– Что её высочество? – спросил Иоганн у Самойлова. Вообще-то, Филиппу-Елизавету лечил он сам, вот только сегодня ещё не успел навестить свою высокопоставленную больную, но это не значило, что принцесса была предоставлена сама себе – за ней наблюдали круглосуточно.

– У неё начали появляться пустулы… – Самойлов замялся, затем продолжил. – Только не с головы, как это часто бывает. Несколько на руках, два на лбу, и… жар усилился.

– Что? – Лерхе удивлённо посмотрел на него. – Этого быть не может, – на что Самойлов развёл руками.

Лерхе задумался, затем высыпал табак из только что набитой трубки, которую он так и не прикурил, и решительным шагом направился в отдельно стоящее здание, предназначенное как раз для пребывания особо знатных особ, чтобы лично всё проверить.

***

Сегодня утро было просто адовое. Я не мог заставить себя встать с постели. Голова трещит, во рту засуха, мышь где-то за плинтусом топает как слон, в общем, все признаки глубочайшего похмелья налицо, или, скорее, на лице.

– Государь, Пётр Алексеевич, пора вставать, – приоткрыв один глаз, я обнаружил Митьку, стоящего надо мной, скрестив руки на груди и поджав губы. Надо же, не одобряет. Да пошёл он, что бы понимал, свинья рыжая.

– Пошёл вон, – проговорить получилось довольно внятно, и меня это, как ни странно, порадовало.

– Вот уж вряд ли, – это что он мне это? Императору Российскому? Вот как счас встану! – Потом, как в себя придёшь, можешь хоть казнить, а сейчас я никуда не пойду.

Дверь приоткрылась с жутким скрипом, вот же сволочи, смазать петли не могут, что ли? Я накрыл голову подушкой, чтобы никого не видеть и не слышать.

– Ну что тут? – какой же у Петьки голос может быть противный, прямо по нервам полоснул. И чего так орёт с утра пораньше?

– Да не шибко хорошо, вот, сам посмотри, Пётр Борисович, – вот Митька, сукин сын. Пригрел змею на груди, называется. Я поглубже залез под подушку, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. – А сказать не могу, дабы честь государеву не уронить.

– Ух ты, один, два, три, четыре… семь! Силён, государь, неча говорить, – в Петькином голосе звучала задумчивость. – И нет бы кого позвать в компанию, меня, например, так сам всё употребить изволил. Тебе не кажется, что плохо государю? – надо же заметили. Я вытащил голову из-под подушки и подполз к краю кровати. – Тазик подставь, пожалей труд холопов при опочивальне, – спокойненько так говорит, прямо философ, мать его. Но как же мне плохо, кто бы знал.

В тот момент, когда я дополз по края, на полу, прямо перед мордой появился серебряный таз, куда меня благополучно вырвало. Когда спазмы прекратились, у лица тут же появился бокал с прекрасной, такой вкусной водой, а само лицо заботливые руки протёрли холодным полотенцем. Немного полегчало. Приподнявшись на локтях, я сумел поднять голову и посмотреть на этих помощничков мутным взглядом.

– Выпорю на конюшне. Лично шкуру спущу, – сообщил я прямо в их отвратительно здоровые морды.

– А то, конечно, выпорешь, как же иначе, но сначала мы, пожалуй, счёт свой увеличим, – и Петька решительно шагнул к кровати. – Давай, Митька, с другой стороны хватай государя. Баня готова?

– Готова, с раннего утра топится. Как узнал, что шестую бутылку в покои понесли да всё без закуски, так и распорядился сразу, – меня в четыре руки выдернули из кровати, закинули мои безвольные руки на плечи подпирающим меня с двух сторон здоровым лбам, и куда-то потащили. И вот же в чём дело, Михайлов, сука, даже не почесался, чтобы государя своего спасти от такого произвола. Ещё и дверцы перед этими иродами открывал, впереди нас пробегаючи. Твари они всё, нет, чтобы посочувствовать…

Ну а дальше была баня. Меня раздели, втащили в парилку, даже срам прикрыть ничем не дали, долго парили аж в четыре руки… В общем, после двух часов издевательств я сидел в кабинете чистый, выбритый, воняющий каким-то модным бабским мылом – это с меня сивушные миазмы смывали, как они потом объяснили, держащий в чуть подрагивающих руках чашку крепчайшего кофе, и до омерзения трезвый.

Чуть помятая рожа выдавала мою вчерашнюю слабость, и больше ничего. Только вспомнил вкус выпитого вина, как почувствовал тошноту. Нет, похоже, что данный способ ухода от реальности не для меня, слишком уж я тяжело болею. Хотя вроде бы и выпил не слишком много, в перерасчёте на чистый спирт.

Решено, если в следующий раз возникнет такая потребность, пойду синхрофазотрон сооружать, благо места в парке хватает, есть где развернуться.

– Государь, виконт де Пуирье, – Митька, как ни в чём не бывало, пропустил перед собой виконта и скрылся за дверью.

– Ваше императорское величество, я так счастлив, что мне наконец-то удалось с вами встретить… – и тут он разглядел меня и замер на полуслове. Хорошо ещё все положенные антраша дворцового поклона успел совершить, а то неудобно бы получилось.

Я сделал последний глоток кофе и отставил пустую чашку, кивнув на кресло напротив меня. Вообще, я не обязан был приглашать его садиться, но мне самому вставать было лень. После бани меня, конечно, протрезвило, но и расслабило знатно.

– Ну вот, виконт, не так уж и сложно поговорить с императором, – я с минуту полюбовался на его порозовевшее лицо. – Вы присаживайтесь, не стойте. Знаете, у нас принято говорить, что в ногах правды нет. – Пуирьи захлопнул рот и осторожно присел на краешек стула. – Так зачем вы хотели меня так срочно видеть?

– У меня срочное донесение для вашего императорского величества, – виконт быстро пришёл в себя и продолжил уже более уверенно. – Оно касается некоего происшествия и реакции на него моего короля, его величества Людовика, – и он протянул мне вскрытый пакет. Ну да, никто писем, не проверенных на яды, мне ни за что не передаст.

Я развернул письмо и углубился в чтение. После того как прочитал, перечитал заново, затем отложил письмо и посмотрел на виконта.

– Станислав Лещинский умер. Мои соболезнования. Это ужасная, просто ужасная потеря. Полагаю, королева Мария безутешна. Я прикажу подготовить небольшой презент её величеству в знак того, что я скорблю вместе с ней, – я скорчил скорбную физиономию, благо даже напрягаться сильно не пришлось.

Надо же, никто не понял, что Лещинский отравлен? Да, давненько Медичи вами не правили. Хотя да, что-то такое припоминаю. Вроде и герцогиня Анжуйская была отравлена, но дальше слухов дело никуда не пошло. Да что там далеко ходить, у нашего любвеобильного монарха, который как лиса вокруг вороны возле Лизки кругами ходит, поговаривают, такая конкуренция за место фаворитки идёт, что нередко они умирают, опять-таки, по слухам, не совсем своей смертью.

Так что, когда уже пожилой мужчина откинул тапки, сильно никто не взволновался. Что ж, надо бы действительно какую-нибудь безделушку его дочери приготовить, не забыть только чёрной траурной ленточкой перевязать.

Но вернёмся к нашим баранам, точнее, к виконту, который ждёт, что я скажу ещё.

– Я так понимаю, его величество Людовик, в связи с этой утратой уже не заинтересован в Польше? Но он заинтересован в Тихом океане, очень интересно, – я задумчиво смотрел на виконта. – Насколько мне известно, этот выдающийся во всех отношениях океан активно исследует Испания, разве не так?

– Так, ваше императорское величество, – виконт склонил голову. – Но океан большой, и Испания не в состоянии его освоить в полной мере. Его величество велел передать вам, ваше императорское величество, что предлагает вам заключить соглашение. Те корабли, что отобраны вам в качестве приданного Филиппы-Елизаветы, войдут в состав флота, отправленного его величеством для исследования океана, с установлением контроля над открытыми островами. Совместная экспедиция, ваши корабли под Российскими флагами, разумеется, с командой, сформированной вами лично, ваше императорское величество. Взаимопомощь двух великих держав, это ли не то, чему учит нас сама основа христианства?

– Гуртом и батьку бить сподручнее, – проговорил я по-русски и усмехнулся.

Людовик слишком ветренен и слишком… ну, скажем, он многое недопонимает. А вот Елизавета дурой могла прикидываться, но таковой не являлась, и подобная идея вполне могла прийти в её белокурую головку. Людовик же слишком сильно зависим от мнения своих фавориток. Знаменитая мадам Помпадур, с чьей подачи он творил какую-то дичь несусветную, классический тому пример.

Кардиналу Флери – вообще плевать на какой-то там океан, а вот мне нет. Я встал и подошёл к висящей на стене карте. Она была неполной, но суть отображала правильно.

Задумчиво посмотрев на карту, я покрутил в руке грифельный карандаш. Их немцы вовсю делали, но я пока не давал команду для копирования и распространения, потому что у них не было слишком широкого использования, а для личных нужд я вполне мог позволить себе их купить.

Немного подумав, очертил линию, которая включала в себя так называемую Полинезию. Филиппины пока за испанцами, и биться за них я, если честно, не собираюсь, во всяком случае пока. Но при случае буду, особенно если Филиппок не успокоится. Про то, что может случиться самое страшное, я старался не думать. Это будет весьма символично: Филиппины – Филиппа.

А вот всё остальное, пока бесхозно, и я не борзею, заявляя права на Полинезию, Франции и так много чего остаётся: Меланезия, Микронезия и Австралия.

– Если мы придём к соглашению, то вот это, – я указал на острова, включённые в Полинезию, – моё, всё остальное – его величества короля Людовика.

– И ещё одно условие, ваше императорское величество, – виконт вскочил и подошёл чуть ближе ко мне, но выдерживая расстояние, положенное по протоколу. – Это соглашение должно оставаться тайным.

– Разумеется, – я согласно кивнул, думая про себя, каким образом Людовик собирается сохранить в тайне оснащение флотилии из более чем двадцати вымпелов? – Жду вас с подготовленным вариантом соглашения ровно через неделю. К этому времени небольшой подарок для вашей королевы будет должным образом приготовлен.

Виконт раскланялся и поскакал к двери. Я так и думал, что он уполномочен заключать подобные договоры. Правда, я думал о другом применение этих кораблей, но так даже лучше, меньше возни с перевозкой, потому что их всё равно разобрать на части бы пришлось, чтобы до Каспия перевести. К тому же мне на Каспии даже не они сами нужны, а их пушки. Ну ничего, что-нибудь придумаю, время немного есть, чтобы придумками заниматься.

– Митька! – заорал я, когда дверь за виконтом закрылась. Надо какой-нибудь звонок придумать, а то надоело уже вот так орать.

– Да, государь, Пётр Алексеевич, – Митька – сама невозмутимость. Словно и не хлестал недавно государя своего веником по спине.

– Демидова, когда позвал?

– Вечером в пять часов пополудни, – Митька отвечал ровно, чётко, преданно глядя в глаза. Вот зараза же такая, знает, шельма, что рука на него не поднимется и творит произвол. Хотя, конечно, спасибо им с Петькой, что не бросили и, не боясь на опалу нарваться, в норму привели.

– Где Шереметьев?

– В приёмной дожидается, – Митька улыбнулся краешками губ.

– Тащи его сюда, да вели завтрак нам подать, а то я что-то жрать хочу. И когда вести из Новодевичьего придут, сразу ко мне, – отдав распоряжения, я сел за стол, гипнотизируя карту.

Синод взвоет, когда я его прессовать начну. Но ничего, у меня на них есть управа – вон с экспедицией отправятся, аборигенов Гавайев в православие наставлять. Очень почётно в наше нелёгкое время быть миссионером, так что, пущай стараются. Одни уже уехали, так долгополые притихли, даже что-то хорошее и полезное делать начали, школы начальные до ума довели.

Вот, ежели пасть откроют, когда я предложу проект реформы монастырей, так следующая партия очень почётных миссионеров гораздо большая, чем с Долгоруким отбыла, в путь отправится. Со всем почтением и целованием крестов мною лично.