– Макс, – выдыхаю я, почему-то уверенная, что сирены гудят из-за него. Что сын попал в автомобильную аварию или занимается какими-нибудь глупостями: слоняется по железнодорожным путям, выпивает с друзьями. – Макс! – кричу я, торопливо накидывая вчерашнюю одежду. – Макс!

И бегу мимо перегородки, отделяющей мою часть спальни от обиталища Вайолет. На моей стороне импровизированной стены висят фотографии сына и дочери, а также старый снимок моих родителей. Со стороны Вайолет прикноплены несколько нарисованных от руки изображений единорогов и фей и странные эскизы железнодорожных путей к западу от города.

Я скатываюсь по лестнице в гостиную. Дверь в спальню Макса открыта, я хлопаю по выключателю на стене. Постель не убрана, но это ничего не значит: сын редко застилает кровать. Поворачиваюсь и толкаю вторую дверь, в ванную, – пусто – и третью дверь, ведущую в узкую кухню, где тоже пусто, если не считать небольшой горки грязной посуды в раковине. Значит, Макс заходил сюда, пока мы кувыркались у меня в спальне.

– Попробуй позвонить ему, – советует Сэм, подходя сзади и кладя руку мне на плечо. Его пальцы давят, словно свинцовые гири, и я стряхиваю их. Мне вдруг хочется, чтобы он исчез из моего дома. Вся страсть улетучилась.

Сирены затихают, и я позволяю себе момент надежды. Питч – затерянный городишко, слишком крохотный, чтобы в нем имелись экстренные службы вроде больницы, скорой помощи или пожарной части. Ближайшие есть в Оскалусе к югу от Питча или в Грейлинге, примерно в получасе езды к северо-востоку. Зато у нас есть отдел полиции, который состоит из начальника, одного штатного и двух внештатных сотрудников.

Я бегу обратно наверх, рыщу в поисках мобильного и наконец нахожу его на полу рядом с кроватью. Набираю Макса и слышу, как телефон звонит и звонит, пока не переключается на голосовую почту. Позади меня Сэм натягивает ботинки.

– Не отвечает, – говорю я, стараясь не паниковать. Макс ведь не первый раз болтается незнамо где после полуночи. Я надеялась, что в маленьком городке посреди Айовы – по сути, в большой деревне – он остепенится после Алгодона, где связался с компанией хулиганов и начал курить, выпивать и бог знает чем еще заниматься. Но даже в Питче есть своя стая диких подростков. Так что теперь я опять беспокоюсь, что сын шляется по ночам, влипая в очередные неприятности, только уже не в горах, а на кукурузном поле или железнодорожных путях. Старая погудка на новый лад.

– Да он, верно, у друга заночевал, – замечает Сэм, натягивая через голову толстовку. Я киваю, отчаянно желая, чтобы это было правдой. – У тебя есть его фотография? Могу поискать его по окрестностям.

– Нет-нет, все в порядке, – отказываюсь я. – Мне известно, куда он ходит. – Это не совсем правда. Я знаю, что Макс общается с мальчиком по имени Клинт, который постоянно носит камуфляжные штаны: значит, либо они у него одни-единственные, либо их целая стопка и он их просто меняет на точно такие же. Приходя к нам, Клинт никогда не смотрит на меня и на вопросы отвечает как можно короче. У него близко посаженные глаза хорька, а на лице всегда сердитое выражение. О его семье я знаю только одно: Клинт живет в трейлере к востоку от города с мамой и двумя братьями.

– Хочешь, я останусь? Подожду и посмотрю, вернется ли он.

Да ни за что. Нечего этому человеку делать в моем доме, когда меня нет.

– Думаю, тебе лучше уйти, – отвечаю сдержанно. – Я сама поищу сына. Впрочем, за участие спасибо.

– Дай хоть провезу тебя по округе, – настаивает Сэм. Вид у него такой, словно он действительно хочет помочь. – А ты из машины попытаешься дозвониться.

Он прав. Питч – всего лишь точка на карте, и далеко не все проселочные дороги мне ведомы.

Припоминаю знакомую Макса; он не в курсе, что я про нее знаю.

– Есть одна девица, – говорю задумчиво. – Живет, наверное, недалеко от ярмарочной площади. Зовут, кажется, Никки. Хорошенькая, только слишком ярко красится и брови выщипаны едва не налысо. Несколько раз в неделю заходит в круглосуточный магазин, где я работаю, «Пойло и харчи». Серьезно, так и называется. Никки почти всегда покупает одно и то же: банку «Ред булл», жвачку со вкусом корицы и упаковку пончиков с сахарной пудрой. Иногда приходит одна, а иногда с девочкой лет пяти, у которой синдром Дауна. Наверное, сестра.

Никки всегда терпеливо ждет, пока малышка, зажав в руке долларовую купюру, бродит по проходу. Не закатывает глаза, не вздыхает тяжело, пока сестра то берет пачку мармеладных червячков, то кладет ее обратно и тут же тянется за пакетом картофельных чипсов. Девочка три-четыре раза хватает разные закуски, но в конце концов всегда останавливается на мармеладных червяках. Никки просто ждет, рассеянно крутя металлическую стойку, на которой лежит всякая всячина от цепочек для ключей до солнцезащитных очков. Когда сестра наконец принимает решение, они выкладывают покупки на прилавок, и я рассчитываю их.

Мне ужасно хочется, чтобы Макс рассказал мне о Никки, но на каждый вопрос о его друзьях сын просто отвечает, что в Питче все тупые. Я не настаиваю, стараюсь не давить, опасаясь, что в противном случае он вообще перестанет хоть что-то рассказывать.

Сэм открывает передо мной дверь и ждет рядом, пока я размышляю, запирать дом или нет. У Макса есть ключ, а вот Вайолет, уходя на ночь к подруге, свой не взяла.

– Все будет хорошо, – успокаивает меня Сэм. – Тебя и не будет-то всего полчаса, не больше. У дочери же есть телефон, верно?

– Да, но лучше оставить записку, – говорю я и, бросившись назад, нацарапываю несколько слов на обратной стороне попавшегося под руку конверта: «Вайолет, я пошла искать Макса. Запри за собой дверь, если вернешься домой раньше нас. Мама».

Когда я выхожу на улицу, Сэм уже сидит в работающей машине. Моя – не та, на которой мы приехали в Питч, а та, у которой меньше миль пробега и меньше вмятин, – припаркована на подъездной дорожке прямо перед внедорожником Сэма. Ночной воздух холодит; напрасно я не прихватила толстовку. Сажусь рядом с Сэмом, который, видя, как я дрожу, включает печку на максимум.

– Куда? – спрашивает он. Я благодарна ему за предложенную помощь, за готовность отправиться со мной на поиски, однако внутренний голос настойчиво советует мне пересесть из его машины в свою.

– Давай сначала заедем к его приятелю Клинту, – говорю я. – Его дом примерно в четырех милях отсюда по шоссе.

Сэм дает задний ход по засыпанной гравием подъездной дорожке и останавливается посреди улицы.

– Давай-ка лучше, – говорит он, переводя взгляд на меня, – съездим посмотрим, с чего там сирены вопили. Может, тогда ты поуспокоишься.

А в его предложении есть смысл. Мы можем объехать всю округу и не встретить Макса, но если поехать туда, куда вроде бы направились машины скорой помощи, я точно буду знать, что Макс в безопасности. Или нет.

– Думаю, нам на запад, – соглашаюсь я, и Сэм, выжимая сцепление, мчится к железнодорожным путям, разделяющим Питч пополам. Никто не может сказать, что одна сторона Питча лучше другой. На северной есть лютеранская кирха, библиотека и магазин «Пойло и харчи», а на южной – католический храм, средняя школа и старый театр. В обоих концах городка есть дома, изъятые за долги и выставленные на продажу.

Сэм сворачивает на Мейн-стрит, и я начинаю нервно притопывать ногой, когда мы проезжаем сначала мимо хозяйственного магазина, а потом – антикварной лавки со старинным автоматом для газировки, стоящим перед входом. Сэм тянется к моей руке, но я отдергиваю ее, якобы закашлявшись.

Не следовало приглашать его к себе. Хотя сегодня вечером было наше первое официальное свидание, мы с Сэмом встречаемся довольно часто. Он заходит в «Пойло и харчи» дважды в неделю: первый раз, когда едет навестить родителей, а второй – когда возвращается домой. Покупает чашку кофе или пакет семечек, и мы болтаем.

Он узнал, что я, оказавшись в этом городе, вместо того чтобы починить машину и отправиться дальше в Грин-Бэй, устроилась на работу в круглосуточный магазин, сняла облупившийся дом с двумя спальнями без кондиционеров и с плохо работающим обогревателем и записала детей в школу. Я, в свою очередь, узнала, что Сэм вырос в Питче, сейчас живет в сорока милях отсюда, в Норт-Либерти, и работает научным сотрудником в стоматологическом колледже частного университета Грейлинга.

Сегодня вечером, когда Макс гулял с друзьями, а Вайолет отправилась с ночевкой к Коре, мы с Сэмом поехали в Вашингтон поужинать в итальянском ресторане, о котором он был наслышан. Увлеклись неплохим вином и оказались в постели. Большая ошибка. Впрочем, и удовольствие немалое.

Мы скользим мимо почты и двух пустых, давно не мытых витрин, мимо гриль-бара Петитов. Чем ближе мы к железнодорожным путям, тем нетерпеливее моя нога стучит по резиновому коврику. Меня разбирает желание попросить Сэма развернуться и ехать назад в дом. Макс, случалось, и прежде отсутствовал всю ночь и появлялся лишь в предрассветные часы, помятый и с воспаленными глазами, вероятно с похмелья, но всегда возвращался домой.

Я боюсь того, что могу обнаружить, когда мы доберемся до полицейских машин или скорой помощи. Изо всех сил пытаюсь расслышать, не гудят ли опять сирены, даже опускаю стекло, но слышу лишь рокот мотора и скрип веток, трущихся друг о друга, когда мы едем по Мейн-стрит.

Пересекая железнодорожные пути, Сэм ползет медленно, но машину все равно раскачивает и трясет на рельсах. Я жду, что он повернет налево к вокзалу, на улицу, которая идет параллельно путям, но он продолжает двигаться прежним курсом. По-прежнему проезжая вдоль рельсов, мы минуем банк и крошечный продуктовый магазин, а затем три квартала, целиком состоящие из домишек на одну семью.

Я вглядываюсь в Джунбери-стрит, где живет лучшая подруга Вайолет, у которой дочка сегодня ночует. Кора Лэндри пригласила Вайолет к себе, чтобы завтра вместе провести свободный от занятий день. Я с облегчением вздыхаю. Машин скорой помощи там нет.

Питч заканчивается внезапно, как будто основателям городка было откуда-то известно, что он никогда не станет тем развитым многолюдным железнодорожным городом, который планировался изначально. Мейн-стрит превращается в обычную проселочную дорогу с безлесыми обочинами и глубокими канавами, петляющую по гектарам сельскохозяйственных угодий, теперь укрытых черным покрывалом ночи. Дорога извивается, постепенно поднимаясь, а я поворачиваюсь на сиденье, чтобы взглянуть в заднее окно. Отсюда под ногами виден весь Питч.

– Вон там! – вскрикиваю я, хватая Сэма за руку. На западной окраине Питча, в старом квартале столярных мастерских прямо вдоль железнодорожных путей ритмично кружатся красные огни. Сэм точно знал, что делает, направляясь сюда.

Не сбавляя скорости, он резко разворачивается, и я хватаюсь за приборную панель, чтобы не свалиться с сиденья на пол. Поезда не видно. А он наверняка стоял бы, если бы с каким-нибудь из товарняков, четырежды в день проезжающих через Питч, случилась авария. Или машинист вдруг обнаружил, что кого-то сбил. Сэм съезжает на обочину и ударом пальца включает аварийку.

– Попробуй позвонить Максу еще раз, – советует он, я подношу телефон к уху, и на этот раз меня сразу же переключают на голосовую почту. – Хочешь спуститься туда? – спрашивает Сэм.

Предчувствие, вязкое и темное, как грязь, наполняет грудь. Я всегда знала, что у меня никогда не будет много денег, не будет большого дома, в котором можно жить припеваючи, хорошей работы и что я, возможно, больше никогда не выйду замуж. И поскольку я так мало ждала от жизни, то считала, что просить у Бога безопасности для моих детей не так уж и зазорно. У нас с Богом всегда были сложные отношения, хотя я никогда ничего не имела против Него. Но если с Максом или Вайолет случится что-то плохое, сделке конец. Даже думать не хочу об этом. Гипнотизирую телефон, но он недвижен и безмолвен.