Колдовская ночь (страница 11)
– Похоронили её, как водится, оплакали и дальше пошли. А через месячишко возвращались той же дорогой, а на месте её кончины липка выросла, да необычная такая – на три ствола будто разветвляется. И кругом берёзок прорва, совсем махоньких. Остановились неподалёку с ночёвкой – а утром старуха, которая уж на ладан дышала от тягот пути, вдруг стала лучше себя чувствовать и дальше своим ходом побрела, без чужой помощи. Только плакала дюже – мне, говорит, девочка наша несчастная снилась. Говорила: «Не тужи, бабушка Глафира, Бог милостив, я его за твоё здоровье попрошу…» Вот с тех пор народ в ту рощу дорожку и протоптал к Марьяне за помощью. Место это, изначально скорбное, нынче благостью наполнено. Девки да бабы стекаются со всей округи, молят за здоровье детишек, за своё – ну и женихов просят добрых.
– И она помогает, берегинечка наша, – Катерина, про которую Иван уже успел забыть, промокнула фартуком выступившую влагу на глазах. – Всегда помогает. Вот и вы, Иван Кузьмич, сами сказали, что она про меня спрашивала…
– Сказал, – Иван не узнал своего голоса, сухого и надтреснутого. Горло изнутри будто царапала здоровенная острая каменюка. – Когда это произошло?
– Давно уж, почитай, с того времени первую избу в Николаевке заложили. Сначала для богомольцев, а потом и простой народ начал тут селиться. Место-то хорошее, намоленное, – священник потёр лоб. – Лет двести точно минуло, а то и больше…
Иван уронил лицо в ладони.
Человек хрупок и слаб. Бесконечно слаб перед негодяями самого низшего пошиба. Сволочь, имя которой наверняка не помнили даже близкие и родные, походя обрубила жизнь девчонки, что едва начала невеститься. Руки ей выкручивала, надругаться пыталась.
А его… А его не было рядом, чтобы защитить. И не могло быть рядом. Марьяна – маленькая, хрупкая, угловатая – старше него на двести лет. И шестнадцать ей никогда не стукнет…
Иван прикусил костяшки пальцев мало не до крови, чтобы не завыть в голос. Грудину будто раздирало изнутри от боли – и ощущения собственного бессилия. Как тогда, в детстве.
А отец Марк, словно поняв, о чём он думает, продолжил.
– Марьяна слаба была, но дух её оказался крепче калёного железа. Я, каюсь чистосердечно, как сюда на службу заступил, сначала понять не мог, чего народ в ту рощу тянется. Даже сердился – устроили тут языческий культ! Пока однажды прямо на богослужении её не увидал, на Пасху. Как сейчас помню – литургия идёт, я к народу с благословлением вышел, гляжу – матерь Божия, стоит в уголочке, крестится! Вся прозрачная, в глазищах слёзы, а сама улыбается. И, главное, никто её в толпе даже не замечает. Я уж думал, помстилось мне, а потом на Рождество она снова пришла.
– И сейчас приходит? – у Ивана что-то дрогнуло внутри.
– И сейчас, – кивнул отец Марк. – На Светлую Радуницу, на Пасху, на Рождество… И раз в год ходит по земле человеком – на Иванов день. Но видит её далеко не всякий. К примеру, дочку мою, Агриппину, она три года назад из леса вывела, та за грибами пошла и заплутала… Дочь её не видала-то вживую ни разу, потому и не опознала – девка и девка, ну чужая, так мало деревень в округе, что ли? Всех девок да баб оттуда и не упомнишь. Но первый раз за все годы она ввязалась в драку с лиходеями, чтобы кого-то защитить. Грудью за вас встала и привезла ночью к воротам церкви, вот тогда и я её увидел живьём. Она мне поклонилась низёхонько, мол, помогайте, батюшка – и в воздухе истаяла. Так-то она до рассвета ходить человеком право имеет, но нынешней ночью все силы, видать, на вас истратила, вот и вернулась к себе до срока.
Иван обхватил себя за плечи – его трясло. Мысли плясали в голове, как шальные, он не мог ухватиться ни за одну из них.
– Она ведь как живая была, просто холодненькая, будто замёрзшая, – прошептал он. – И меня ещё предупреждала, что купальской ночью лешие озоруют, да русалки, да иные подобные им создания. А я её высмеял, дурень… А ей руки полынью обожгло, когда меня спасала, я думал, непереносимость, а она сама как те утопленницы…
– Ну, это вы, Иван Кузьмич, маху дали, – священник поморщился. – Не живая, это верно. Но и не мёртвая. Никто до сих пор не ведает, что такое Марьяна и ей подобные. Наука их отрицает, а церковь принимает не всегда.
– Берегинечка она, – Катерина упрямо поджала губы – похоже, спор насчёт языческого определения шёл у них не в первый раз. – И неча больше гадать. Старики бают, нашу Николаевку уже лет двести как раз ни одно лихо из-за неё и не трогает, ни град, ни лютые морозы, ни засуха, ни мор с неурожаями.
– Может, и так, – священник примирительно усмехнулся. – Я за годы службы в Николаевке тоже перестал удивляться чему-либо. Уповаю лишь на то, что Господь милосерден и всё в этом мире случается по воле его. Если стала малая девка обережницей здешнему люду да в церковь заходит, будучи мёртвой уж более двухсот лет, кто я такой, чтобы этому препятствия чинить.
Иван посидел ещё немного, собираясь с духом, а затем поднялся с завалинки.
* * *
От провожатых он отказался. Взял лишь пирога с земляникой у словоохотливой бабы на выходе из деревни, оставив взамен пару мелких монет. До рощи пошёл босиком, сняв у речки сапоги и перейдя водную гладь вброд. Подспудно надеялся, что ледяная вода хоть немного остудит бурю в душе.
Липу он узнал сразу – и впрямь будто на три ствола поделена. И средний, самый крупный, очень уж напоминал по форме худенькое девичье тело.
– А я-то тебя на службу думал принять, жалованье назначить, чтобы и на приданое хватило, и на всякие другие бабские радости, – прошептал он, осторожно, даже стыдливо касаясь рукой ствола, покрытого серой неровной корой. – Облагодетельствовать решил, дурень. Скотина самодовольная.
Иван поднял голову и увидел многочисленные ленты на ветвях, повязанные просителями. Рядом с одной из них, ярко-зелёной, покачивались пёстрые бисерные бусики.