– А я вот что. – Она протянула ему тонкую книгу в красном переплете. Это был сборник стихов.

– Как по-девчачьи, – пробормотал Ади себе под нос, но полистал книгу, просто чтобы проявить дружелюбие. Стихи были написаны английскими буквами, но слов он, как ни старался, не мог понять. – Хм… а что это за язык?

– Урду. – Она посмотрела на него искоса, как на дурака. – Но ты не волнуйся, там сзади перевод.

Пока она порхала над птицами, сосредоточенно разглядывая красочные рисунки майн и павлинов, он понял, что начинает раздражаться. Большинство детей в школе могли говорить на других языках, кроме хинди и английского. Он знал, что Ма может говорить на панджаби и даже немного на урду. Почему его никогда ничему этому не учили? Его отец – вот ответ на большинство «почему». «Хинди – наш национальный язык», – настаивал он. Он подчеркивал, что китайцы, французы, итальянцы гордятся тем, что говорят на своих национальных языках. Проблема Индии заключалась во всей этой чепухе о «единстве в разнообразии», давшем ее жителям двадцать два официальных языка и ни одного национального, и в «колониальном мышлении», из-за которого многие предпочитали всем им английский. По словам отца, только приняв в качестве общего языка хинди, Индия могла стать великой сверхдержавой.

– Мне кажется, она немножко детская. – Девочка улыбнулась и вернула ему иллюстрированную книгу о птицах.

«Сама ты немножко детская».

– И каких птиц ты ненавидишь больше всех?

– Стервятников.

– Стервятников? – Она зачарованно прищурила большие карие глаза. – Почему?

– Потому что… – начал он и осекся. Что он мог ответить? Что видел стервятника и это его испугало? Он уже и так показал себя неудачником, который прячется в библиотеке. Не хватало только еще дать ей понять, что у него винтик в голове разболтался.

– Ой, библиотека сейчас закроется. – Она посмотрела на часы с розовыми цветами на ремешке, даже не цифровые. – Я возвращаюсь в класс.

Он сверился с «Касио». Библиотека закрывалась за полчаса до последнего звонка, но оставалось еще четыре минуты и четырнадцать секунд. Ади пытался придумать, как бы избавиться от девочки, чтобы выйти отсюда одному, но прежде, чем он успел что-то сказать, она исчезла. Подойдя к библиотекарю, чтобы та выдала ему книгу о птицах, он понял, что все еще держит в руках ее тоненькую красную книгу. На ней стоял штамп с ее именем – Нур Фаруки, взяла книгу на три недели. Вот как ее звали. Не Куки, как ее называли все. Он стоял, глядя на книгу, почему-то не в силах оставить ее тут, и в конце концов решил забрать и ее.

Выйдя в открытый коридор, Ади выглянул из-за стены высотой ему по грудь и огляделся. Обвел глазами крыши школьных зданий, высившиеся над дорогой эвкалипты, бледно-желтые многоквартирные дома за ними. Стервятника не было, и, вспоминая об этом, он почувствовал себя довольно глупо. Глядя вниз на окна класса, он увидел, что сидящие сзади бросают в девчонок бумажные шарики, и не мог заставить себя вернуться.

Он скучал по Монти и Джею-Пи. Они бы защитили его от насмешек. Они наверняка тоже забыли бы купить себе брюки, и он был бы не одинок. По соседским друзьям Санни и Банни, близнецам Сардаар, он скучал тоже. Их так все и звали – Санни-Банни, и они любили сбивать всех с толку, постоянно меняясь футболками и платками в горошек, покрывавшими головы. По крайней мере, останься у него хотя бы они, ему было бы, кому рассказать о своем худшем школьном дне. Они бы рассмеялись, как всегда, запрокинув головы под одним и тем же углом, их визги синхронизировались бы, и он рассмеялся бы так же, как и они, будто все это не имело значения.

Все они ушли. Санни-Банни переехали в Южный Дели после того, как их отца повысили. Еще хуже то, что Ади поссорился с ними как раз перед их отъездом – из-за дурацкого матча по крикету. А теперь у него осталось ноль друзей и негде было спрятаться. Он снова посмотрел в выжженное небо, и ответ пришел к нему сам собой.

Двустворчатые двери в часовню были высокими и тяжелыми, как будто для того, чтобы не пускать слабых и трусливых. Он толкнул их плечом. Часовня оказалась совсем не похожей на церкви в книгах и фильмах: ни высоких потолков, ни цветных стеклянных окон, ни резных колонн. Она была размером примерно с две классные комнаты вместе взятые, и в ней пахло затхлым ладаном. Окна были закрыты красными занавесками, но дневной свет был для них слишком ярок, и они становились светящимися розовыми порталами, похожими на веки, закрытые от солнца.

Внутри стояла гробовая тишина – приглушенная тишина, такая, которая заставляла осознать, сколько шума вы производите, просто живя на этом свете. Ади на цыпочках подошел к одной из длинных скамеек впереди и сел, скрестив руки на груди. Здесь было прохладно, обдувало, словно зимним ветерком… здесь был кондиционер! Как он мог этого не знать? Это единственное место в школе, кроме компьютерных классов, где был кондиционер. Все важное нужно держать в прохладе – и компьютеры, и богов. Может быть, вот почему Иисус выглядел таким спокойным, хотя был пригвожден к кресту и истекал кровью из дыр по всему телу. Там были Мать Мария (разве она носила сари?), державшая на руках Младенца Иисуса, и Святой Франциск, единственный святой, которого Ади мог узнать, потому что лицо Святого Франциска было напечатано на кармане его рубашки. У этой статуи было ничего не выражавшее, но настороженное лицо, как на удостоверении личности. Он походил на человека, слушающего молитву. Иисус был слишком возвышен, слишком довольно улыбался, чтобы беспокоиться о мелких проблемах. Кроме того, все христиане всегда молились Иисусу, и почти никто никогда не молился Святому Франциску, так что шансы на то, что он сможет помочь, были выше.

Ади сложил руки и начал:

– Дорогой святой Франциск, – но тут же остановился.

Что он мог сказать? Он знал все гимны и песни, которым ему каждое утро приходилось подпевать, но никогда всерьез не просил о чем-то никого из святых (кроме Санта-Клауса, если это считается). Можно ли было попросить что-то вроде консоли «Сега» или полной коллекции «Приключений Тинтина»^[8]? Или уместнее было просить абстрактных благ – чтобы отец был не так зол, а Ма не так печальна? Может быть, на миг подумал он, поступить проще и попросить, чтобы Ма поскорее вернулась? Но правда ли он всерьез намерен обращаться к святому с такой детской просьбой? Нет, решил Ади. Все, о чем он станет просить, – сделать его выше, сильнее, громче, как Микки, чтобы ему не пришлось ни от кого прятаться.

– Дорогой святой Франциск, – начал он снова, и пронзительный звон последнего звонка вырвал школу из дремоты. Ему нужно было бежать обратно в класс, вспомнил он, за сумкой.

У двери он остановился и обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на статую. Каменный святой равнодушно смотрел на него.

* * *

На двух входных дверях было три замка: висячий замок Харрисона с девятью рычагами, который открывался золотым ключом, замок с железной решеткой, который открывался длинным серебряным, поворачиваемым трижды, и, наконец, просто щелка в деревянной двери. Что они так отчаянно охраняли? Диван c продавленными подушками? Холодильник «Кельвинатор», который нужно было размораживать каждые две недели? Эти странные золотые часы со стеклянным куполом? Что в их доме стоило украсть?

Ади запер за собой дверь, бросил сумку на пол и рухнул на диван. Скинув туфли на ковер в гостиной, потянулся за пультом от телевизора.

– Бабу^[9]? – раздался низкий хриплый голос, словно кто-то откашлялся, и Ади закрыл глаза. Он совсем забыл об Амме. – Бабу? Бабу? Бабу? – Амма блеяла, блеяла, пока не встала и не прошла через гостиную, мимо столовой и кухни к своей двери (его двери). Она вставила зубы и надела толстые очки, в которых ее глаза казались похожими на золотых рыбок; белое сари покрывало ее голову, как капюшон, и ему вспомнился Скелетор, величайший враг Икс-Мена, но он не смог заставить себя улыбнуться. – Кхаек, – сказала она, поедая воздух костлявыми пальцами.

Он принес из холодильника какие-то остатки и разогрел, глядя, как поднос медленно вращается внутри микроволновки. Отец подарил Ма микроволновку на годовщину, и хотя Ма была рада, Ади казалось несправедливым, что он просто передарил подарок младшего коллеги, который хотел повышения.

Когда духовка запищала, он переложил еду на специальную стальную тарелку Аммы и отнес в ее кровать (в свою кровать!) вместе со стаканом холодной воды. Решив, что на какое-то время еда сможет ее занять, он отправился в туалет почитать газету. Но не прошло и трех минут, как тарелка со звоном упала на пол и Амма снова начала звать. Ее голос был громким и хриплым, и Ади открыл дверь туалета. Зажмурив глаза, он пробормотал короткую молитву Шиве, Повелителю Смерти, прежде чем быстро зажать уши и взять свои слова обратно.

Когда он вышел, голос Аммы изменился, стал мягче. Теперь она говорила не с ним, а с каким-то Кусесаром. Он не знал никого по имени Кусесар, а телефона в спальне не было, и на миг Ади испугался. Он не мог разобрать многое из того, что она говорила: на своем деревенском языке, похожем на хинди, но не совсем, и вместо «я» повторяла «мы», как иногда отец по телефону.

Пытаясь вспомнить, запирал ли он входную дверь, Ади заглянул в комнату. Она разговаривала с плакатом Пита Сампраса^[10] на его шкафу. Он хотел убрать ее тарелку, но она вылила туда воду из стакана и вымыла в ней руки, так что получилась желтая лужа с плавающими кашеобразными кусочками, похожая на рвоту.

– Бабу? – Она заметила его. – Расгулла^[11]?

Ма запретила Амме есть расгулла, что только укрепило ее решимость просить это лакомство каждый божий день. Ма сказала, что оно ей не подходит, потому что у нее «проблемы со здоровьем» и ей нужно быть осторожной. Но Ади его тоже не давали, потому что он должен был беречь зубы, он тоже должен был быть осторожным. Тогда почему расгулла всегда лежали в холодильнике? Кому они подходили, эти губчатые, наполненные сиропом сырные шарики?

– Нахи хай, – он покачал головой. – Расгулла нет.

Амма уставилась на него, ее глаза были пустыми, как у младенца.

– Бабу? Бабу? Бабу? – вновь начала она, но он закрыл дверь и ушел. Ее голос следовал за ним, как нищий в храме, дергавший за одежду, но он не собирался спорить с тем, кто не понимает слова «нет». «Лучший способ общения с младенцами, – считал он, – не обращать на них внимания, и в конце концов они заткнутся, или уснут, или еще что-нибудь придумают».

* * *

Проведя целый день в полном одиночестве, он не мог придумать, чем бы заняться. Все, что раньше казалось таким заманчивым в мечтах на уроках математики, – игра с «Солдатами Джо», гонки машинок «Hot Wheels» в гостиной, попытки побить рекорд в «Супертанках» – все это казалось ребячеством, чем-то, что стоило оставить в прошлом лете.

Сидя на диване, на том месте, где обычно сидел отец, Ади откинулся на подушки и переключал каналы в надежде найти что-нибудь кроме «Счастливых дней». Он проверил «Касио» – только 14:42. Время после обеда было самым паршивым. По всем каналам крутили только дрянные шоу и рекламу телемагазинов, в лучшем случае пошлые болливудские комедии или странные вестерны, где старики в больших шляпах стояли и щурились друг на друга, жуя и сплевывая, как скучающие рикши. Немного получше становилось в четыре часа, когда показывали «Большой ремонт». Хотя Ади казалась несколько странноватой их одержимость инструментами, ему нравилось наблюдать за тремя длинноволосыми парнями в джинсовых куртках и кроссовках «Найк». Они напоминали ему, как они с Санни подшучивали над Банни, называя его малышом, хотя Банни был всего на восемь минут моложе брата.