Она вошла в пустую камеру, где задержалась на мгновение, чтобы взять полотенце. Обычно в это время она выходила из дома и шла на пляж – чем холоднее вода и выше волны, тем лучше. Здесь же оставался только душ. Табита разделась и открыла кран. На запрокинутое лицо ей упала лишь пара капель. Табита вспомнила давнишний совет постучать по трубе. Она так и поступила, но ничего не изменилось. Табита лупила сильнее и сильнее, а потом вдруг почувствовала, как что-то внутри нее лопнуло. Она ухватилась обеими руками за душевую насадку и повисла на ней всем своим весом, пока та не оторвалась. Затем Табита вцепилась в трубу, что шла вверх по стене, и потянула ее на себя. Труба не поддалась, и тогда Табита уперлась правой ногой в стену, чтобы иметь точку опоры, и откинулась назад. Сначала ничего не происходило, потом что-то заскрипело, следом послышался треск, и Табита грохнулась на пол, сжимая в руках трубу. Из трещины полилась струя воды и окатила Табиту. Со всех сторон раздались крики, вокруг собрались ошеломленные женщины. Табита рассмеялась и на какое-то мгновение почувствовала облегчение, какое не испытывала уже много месяцев.

Она завернулась в колючее полотенце, подхватила одежду и полуголая побежала в свою камеру, шлепая по полу босыми ногами. Ей слышались чьи-то крики, но кто это и что кричали, она не могла разобрать.

Табита толкнула дверь и ввалилась в камеру. Одежда – та, что одолжила ей Ингрид – полетела на пол. Табита натянула свои штаны и плотную рубаху. Ей хотелось броситься в воду, искупаться, а потом прошагать несколько миль навстречу яростному ветру. Что же сделать, чтобы укротить этот бешеный порыв? Табита прыгала по камере, чувствуя, как сердце бьется все быстрее и быстрее.

Но вот появились надзиратели: Мэри Гай, разумеется, и еще какая-то худенькая с уксусным лицом и нелепым красным бантом в волосах. Эту Табита видела впервые.

– Отойди в сторону! – приказала Мэри Гай.

– Пшшла прочь! – отозвалась Табита. – Это моя камера. Отвали и оставь меня в покое!

Мэри Гай провела рукой по столу, смахнув на пол все скудное имущество Табиты.

– Вы не имеете права! – закричала та.

– Вот как?

Мэри велела остальным надзирателям продолжать обыск, а Табите сказала:

– Пойдешь со мной.

– Не пойду! – отступила вглубь камеры Табита.

Надзиратели тем временем вытащили из ящиков всю ее одежду и побросали на пол. Туда же небрежно швырнули книги. Мэри Гай схватила Табиту за руку с такой силой, что девушка застонала от боли.

– Пошла! – последовал приказ.

Начальница тюрьмы бесстрастно смотрела на Табиту. Она не задавала вопросов. Она вообще ничего не говорила. Табита, в свою очередь, не собиралась оправдываться. Она просто смотрела на начальницу. Та перевела свой взгляд на Мэри Гай.

– Она сломала душевую стойку. Полностью. Оторвала трубу от стены. Затопило все помещение.

Дебора Коул глубоко вздохнула.

– Я слышала, что вы были сегодня в суде.

Табита ничего не ответила. Повисла пауза.

– Вы ничего не хотите сказать?

– Я не знаю, что мне сказать. Все вышло не так, как я ожидала.

– Вы собираетесь защищать себя сами?

– У меня нет другого выхода.

– Если вам угодно погубить себя, то пожалуйста. Это не мое дело. Меня заботит то, что происходит в этой тюрьме.

Коул отодвинулась от стола и посмотрела в потолок. Она испустила еще один глубокий вздох, словно стараясь сохранить спокойствие.

– Мне кажется, что вы не вполне осознаёте свое положение.

Табита тоже постаралась успокоиться.

– В каком смысле?

– Вы полагаете, что раз находитесь под следствием, то какая-то особенная заключенная и тюремные правила на вашу персону не распространяются. Но это не так. Ваши действия можно характеризовать как вандализм.

– Это не вандализм, – возразила Табита. – Этот душ никогда нормально не работал. Чтобы пошла вода, нужно было стучать по трубе. Я постучала и в этот раз, но воды все равно не было. Тогда я стукнула посильнее и потянула, и труба оторвалась от стенки.

Коул посмотрела мимо Табиты в сторону надзирательницы. Как та отреагировала, Табита не увидела.

– Меня очень соблазняет мысль дать вам неделю или две одиночного заключения, – молвила Коул. – Это предоставит вам возможность подумать о своем поведении.

– Вы не можете поместить меня в одиночку.

Губы начальницы тюрьмы сжались в ниточку.

– Отчего же?

– Если я отказалась от помощи адвоката, то мне потребуется дополнительная помощь. Мне будет нужно место для работы.

Снова повисла тишина, которая нарушилась постукиваньем пальцами по поверхности стола. Начальница проговорила медленно, отчеканивая каждое слово:

– Не надо мне говорить, на что я имею право, а на что нет.

Сердце Табиты екнуло так, что ей стало почти больно. Кровь ринулась по жилам, отчего у нее набухли вены. Дыхание участилось, глаза заметались. Выражение лица начальницы изменилось, и Табите показалось, что та опасается за себя – вдруг Табита бросится на нее или выкинет еще какой фортель? Это было похоже на противостояние двух воль, и тут Табита с болью осознала, что это противостояние ей не выдержать.

– Простите меня, – неискренне сказала она. – У меня был трудный день. Я не хотела ломать душевую стойку.

Опять неправда.

– Я сожалею, что так получилось.

Она ненавидела себя за слабость, но все же добавила:

– Я хочу сотрудничать с вами.

– Дело не в сотрудничестве, – произнесла Коул, не меняясь в лице. – Речь идет о соблюдении правил. На первый раз я ограничусь предупреждением…

Она помолчала.

– Да. Но в следующий раз…

– Спасибо.

– Спасибо, мэ-эм! – раздалось у нее позади.

Табита обернулась.

– К начальнику тюрьмы следует обращаться «мэм», – сказала Мэри Гай.

– Мэ-эм? – повернула голову Табита.

Она посмотрела на Дебору Коул и едва не рассмеялась от открывшегося ей нелепого зрелища. В следующую секунду ее охватила дикая злоба, отчего она едва не потеряла сознание. Эта женщина сидела в своем уютном кабинете и требовала, чтобы к ней обращались «мэм», а в то же время другие женщины буквально в паре шагов отсюда искали возможность вскрыть себе вены втайне от остальных, думая, как бы покончить со всем этим…

– Спасибо, мэ-эм! – сказала она.

Табита отворила дверь камеры, ожидая увидеть ужасный кавардак, но события минувшего часа оказался словно лишь плохим сном. Все ее вещи, как и прежде, лежали на столе. Табита выдвинула ящики своей тумбочки – ее одежда была аккуратно свернута и уложена в том же порядке, как и прежде. Платье Ингрид лежало на ее заправленной койке.

Табита хрипло вздохнула и протерла глаза.

Дверь камеры распахнулась. Вошла Микаэла.

– Это ты прибрала? – спросила ее Табита.

– В такой живопырке все должно лежать на своем месте, – пожала плечами та.

– Ты все разложила…

– Я подумала, что так будет лучше.

«Она запомнила, где что лежало, – подумала Табита. – Скатала мои футболки, положила на место дезодорант и зубную щетку, поставила правильно книги, прицепила ручку к блокноту…»

– Я не знаю… Спасибо.

– Да не за что.

Глава 20

В библиотеке Табита раскрыла блокнот в коричневой обложке, что купила для нее Шона, и разгладила ладонью страницу. Сняв колпачок с ручки, она задумалась. Перед нею лежал чистый лист бумаги. С чего же начать?

Накануне судья поручил стороне обвинения передать ей все документы по делу. Она что-то смутно помнила его слова о сроках и этапах. Тогда, встав со скамьи подсудимых на негнущихся ногах, она сообщила молодому человеку, из прокурорских, свои данные, чтобы с нею могли связаться. Но пока нет звонка – что ей делать? Сидеть и ждать?

Вверху страницы она написала: «Пятница, 21 декабря», – и подчеркнула. Нарисовала рядом снежинку. Вероятно, нужно было начать с того, что она точно помнила об этом дне. «Холод, слякоть, сырость, темнота…» – вывела она.

Табита попыталась вспомнить, что она рассказала Море Пьоцци о том дне. Вроде было так: проснулась рано, но с постели сразу не встала; собралась варить на завтрак кашу, но кончилось молоко, и она отправилась в деревенский магазин; потом заставила себя окунуться в холодное море – точного времени Табита не помнила, – потом виделась с кем-то, но тоже точно не помнит; Энди пришел к ней, когда уже стемнело, и именно тогда было обнаружено тело Стюарта.

Она записывала каждое свое воспоминание, отмечая их пунктами. Проблема была в том, что Табите иногда казалось, будто ее записи были воспоминаниями о том, что она рассказала Море, каковые являлись отзвуком того, что она рассказала полиции, а полицейским она говорила о том, чего на самом деле точно не помнила. Табита зажмурила глаза, сжала пальцами виски и попыталась представить себе, как она входит в свой дом. Вот она идет по посыпанной гравием дорожке через покосившиеся железные ворота (надо было попросить Энди их починить), под ногами раскисшая зимняя жижа, впереди здание из серого камня с полуразрушенными флигелями, а слева – старый бук, на который она в детстве все мечтала забраться. Вот она проходит через главный вход в зал с кафельным полом, где повсюду валом лежат стройматериалы, потом в кухню с низким потолком, капитальными стенами и широким подоконником. Окно выходит на море. Половицы на полу сняты – Энди как раз собирался положить новые. Стены оштукатурены и еще не покрашены в белый цвет, как хотела того Табита. Вот холодный камин – она его так и не разожгла в тот день, поскольку совсем не было дров. Рядом большой потрепанный диван, купленный на «Ибэй», на котором она лежала, укрывшись пледом, когда к ней постучался Энди.

Задняя дверь выходила в сад, где стояли несколько полуразвалившихся сараев, из-за чего он больше походил на грязную строительную площадку. Табита стала думать о распахнутой в декабрьские сумерки двери: вот груда досок, вот Энди присел на корточки, потянулся, нащупал полиэтилен, потом тело. Кровь… Мысленно Табита зашла обратно в дом, миновала кухню, оказалась в необитаемой гостиной. Потом она поднялась по узкой винтовой лестнице мимо маленькой ванной, заставленной коробками гостевой спальни; еще несколько ступеней, и вот она в своей комнате.

Табита выбрала этот дом из-за открывавшегося на море вида. В непогоду через маленькие окна отчетливо слышался шум прибоя. И сейчас, представляя себя у окна, она могла различить далекое дыхание океана.

– Табита Харди?

Раздавшийся голос заставил ее вздрогнуть. Перед ней стояла надзирательница с перекошенным лицом, та самая, которая помогала ее обыскивать.

– Ваш адвокат ждет вас в комнате для свиданий.

– Не может этого быть. У меня нет адвоката.

Надзирательница пожала острыми плечами:

– Как бы то ни было, адвокат вас ждет.

– Что вы здесь делаете? – спросила Табита.

– И вам здравствуйте! – сказала Мора Пьоцци. – Как ваши дела?

– Не особо.

– Мне не понравился исход нашего последнего разговора.

– Но это не ваша вина, – отозвалась Табита. – Я понимаю, что вы просто хотели помочь мне.

– И я не оставляю своих попыток.

– Что вы хотите этим сказать?

– Табита, вам не справиться одной.

– Отнюдь нет.

– Нельзя же так. Это безумие!

– Может, я и в самом деле сошла с ума. Во всяком случае, вы именно так считаете?

– Если вы будете защищать себя сами, то проиграете процесс.

– По крайней мере, я попытаюсь.

– В смысле?

– Попытаюсь выяснить, что на самом деле произошло.

Мора Пьоцци поморщилась.

– Вы серьезно собираетесь выяснять истину, находясь в тюремной камере? Это и есть ваша линия защиты?

– Вы доводите дело до абсурда.

– Потому что это и есть абсурд. И что хуже всего, это самоубийство.

Табита кивнула.

– Я пришла к вам не для того, чтобы вы восстановили меня. Могу вам порекомендовать другого адвоката. Хотя бы на время, пока вы не наймете своего.

Табита посмотрела на свои руки. Ногти были обкусаны, кожа высохла и растрескалась.

Первым ее побуждением было сдаться, согласиться с доводами юриста.

– Вы считаете, что единственный выход – это признание вины. Но я не могу так поступить, – совершив над собой усилие, произнесла Табита. – Так что благодарю вас, но нет.

– Это ваше последнее слово?

– Да. Последнее. Но дело в том, что я не знаю, с чего мне начать. Не имею ни малейшего понятия.

Мора Пьоцци наклонилась к кожаному портфелю, который стоял у ее ног, и вынула оттуда толстую пачку бумаг.