Через пару ударов сердца мир рухнул на него запахами, звуками и красками, придавил к земле неизбывным ужасом и паникой. Он заорал во всё горло, суча ногами и пытаясь отползти в сторону, – страшные лохматые девки в истлевших мокрых рубахах тянули к нему костлявые руки, все в трупных пятнах. Глаза их сияли, мёртвенным блеском отражая взошедшую луну. Река едва ли не ходила ходуном, вода плескалась в берегах, в её толще сновали рыбьи тела, каждое толщиной едва ли не с бревно. Щуки, сомы, караси? Боже милостивый, да какой же они величины?!

Девки трясли патлами и шипели, но не двигались с места. Иван дёрнулся ещё раз – и с криком ощутил у себя под спиной чьи-то острые коленки.

Марьяшка стояла над ним, закусив губу и выставив вперёд ручонки с зажатыми в пальцах стеблями полыни.

– Да воскреснет Бог, да расточатся враги Его, – тянула она тоненько, но уверено. – И да бегут от лица Его ненавидящие Его…

– И как исчезает дым, так и пусть они исчезнут, и как тает воск от огня, так и погибнут бесы перед любящими Бога, – зачастил он следом прерывисто и задыхаясь – ужас всё ещё не отпускал его.

Марьяшка ловко перекинула пучки полыни в одну руку, а второй схватила его за сюртук и потянула к себе. Иван рывком поднялся из грязи и выбрался на сухую землю.

Зубастые девки разочарованно скривились – почти как люди. Но Иван больше не обольщался их схожестью с человеком, вместо этого он поднял дрожащую руку с пальцами, сложенными в щепоть, продолжая твердить молитву Честному Кресту. И мертвячки с визгом скрылись в толще воды. Только патлы их закачались на волнах, подобно тине и водорослям.

Марьяшка вдруг сникла, нижняя губа её задрожала. Стебли полыни посыпались из рук на землю.

– Что же вы, батюшка-доктор, ну я же говорила, что нельзя, что утопленницы лютуют…

Так и стояла, неловко кривя рот. Иван на трясущихся ногах подошёл к ней, без обиняков сгрёб в охапку и прижал к груди. И она не отпрянула, а сама обняла его в ответ – маленькая, хрупкая. И не побоялась лезть к чудищам в воду следом за ним…

В голове царила звенящая пустота. Мир, привычный, абсолютно понятный и местами, чего греха таить, наскучивший до зубовного скрежета, вдруг развалился на части, и собрать из них что-то новое больше не представлялось возможным. Лишь мысли, что он доктор, а Марьяшка слаба и, вероятно, сама ранена (уж очень она вздрагивала, касаясь его спины ладошками), заставили его взять девчонку за плечи и увести назад, к месту, где они устроили привал.

Похоже, отсутствовали оба недолго – солнце окончательно закатилось за горизонт, но небо на западе лишь начало рядиться в серый да алый. Саквояж с инструментами и Ласка, мирно щиплющая траву, обнаружились на месте, где их и оставили. Иван усадил Марьяшку на бревно, развернул её ладошки к свету и охнул.

– Ничего себе, какие волдыри! Ты где так обожглась?

– Там, – мотнула она головой неопределённо. – Полынь кинулась рвать, чтобы вас спасти, а под ней – крапива…

– Непереносимость у тебя, – догадался он. – Сейчас намажу, погоди немного, станет легче.

Ладошки Марьяшки наощупь были совсем холодными. Он удручённо покачал головой – как бы не застудилась девка после пережитого. У самого зуб на зуб не попадал, несмотря на тёплую ночь – ледяная вода до сих пор хлюпала в сапогах, а мокрые штаны неприятно облепили ноги и пах.

Но он потерпит, он мужик. Девчонке, спасшей ему жизнь, помощь требовалась гораздо сильнее.

– Сейчас-сейчас, погоди, – успокаивающе бормотал он, втирая мазь в обожжённые ладошки и запястья, с которых никуда не делись следы от верёвки. Тщательно замотал их тряпицами – так, чтобы повязка не свалилась и при этом не сковывала движений. – У меня средство хорошее, сам готовил. К утру станет легче.

– Хороший вы, Иван Кузьмич. Добрый, – вдруг шепнула тихонько Марьяшка. – Я таких добрых и не видела. Меня так, как вы, никто никогда не жалел…

И вдруг уткнулась носом ему в плечо и разревелась во весь голос.

– Ну чего ты, ну чего?.. – аж растерялся он. Плачущих женщин он утешать не умел, как и детей. И непонятно, кто сама Марьяшка – по возрасту уже почти баба, а по поведению дитя дитём! Поэтому принялся просто осторожно поглаживать её по встрёпанной макушке. – Ну полно тебе. Спаслись же, всё получилось! А русалки сгинули, чтоб им в ад провалиться…

– Не надо! – вдруг вскинулась Марьяшка. – Не проклинайте их, они же… Не виноваты, что такие! Думаете, если они мертвячки и нечисть, так сочувствия недостойны?

– Это как? – опешил Иван. – Они ж того… Сами утопились. Ну, так в бабкиных сказках говорится…

– А вы думаете, бабы да девки по доброй воле топятся? – Марьяшка вдруг взглянула на него сквозь слёзы со странным прищуром, в котором одновременно сквозили и горечь, и насмешка. – Или, по-вашему, они такими дурами были, что прямо мечтали с жизнью распрощаться?

Иван ссутулил плечи.

– Не знаю, Марьяна, – честно сказал он. – Я уж вообще ничего теперь не знаю.

– Ни одна живая душа не хочет умереть без причины, Иван Кузьмич, – девка опустила взгляд и продолжала бормотать сквозь слёзы. – Если кто-то и прощается с жизнью, значит, жизнь ту невозможно было вынести. И они, конечно, страшный грех совершили, да только одному Богу их судить, не людям. А от русалок можно откупиться, оставить одежонку на берегу или гребешок… Они хоть и мёртвые, а всё равно ж девицы. А топят других от обиды да зависти. Думаете, легко влачить такое существование? Только по ночам из речки высовываться, потому что дневное светило жжёт? А на дне только раки да утопленники, да рыбы глупые? А душа их в это время, знаете, где?

Не дождавшись ответа, всхлипнула.

– Вот и я не знаю, Иван Кузьмич. Но в одном уверена – несчастные они, потому и злые.

Иван почесал затылок. На практике в госпитале наставники рекомендовали не спорить с умалишёнными, а ничем иным, как помешательством или душевным расстройством, он Марьяшкин монолог ещё час назад сам себе бы не объяснил.

Но теперь… Лишь проворчал в ответ.

– А ты, Марьяна, слишком уж добрая. Как ты дожила только до своих лет?

– Вот так и дожила, – выставила она перед собой забинтованные руки.

Иван в очередной раз не нашёлся, что сказать.

Поэтому просто тихонечко вздохнул и начал собирать вещи. Оставаться рядом с речкой и лесом в Купальскую ночь (а в народных поверьях он теперь на всякий случай решил не сомневаться) было слишком рискованно, надо дойти хоть до Пашниного луга. А там уж можно и заночевать. Вдруг и впрямь повезёт встретить загонщиков или пастухов? В компании с мужиками и от мертвячек обороняться легче.

* * *

Вышли они из лесу, когда по ощущениям минула полночь. Дорога резко вильнула вправо и расстелилась рушником через огромную равнину, поросшую мятликом да одуванчиками. Как назло, ни огонька впереди. Иван знал, что до Николаевки оставалось вёрст пять, но сил идти у него уже не было. Да и Марьяна в тусклом ночном мраке, что наползал на луг со всех сторон, выглядела очень уж усталой и бледной.

Потому он несказанно обрадовался, увидев неподалёку от дороги кострище с охапкой дров. Рядом валялись сено и брёвна, истёртые до блеска, – похоже, частенько на них сидели и лежали.

«Наверняка от гуртовщиков осталось, – подумал Иван с радостью. – Вот спасибо им большое! Разожгу костёр, посидим до утра. А явятся – я им монет предложу за дрова. Может, и насчёт лошади выйдет уговориться».

Марьяшка молчала, погружённая в одной ей известные думы. Иван усадил её на одно из брёвнышек, накинул на плечи сюртук, чтобы та не мёрзла. Принёс сена под ноги. Сам разжёг костёр, насадил на прутик кусок хлеба, поджарил со всех сторон. Девчонка приняла угощение с опаской, отщипнула кусочек, сунула в рот.

– Вкусно, – удивилась она. – Только пепел на зубах хрустит.

– А ты водой запей, – Иван протянул ей фляжку. – Скажи, тут ведь никаких нечистей не водится?

И сам едва не рассмеялся от собственных же слов. Пары часов со встречи с русалками не прошло, а он уже готов поверить во всех кровососов да мертвяков скопом.

– Не должно, – Марьяшка отставила фляжку в сторону, вытерла рот и наконец-то улыбнулась. – В лесу имного всяких, а тут лишь полуденница или полевик, но и то в жаркую пору. А сейчас… Сверкуны разве что не спят, но они и не кусаются.

– Сверчки-то? – рассмеялся Иван. – Определённо нет. А вот комарьё нас заест ночью, если за костром не уследим. Дай-ка немного…

Пучок сена, брошенный в огонь, задорно полыхнул и через минуту угас, но сами дрова гореть стали веселее. Иван сел на землю прямо у Марьяшкиных ног, притулил у бедра саквояж с инструментами. И она тут же сползла с бревна – видать, стыдно стало сидеть выше барина. Доверчиво прижалась с другой стороны к его боку, как котёнок, и он сам не заметил, как обнял её в ответ. Безо всякого дурного умысла – Марьяна виделась ему кем-то вроде Наташки, младшей сестрицы Игната, друга детства. Оба – дети плотника, служившего при отцовом поместье, но если Игнат был тем ещё хитрованом, постоянно вовлекавшим наивного барчука в проказы, то маленькая Наташка всё время витала в облаках. И таскалась за Иваном хвостиком, и смотрела светлыми глазёнками – всё ждала, когда он расскажет что-то новое про планеты, увиденные в отцовом телескопе.

Только Наташка в детстве нет-нет, да раздражала его своей приставучестью. С Марьяной же было легко. Она пахла подгорелым хлебом и немного речной тиной, потихонечку сопела, грея ему бок. Вокруг шелестел колосками пушистый ковёр из мятлика, уходящий вдаль и во все стороны, рядом Ласка пощипывала траву, и небо над их головами переливалось жемчугами да бисером, каких нет ни у одного властителя на земле.

И чудилось Ивану, что это и впрямь не холодные светила, висящие в бескрайней пустоте в тысячах вёрст от земли, а чьи-то сказочные сокровища.

Что два мира, людской и потусторонний, – это две реки, чьи русла то и дело сходятся, а раз в год и вовсе переплетаются меж собой. И он подумал, шалея от собственной смелости, – вот бы ещё кого увидеть вроде русалок! Только не такого страшного. Есть же Аука из сказок старой няньки, и дед Боли-бошка, и моховики, похожие на крохотных человечков, и многие другие… Сказки-то не на пустом месте берутся! Жаль, что он отмахивался от них, когда подрос – зачем сыну помещика, что будет учиться в Санкт-Петербурге, забивать голову деревенскими глупостями?

«Надо будет у Тимофеихи спросить, она наверняка знает многое, – размышлял он, клюя носом. – И Марьяшку забрать на службу к себе. Это самое малое, чем я могу с ней расплатиться за спасение. Грамоте обучу, помогать мне станет, а там уж разберёмся…»

Марьяшка как почувствовала, о чём он думает, – подняла сонное личико к небу.

– А вон та звёздочка как зовётся?

– Синенькая? То не звезда, то планета, – поправил Иван. – Венера, названная в честь богини любви.

– Я такую не знаю, – девица наморщила лоб. – Иноземная, небось…

– Она самая. Из Древнего Рима…

– А далеко это? – Марьяна зевнула и потёрла глаза. – Дальше Николаевки?

– Намного дальше, – Иван тихонько рассмеялся. – Умаялась? Спи давай, я покараулю.

Марьяна лишь кивнула, устраиваясь поудобнее.

– Вот бы посмотреть, как она взаправду выглядит, Венера ваша. В трубу ту, позорную…

– Подзорную, Марьяша. Тут даже не она, а телескоп нужен. Подумаем, как тебе её показать.

Он и сам себе уже казался благодетелем, выводящим неграмотную девицу к свету знаний. Чем Бог не шутит, вдруг научится читать, и появится у него собеседница для тем, в которых даже прислуга в отцовом имении не желает особо разбираться? Считает, что нечего в небеса пялиться, там Боженька живёт, смущать его ни к чему. А Марьяшка, как податливая глина в умелых руках, можно лепить из неё мудрое, доброе, вечное…