Иван долго так сидел, размышляя о будущем и сам собой заранее гордясь. Одну руку положил на саквояж, второй по-прежнему обнимал задремавшую девчонку. А вскорости и его самого неожиданно сморил сон, неглубокий и зыбкий, где-то на грани между явью и мороком.

А вырвал из него хруст ветки под чужой ногой.

Он поднял отяжелевшие от усталости веки и увидел людей, выходящих из темноты. Бородатых, всклоченных, в несвежей одежде. Впереди брёл мужик в картузе, нахлобученном поверх повязки на голове. Тоже несвежей – даже в темноте виднелись бурые заскорузлые пятна. А вот армяк на нём был добротный, новёхонький и явно рассчитанный на меньший рост. Рукава потрескивали, когда мужик крутанул плечами в стороны, словно бы разминая.

Марьяшка шевельнулась, подняла голову – и перестала даже дышать.

– Сиди тихо, – шикнул на неё Иван, поспешно вскакивая на ноги. Огляделся – незадача какая, семеро! Глазищи злые, одеты абы как, вперемежку дорогое и рваньё. Позади шёл нехорошо ухмылявшийся парень и вовсе в бабьей кофте.

– Милости прошу к нашему шалашу, – просипел вожак, ощерившись, – передних зубов у него не хватало. – Ишь какие, приглашения не дождались, дровами попользовались, а платить кто будет?

– Заплачу, – торопливо кивнул Иван, открывая наощупь саквояж. Молодой, в бабьей кофте тут же пошагал к нему, протягивая ручищи, и он задвинул сумку за спину. – Не трожь! Я доктор Иван Кузьмич, веду хворую из Николаевки. Зараза у неё, для людей опасная.

Мужики встревоженно забубнили меж собой, но вожак жестом приказал им заткнуться.

– Чего ж ты, дохтур, не боишься заразы той?

– Ремесло у меня такое, заразы не бояться, – ответил Иван, с облегчением нащупывая рукоять револьвера. Взвёл курок, надеясь, что щелчка никто не услышит. – За дрова заплачу. Пустите нас, ехать нужно.

– А ну погоди-ка! – из темноты вышел мужичонка с длинным носом и пегими, уныло обвисшими вдоль щёк усами. – Я его знаю! Эта собака сутулая меня в кандалы отправила за бабу, которую я уму-разуму разок поучил!

Мужики затихли, смотря на Ивана злыми волчьими глазами. Он сразу понял, что стычки не избежать. Но теперь окончательно в этом уверился.

– Марьяна, живо на лошадь, – прошипел он сквозь зубы.

– Да как же, батюшка… – едва слышно выдохнула девка.

Жаль, нельзя было рыкнуть во всю глотку. Ну не дура ли?

– Сказано – живо! Я сам с ними разберусь…

И сделал шаг навстречу банде.

– Ефим Коряжка, забулдыга, тиран, живодёр и истязатель, – Иван попытался придать голосу стали. – Весной изуверски избил жену Агафью, скинувшую после истязательств дитя, а ей угрожал ножом, если пойдёт жаловаться уряднику, за что и был взят в кандалы. Сбежал по пути на каторгу, подлец?

– Сбежал, – с нескрываемой радостью выдохнул мужичонка. – И тебя порешу, сволочугу, и Агашку поганую, и урядника, и всех…

– Ишь какой, – лениво процедил вожак и харкнул сквозь зубы прямо в костёр. – Так получается, бабу ты Ефимке тоже должен. Вот девку мы твою и заберём, ей всё равно помирать скоро, раз хворая. А зараза нас не пугает, у Пашки хрянцузская срамная болезнь, и ничо, жрёт да бздит как здоровый.

Из-за спины раздался жалобный вскрик. Иван развернулся стремительно, сумка со звоном упала вниз, склянки да банки разлетелись по земле. Рука с револьвером словно сама собой взвилась в воздух, палец нажал на курок.

Грохот прокатился по полю, всколыхнул траву, спугнул ночевавшую неподалёку стайку скворцов. Мужик, которого он даже не разглядел в темноте, вцепился одной рукой в поводья вставшей на дыбы Ласки, но лошадь, на которой сидела бледная от ужаса Марьяшка, с визгом взмахнула копытами – и тот с хеканьем отлетел в сторону.

– Бей сукина сына! – взревел вожак. – Всех не перестреляет!

Иван успел взвести курок и пальнуть ещё раз, уже в упор – и Коряжка с воем покатился по земле, держась за живот. Но остальные налетели скопом, выбили револьвер из руки, повалили на землю.

От первого удара голова вспыхнула острой и горячей болью, в ушах зазвенело, от второго – выбило воздух из лёгких. Чей-то сапог вдавил ему пальцы правой руки в землю. Затем его подняли, растянули в стороны, и тумаки с пинками обрушились градом. Иван всё силился вздохнуть и не мог, что-то клокотало в горле, выходило наружу судорожным солёным кашлем.

Внезапно дрогнула земля. Точно во сне Иван слышал истошные крики мужиков, затем почуял, как стискивавшие его ручищи разжались, рухнул на бок и сам захлебнулся хриплым воплем – невыносимая боль раскатилась волной по всему телу.

Затем его с силой дёрнуло вверх. Он рухнул животом на что-то тёплое и одновременно жёсткое, впившееся в бок. Осознал – лука седла. Затем его подхватило и понесло вперёд. Седло било в бочину, Иван кашлял, выплёвывая солёные сгустки, и всё никак не мог открыть глаза. Гул в голове ширился, бился изнутри в черепную коробку.

Тело покачивалось, руки, повисшие бесполезными плетьми, то и дело цепляли стремена и девичью босую пятку. Очень-очень холодную.

– Мар-рьяш-шка, – просипел Иван, отплёвываясь от крови и пыли, летящей в рот. – Н-н-еее уйдём… С-с-сама бы… ушла…

Девка вцепилась ему в плечи с такой силищей, какой не он не чувствовал в жизни. Не то что у хрупкой бабы – даже у здоровенного мужика.

– Ничего, Иван Кузьмич, вы ж меня тоже спасли, – донёсся сквозь гул в ушах её голос, странно ровный и при этом очень грустный. – Бог нас в беде не оставит. А вы спите, мой хороший. Во сне люди выздоравливают…

И Иван вдруг разом потерял последние крохи сил. Провалился в белую пустоту без запахов, звуков и без каких-либо ощущений.

* * *

Разбудила его надоедливая мошка. Сначала жужжала над самым ухом, заставляя вздрагивать, а затем села прямо на нос. Иван с брезгливым шипением провёл по лицу ладонью и замер. Разомкнул слипшиеся веки, взглянул на пальцы – совершенно целые и ровные. Пересчитал их для пущей уверенности, затем протёр глаза, ощупал лицо и рот – ни ссадин, ни выбитых зубов. Попытался встать и охнул – спина отозвалась нытьём промеж лопаток, но это была другая боль, та, что приходит от долгого лежания.

– Слава те, Господи, очнулись, Иван Кузьмич! – раздался голос отца Марка, служившего в Николаевской церквушке.

Он приподнял голову, огляделся по сторонам и понял, что находится в незнакомой избе. Пахло здесь на удивление хорошо – не поганым ведром и нестиранными онучами, как часто бывало у деревенских пациентов, а сеном да меловым раствором, что использовался для побелки печей. И свежими щами.

Отец Марк сидел на соседней лавке, поглаживая бороду. Плотный, даже тучный, одет по-мирскому: холщовая рубаха и штаны, да сверху суконный жилет. Перед ним на столе – склянки с мазями, револьвер, инструменты в тряпице. Иван растерянно моргнул. Неужто Марьяшка и имущество у напавших бандитов забрала? Да не может такого быть!

Что же произошло на самом деле?

– Здравия вам, Иван Кузьмич, – послышался женский голос. Из-за печи показалась полнотелая баба с ухватом в руках. Взгляд её был ласковым и дружелюбным. – Щец-то с капусточкой будете? У нас молоденькая совсем, вот только поспела, вкусная – пальчики оближете! Оголодали небось в пути…

– А где… – он приподнялся на лавке, ощупывая рёбра. Целые. Да как так?!

– Я мать Катеньки Опаненковой, Лукерья Прокоповна, – пояснила баба, вытаскивая из печи горшок, из которого валил ароматный пар. – А дочка на улице. Тяжко ей в избе, жалуется всё время на духоту. Вас, поди, и ждала, вот-вот уж разрешиться должна.

– Ты погоди, – остановил Лукерью Иван и повернулся к батюшке. – Что со мной было? Где Марьяна?

Руки у бабы дрогнули, ухват грохнулся на пол. Хорошо, что щи успела поставить на стол. Через миг в сенях раздались тяжёлые шаги.

– Матушка, что случилось? – выглянула из дверей Катерина. Лицо одутловатое, на лбу выступила испарина. Живот топорщил широченный сарафан, нижняя рубаха была мокрой от пота. – Ох, батюшка доктор очнумшись!

– Марьяна где? – повторил Иван вопрос. – Подруга твоя. Говорила, знает тебя. Мы вместе шли, на нас каторжник беглый напал и с ним банда…

Щёки Катерины вдруг тронул румянец.

– Знает, говорите? – она заулыбалась, но почему-то пряча глаза. – Значит, всё и вправду хорошо пройдёт. Это она вас оздоровила и привезла аккурат к моим родам, чтобы вы, значится, помогли деткам на свет появиться…

– Да кто она-то?!

– Она, – повторила Катерина, а затем пояснила. – Берегинечка наша.

Отец Марк недовольно крякнул, но промолчал. А Катерина поманила растерянного Ивана за собой, и тот вышел во двор.

Солнце купалось в белых перьевых облаках в самой вышине – похоже, проспал всю ночь и часть утра. Лёгкий ветерок приятно обдувал разгорячённое в избяной духоте лицо. Перед ним расстилалась Николаевка – десятка три домишек на одной-единственной улице, за ними репища, ближе к речке – бани. Вокруг хорошо, благостно, яблони за каждым забором. У распахнутой калитки паслась коза с одним рогом, на завалинке умывалась полосатая кошка.

– Вон там она обитает, – кивнул Катерина на рощицу, что простиралась на невысоком холме по ту сторону реки.

Иван прищурился, стараясь разглядеть среди высоких берёз и лип хоть какое-то подобие жилища. Не нашёл и рассердился.

– Смеёшься надо мной, что ли?

Отец Марк, вышедший следом за ними, задумчиво огладил бороду.

– Иван Кузьмич, тут такое дело… Непростое. Даже не знаю, с какой стороны подступиться.

– Да уже с какой-нибудь, – Иван с большим трудом подавил в себе раздражение. – Меня эта девица спасла дважды за сутки от смерти, причём в первый раз от речных утопцев. Получается, нечисть на самом деле существует?

– Всяко бывает, – неопределённо пожал плечами священник. – Особенно в такой день, как вчера… Да вы присели бы, Иван Кузьмич. Чую, беседа у нас с вами долгой получится. Человеку вашего склада ума и характера бывает трудно поверить в подобное, но вы уж постарайтесь.

– Я русалок вчера своими глазами видел, – напомнил Иван. – Потому поверю, кажется, во что угодно. Не томите, отче Марк, прошу вас.

Священник грузно осел на завалинку, погладил кошку. Та приподняла умильную мордочку, боднулась лбом в ладонь и громко замурчала.

– Всякая тварь Божья жить и радоваться спешит, ибо знает, что дни её скоротечны, – задумчиво сказал он. – Вот и Марьяна жить спешила. В ту пору богомольцы через здешнюю местность любили хаживать – ни низин, подтопляемых в любую непогоду, ни болот. Правда, люд разбойный в лесу озоровал, ну так и дорог хватало на всех, гуртом собирались и брели.

За плетнём прошагал мужичонка в потёртом зипуне и тёплой шапке, сдвинутой на самую макушку. Зыркнул было на Ивана, раскрыв рот, но тут же смутился и поспешил восвояси.

– Пантелей вашу кобылку к себе во двор взял на время, у него колодец рядом, пей – не хочу, – объяснил отец Марк. – Тоже дивится происходящему, хотя уж давно бы привыкнуть мог… Так вот, Марьяна. Шла она на богомолье со всеми, вроде как жениха хорошего попросить хотела. Девки в её возрасте, знамо дело, о мирском больше думают, нежели о загробном, и даже я не стал бы их за это осуждать.

Священник чуть улыбнулся, но потом резко погрустнел.

– Как вышло, что осталась она в тот скорбный час одна, куда запропали остальные паломники – одному Богу известно. Ну и налетел на Марьяну лихой человек, снасильничать пытался. Она девка-то малая росточком, да ершистости в ней, видать, на троих хватало. Ну и дала ему отпор. Тот осерчал, скрутить её пытался, руки выворачивал – без толку, билась она, как зверёк, маленький, но зубастый.

Иван сглотнул. Враз вспомнились следы от пеньки на тоненьких, будто птичьи косточки, запястьях.

– В общем, нашли её в той роще под утро. Лежала… как живая. Не снасилил её негодяй. Но за непослушание шею ей того, набок…

Отец Марк не договорил, губы его дрогнули. Он с трудом – Иван отчётливо слышал – подавил всхлип. Сам же сидел, словно пристукнутый пыльным мешком по темечку.