себе пристальный недобрый взгляд.

От этого города у меня остались сладкие воспоминания и следы на запястьях.

Папа не должен узнать о нас с Эмилем. Никогда не должен.

Глава 15

Руки дрожали до сих пор. Хотя вокруг – лишь моя спальня и одиночество. И карандаш в руке. Я рисовала… Эмиля.

Это было глупо, ведь встреча с ним принесла столько боли и много вопросов. Его обвинения в сторону моего отца казались сумасшедшими… тогда. А теперь разум настойчиво требовал объяснений, да только пойти за ними не к кому.

Вчера папа вернул меня домой. Я заперлась в спальне, не желая никого видеть. Даже маму, хотя она умоляла поговорить с ней.

Несмотря на это, дома по-прежнему хорошо. Папа сам строил этот дом много лет назад, и у меня с детства была своя комната, девчачья. Свой аккуратный стол, компьютер, обклеенный фотографиями любимых актеров, своя гардеробная. Все розовое, с бантами… как у принцессы.

Но на фоне моей грядущей помолвки все это меркло.

– Эмиль… – проговорила вслух, пробуя его имя на вкус.

Шею обжигала пустота. Как только отец усадил меня в машину, я стащила подвеску с шеи и спрятала во внутренний карман штанов. Там никто бы не нашел, а дома я перепрятала подарок под комплекты нижнего белья.

Надо было выбросить! Я здесь, а Эмиль в прошлом. И рисунок этот дурацкий нечего рисовать.

Я схватила листок и смяла его. Как оказалось – вовремя. Дверь распахнулась. Я резко бросила комок бумаги в ящик стола, обернулась и… застыла. Слушала приближающиеся шаги и не могла вымолвить ни слова. Между Мурадом и мной не было серьезных родственных чувств, из всех братьев он больше всего напоминал отца.

Даже больше – превосходил его.

Прошлой осенью ему исполнилось восемнадцать, и он уехал из дома в отдельную квартиру. Отец его решение поддержал и даже помог. Мурад был младше меня всего на два года.

– Не слышала, как ты приехал. Здравствуй, – вежливо поздоровалась я, встретив его взгляд. – Родители еще не вернулись

– Где ты была? – Он проигнорировал мой вопрос и сел на край моей кровати.

Я опустила руку с карандашом. Продолжать рисовать, когда Мурад говорит, было чревато. Уже проходили.

– Папа тебе сказал. Наверняка.

Я прикусила язык. Мой ответ прозвучал слишком дерзко.

– Я хочу услышать от тебя. Где ты была?

– Послушай, Мурад… – Я встала из-за стола. – Ты не можешь говорить со мной в таком тоне. Я старше тебя.

Глупая защита, не более. Он мужчина. В нашей семье приучали подчиняться мужчинам, только у меня так и не получилось. Наверное, поэтому я всегда получала. Отец говорил, что мы с мамой слишком разные. Она тихая, а я огонь… который всегда тушили пощечиной. Это делал Мурад.

– Мне все равно, кто старше. Если надо воспитать сестру, я это сделаю.

Мурад поднялся, и у меня вспотели ладони. Я отступила и вернулась на кресло. В глазах появились слезы. Сейчас будет больно.

Мурад никогда не показывал жестокость при матери или отце. Все звали его мудрым не по годам. Истинное лицо «посчастливилось» увидеть только мне. Первый раз он ударил, когда я с подругой попала на студенческий праздник. Отец запретил, но я осторожно – думала, никто не заметит.

Были танцы, стемнело быстро, к нам со Светой подошли незнакомые парни – оказалось, это были друзья Мурада. Он тоже был там. Я никому не сказала, что он ударил меня. Маме тоже не пожаловалась – она между мной и отцом как между двух огней всегда была, и если она узнает о Мураде… Ее здоровье пошатнется, а ей еще младшего сына вырастить надо.

– С кем ты была? – подступил с другой стороны Мурад. И пока не тронул. На удивление.

Я нервно заломила пальцы, опуская взгляд. Рядом с ним я всегда чувствовала себя беспомощной. Мурад был силен не по годам – спортзал, силовые тренажеры, здоровый образ жизни… И если отец мне спускал что-то с рук, то Мурад – никогда. Он цеплялся за любой повод наказать провинившуюся сестру.

Когда он съехал из дома, я вздохнула спокойнее.

– Ни с кем, – вымолвила онемевшими губами, отводя взгляд. – Пожалуйста, оставь меня одну.

Я вздрогнула. Мурад схватил меня за щеки и заставил смотреть на него. С этого все и начинается: я огрызаюсь, а он показывает, какая я слабая. Перед отцом не плакала, а здесь – всегда…

– Пусти! – процедила сквозь зубы. – Ты не смеешь так обращаться со мной! Никто не смеет…

Брат схватил меня за плечи и поднял силком. Я закричала, чтобы привлечь внимание, хотя дома мы и были одни. Чтобы дать ему понять: нельзя! Со мной так нельзя!

Я уперлась руками в его плечи. Глаза Мурада потемнели. Он считал, что я могла опозорить семью. К счастью, мой побег не просочился в прессу.

– Отец слишком мягок с тобой. Но я – не он, и спускать на тормозах твою строптивость не намерен!

– Я тебе ответила! Оставь меня в покое! Не трогай меня, умоляю… – Я готова была расплакаться от боли в плечах, от его мертвой хватки.

– Стыдно выдавать тебя замуж невоспитанной, – хлестко ударил он словами.

Наметанный глаз заметил руку. Тяжелую. Мурад был хуже отца, и я всегда боялась оставаться с ним наедине. Даже из университета старалась возвращаться позже – засиживалась в библиотеке и просила папу забрать меня, когда все уже были дома.

– Еще хуже – выдавать тебя после твоих гулянок, – процедил Мурад.

Внутри поднялся жар, вырвавшийся слезами и отчаянием. Я опередила брата. Не дала себя ударить – ударила первой. Пощечина. Моя вторая в жизни. Я поняла, что в обоих случаях защищалась. Только если перед Эмилем было стыдно, то перед Мурадом – ни капельки.

Я издала невнятный звук, когда брат схватил мое запястье и все же ударил. Отвернула лицо, закрыла глаза. Готовилась к ответу. Еще никто в нашей семье не поднимал руку на мужчину. Колени подогнулись, я медленно осела на пол, Мураду в ноги. В глазах потемнело – организм дал сбой.

Меня отпустили. Хватка на запястьях ослабла, и я не поверила своим глазам. Родители с младшим братом обещали вернуться к вечеру, и Мурад вполне мог заняться моим воспитанием – ремни он носил тяжелые и, в отличие от отца, не пренебрегал таким способом.

– Я не понял… – послышался голос, полный гнева.

Я остервенело вытерла лицо и подняла глаза. Нежность захлестнула меня с головой – Эльман, мой старший брат. Он оттолкнул Мурада, и тот отлетел в стену. С полки попадали мои детские игрушки.

– Что тут происходит?!

– Воспитание происходит, – оскалился Мурад. – Ее дома не было неделю, ты в курсе?!

Эльман держал себя в руках, но было видно, что это дается ему нелегко. Он прижал Мурада к стене и проорал ему в лицо:

– Я видел, как ты с ней обращался. Кто тебе позволил?!

А потом подошел ко мне и нежно поднял с пола. Я уткнулась ему в грудь и вдохнула родной запах. Его грудь вибрировала, а руки дрожали. Он гладил меня по волосам, мой старший брат.

– Я поговорю с отцом. А теперь вышел из ее спальни! – пророкотал Эльман.

Мурад послушался, хмыкнув сквозь зубы. Право старшего не позволило младшему остаться. Проходя мимо, он гневно пообещал:

– Скажешь отцу – развяжешь войну, Эльман.

Глава 16

Мы с братом сидели на моем диване, стоящем у окна. Вид из него был потрясающий, в детстве я просто обожала сидеть здесь и рисовать. Только я, только лес и сладко пахнущая тишина.

Я положила голову ему на колени.