Лицо у неё оказалось под стать фигуре – одутловатое, с мешками под глазами и выражением вселенской усталости и раздражения. Маленькие глазки недовольно впились в меня.

– Пациент! Вы куда? – голос у неё был скрипучий, прокуренный и совершенно недружелюбный. – А ну живо в палату!

Я остановился, медленно повернулся к ней. Попытался изобразить на лице самое дружелюбное выражение, на какое был способен в данный момент.

– Доброго утра, – сказал я как можно мягче. – Прогуляться решил, воздухом подышать, перекурить. Засиделся немного.

Сестра хмыкнула и отложила журнал, на обложке которого красовалась разукрашенная полуголая девица с неестественно большими губами и бюстом.

– Воздухом? Перекурить? – переспросила она с откровенной издевкой. – Сейчас лекарства разносить будут. Потом завтрак. Потом обход. Никаких прогулок. Марш в палату, говорю! Совсем уже обнаглели, ходят тут, как у себя дома. Мне вот интересно, почему кофе опять такой паршивый привезли? Третий раз уже прошу нормальный заказать, а им хоть бы хны. И сахар вечно заканчивается не вовремя.

Она говорила это так, будто я был виноват в её кофейных проблемах и нехватке сахара. Я подавил вздох. Спорить с такой, судя по всему, бесполезно. Но и возвращаться в палату-клетку не хотелось.

– Лекарства, завтрак… – задумчиво протянул я. – А потом? Что потом?

– А потом будет обход врачей, больной! – отрезала она таким тоном, будто это объясняло вообще всё.

И снова взялась за журнал, давая понять, что разговор окончен.

Но я не собирался так просто сдаваться. Нужно было выиграть время, получить хоть какую-то информацию. Я шагнул ближе к посту, опёрся рукой о край стола, наклонился к медсестре и понизил голос до заговорщицкого шёпота, добавив в него немного игривой наглости:

– Послушайте… э-э-э… как вас? – я сделал вид, что ищу глазами бейджик, которого, естественно, не было. – А скажите честно, от чего лечить-то будут? А то, знаете ли… мой богатырь сегодня утром рвался в бой так, что я уж подумал – совершенно здоров! Готов к труду и обороне, так сказать. Может, и зря меня тут держат?

Я подмигнул ей. Сестра оторвалась от журнала, смерила меня презрительным взглядом с головы до ног, но на лице её не дрогнул ни один мускул. Да и усталость с раздражением никуда не делись.

– Ай… – протянула она без тени улыбки. – Все бы тебе шуточки шутить… Вы бы, пациент, халат-то распахнули да посмотрели на себя в зеркало. Вон висит.

Я хотел было уже возмутиться, что не висит, а как стойкий оловянный солдатик… Но медицинская сестра махнула рукой в сторону стены за моей спиной, где обнаружилось большое прямоугольное зеркало в потемневшей раме.

Моё сердце ёкнуло – что-то в её тоне заставило меня насторожиться.

Я повернулся к зеркалу. Секунду помедлил, собираясь с духом. Потом решительно рванул ворот надетого на меня больничного халата, как матрос тельняшку на груди.

И замер.

Прямо посередине моей груди, от ключиц и почти до самого живота, тянулся длинный, уродливый шов. Грубые чёрные стежки, похожие на скобы, стягивали края раны. Кожа вокруг была воспалённой, а сам шов густо измазан чем-то ярко-зелёным – вероятно, банальной зелёнкой.

Выглядело это жутко. Свежо. Болезненно.

– Вот видите, герой-любовник? – донёсся сзади равнодушный голос сестры, в котором не было ни сочувствия, ни злорадства – только сухая констатация факта. – Рановато вашему богатырю ещё в бой рваться. Операция по шунтированию сердца прошла успешно. Но надо ещё подлечиться. Поваляться. Так что марш в палату, и никаких перекуров.

Слова ударили по мне, как обухом по голове. Шум в ушах. Мир качнулся.

– Шунтированию? – эхом повторил я, не узнавая собственного голоса.

При взгляде на страшный шрам пустота в голове разрослась, будто решила поглотить меня целиком. Операция на сердце? Это объясняло больницу. Но не объясняло всего остального. Кто я? Что со мной случилось? И почему я ничего, абсолютно ничего не помню?

– Шунтированию, – уже спокойно и почти дружелюбно подтвердила мне медсестра. – Операция такая, из задницы вырезают кусок вены и в сердце вставляют. Пока рановато вам ещё бродить по коридорам, на перекуры бегать и «богатырём» своим трясти перед медперсоналом. Быстренько в палату, больной. А не то…

Шунтирование – это очень серьёзная операция. Новость эхом отдавалось у меня в голове, пока я плёлся обратно в палату. Ноги двигались сами собой, ватные, непослушные.

«Из задницы вырезают кусок вены и в сердце вставляют»…

Чудесно. Просто восхитительно. Начало новой жизни, не иначе. Или конец старой? Чёрт его знает.

Голова гудела, а под рёбрами – там, где теперь красовался этот франкенштейновский шов, – начало неприятно тянуть. Сестра что-то бурчала мне вслед, но я уже не слушал.

Толкнул скрипучую створку и снова оказался в зелёной коробке палаты. Тот же унылый вид, те же казённые койки. Воздух всё такой же спёртый. Зеркало на тумбочке всё так же бесстрастно отражает мою незнакомую, осунувшуюся физиономию.

Я машинально запахнул халат, стараясь не думать о том, что под ним. Операция на сердце… это многое объясняло, но одновременно делало ситуацию ещё более дикой. Как можно такое забыть?

Я уже собрался снова рухнуть на свою койку и попытаться собрать мысли в кучу, как вдруг… куча шерстяных, пыльных одеял на дальней койке у окна зашевелилась. Из-под серой, колючей массы высунулась голова, украшенная совершенно безумной, всклокоченной причёской, напоминающей воронье гнездо после урагана. Пара мутных глаз моргнула, фокусируясь на мне, и хриплый, прокуренный голос произнёс:

– О… Привет.

Глава 3

Я замер. Пустая палата на проверку оказалась не такой уж и пустой.

– И тебе привет, – ответил я, стараясь, чтобы голос прозвучал уверенно.

Сюрпризы продолжались. Увидев, что в комнате действительно есть кто-то помимо гор одеял, я не удержался от удивлённого вопроса, который сам собой сорвался с языка:

– Ты кто такой?!

Голова высунулась чуть больше, обнажая шею с кадыком и часть плеча в растянутой серой майке-алкоголичке. Мужик уставился на меня странно, с каким-то недоумением, смешанным с лёгким подозрением. Блондин. Или вернее, то, что когда-то было блондином, поскольку сейчас его волосы имели неопределённый желтовато-серый оттенок. Лет сорока с небольшим на вид, может, чуть больше. Лицо отёчное, с характерной сеточкой лопнувших капилляров на носу и щеках – красноречивые следы долгой и крепкой дружбы с зелёным змием.

– Чё, забыл, да? – протянул он, всё так же глядя на меня в упор. Глаза у него были голубые, но какие-то выцветшие, водянистые. – Не узнал? Немудрено, в принципе. Олег я.

Олег. Ну хоть какое-то имя в этом вакууме.

– Отлично! – ответил я и, понизив голос, уточнил уже более вдумчиво. – А я кто?

Этот вопрос сейчас волновал меня куда больше, чем личность соседа по палате.

Олег снова уставился на меня, на этот раз его брови поползли вверх, образуя на лбу складки. Он даже привстал на локте, внимательнее рассматривая меня.

– Ты серьёзно ща? – спросил он наконец, и в голосе его прозвучало неподдельное удивление, хотя и слегка приправленное какой-то застарелой усталостью от мира. – Петровича разыгрываешь, что ли? Или тебе там, в реанимации, башку совсем отшибло?

Кого? Какого ещё Петровича?

– Я на шутника похож? – рыкнул я, чувствуя, как раздражение начинает закипать внутри. – Что случилось? Говори, как есть.

Рык мой прозвучал совсем не так как я того ожидал, а… неубедительно? Или, может, жалко? В общем, совсем не так, как я надеялся, и нужного эффекта не возымел. Но Олег, пожав плечами, поморщился то ли от неприятных воспоминаний, то ли просто от утреннего похмелья, и с лёгкой досадой произнёс:

– Да откуда мне-то знать? Тебя вроде из интенсивной терапии привезли вчера. Вечером. На каталке. Ты ещё от наркоза или чем там пичкают нас не отошёл – такую чушь забористую нёс, что я аж заслушался. Про каких-то монстров, лабиринты каменные, артефакты иномирные, тьму непроглядную… Прям готовый сценарий для ужастика. Тебе, брат, книжки писать нужно, серьёзно говорю. Может, денег бы поднял. А то знаешь, как сейчас с нормальной работой – жопа полная. Вот я сварной, вроде руки из плеч, а хрен где устроишься нормально, чтоб не кинули. Одни обещания, тля…

Он говорил это буднично, перескакивая с моего состояния на свои проблемы, но его слова про «монстров, лабиринты, артефакты, тьму» заставили сердце забиться чаще. Это же… это же из моего сна! Или… из того сообщения вроде бы какой-то Системы?

Мозг лихорадочно заработал, пытаясь сопоставить факты. Если меня привезли только вчера вечером, и я был под наркозом…

– Так ты вчера приходил в себя, – буднично пояснил Олег, всё ещё не выбираясь из своего одеяльного кокона. – Воды попросил. Громко так, требовательно. Ну, я тут рядом был, встал, налил тебе из графина – вон он, на тумбочке пустой стоит. Ну представился заодно. А ты выхлебал в итоге весь графин, как верблюд, и снова отрубился. Даже спасибо не сказал. Невежливо…– Постой, – перебил я его. – Если мы с тобой толком и не говорили, как ты думал, я узнаю тебя?

Приходил в себя? Просил воды? Ни малейшего проблеска воспоминаний. Словно и не было ничего. Только сон этот дурацкий про лабиринт… и вот это сообщение… или что это было?

– Вот же зараза! – рявкнул я, скорее от досады на собственную дырявую память, чем на Олега.

– Да ты это… не кипятись, – примирительно прогудел сосед из-под одеял. – Я ж сам не знал, что ты вчера вообще никакой ещё был. Думал, просто хамоватый тип попался. Как звать-то тебя? Представиться бы надо по-человечески. А то лежишь тут, как анонимус.

– Не знаю, – выдохнул я, устало потирая виски. Голова начинала гудеть, словно внутри заработал дизельный генератор. – Я вообще ничего не знаю. Ни имени, ни прошлого, ни как сюда попал. Так что давай ты как-нибудь попроще будешь говорить, без намёков на вчерашний день, ладно? А то у меня уже в голове такой компот… скоро крышка подпрыгнет и начнёт ехать, по тихой грусти шурша шифером.

Олег помолчал секунду, переваривая информацию. Потом присвистнул.

– Да уж… Ты, я гляжу, реально плывёшь, мужик. Конкретно так. Амнезия, что ли?

– Ага, верно подметил, Шерлок, – съязвил я. – Ты, небось, сам в шоке от своего дедуктивного метода? С какой целью интересуешься? Хочешь анамнез для истории болезни собрать?

– Да ну… Скажешь тоже… Чего ты такой нервный-то? – Олег слегка высунулся из-под одеяла, полностью явив миру свою помятую рожу потомственного алкоголика. – Я просто разобраться хочу. Чисто по-человечески. Не каждый день такое видишь, чтобы человек взял и забыл, как его мамка с папкой назвали. Странно это всё. Вот ты часто видел, чтобы человек забывал имя своё?

– Я и тебя-то впервые вижу, Олег, – отрезал я, чувствуя, как терпение истончается. – Или это до сих пор до твоего сознания не дошло?

– Воу-воу, полегче, – он даже руки выставил перед собой ладонями вперёд, словно в попытке защититься. – Понял, понял. Действительно, ненормально всё это. Говоришь вроде складно, мысли выражаешь чётко, а сам – чистый лист. А ну-ка…

Он пошарил где-то в недрах своей постели и извлёк оттуда потрёпанный смартфон с трещиной через весь экран.

– Ща я гляну, может, в сети что-то нарою про такие случаи. Или новости какие местные… вдруг там что про тебя писали? Нашли, мол, неизвестного после… ну, не знаю, после чего. Знаешь, как таких называют?

Я помотал отрицательно головой.

– Джон Доу, – радостно сообщил мне Олег, вызвав непреодолимое желание поставить ему под глаз фингал. – Ты, может, помнишь?.. Ну…Ну хоть что-то?

Я отрицательно покачал головой, и сосед по палате деловито ткнул пальцем в экран и сосредоточился на нём. А я смотрел на него и чувствовал, как внутри поднимается волна иррационального раздражения. Сеть, новости… Слова знакомые, но ровным счётом ничем не помогают в текущей ситуации.

– Лабиринт помню, – неожиданно для себя произнёс я.