– Погоди-ка! – она принюхалась. – Это что? Ванилин? Ты варишь кашу с ванилином?

– Если с молоком – то ага, – задумчиво проговорил я.

Почему задумчиво? Потому что, когда она доставала тарелку, то вставала на цыпочки, а моя рубашка, которая пока что была ее рубашкой, и так не отличалась большой длиной, и… И я призадумался. Было от чего, уж поверьте. И Вишневецкая все прекрасно понимала, потому что иначе с чего бы ей вилять бедрами? Ей-Богу, она виляла бедрами, накладывая себе кашу! Когда Яся повернулась, то глазки у нее так и сверкали.

Девушка чинно уселась за стол, одним движением сняла с волос мокрое полотенце и ловко швырнула его на дверь кухни. Так, что оно повисло ровненько, без единой складки! А ее невероятные белые волосы, волнистые после душа, свободно ниспадали на плечи. Ну, хороша, да! Очень хороша!

Зачерпнув овсянки, Вишневецкая попробовала первую ложку и…

– Знаешь, Георгий Серафимович, – ее взгляд из игривого стал задумчивым. – Я вот что хочу тебе сказать… Я встречала до тебя мужчин, которые бы мне нравились. В одного даже была влюблена. Но… Но никому из них я не могла бы честно сказать, что хочу за него замуж, чес-слово. А тебе сейчас скажу. Внимание, Пепеляев!

Она приняла максимально серьезный вид, расправила плечи, глянула мне прямо в глаза и проговорила официальным тоном:

– Я хочу за тебя замуж.

– Однако! – я чуть не подавился едой, но мигом взял себя в руки, откашлялся и выдал: – Это что – из-за овсянки? Вот как выглядит путь к покорению сердца гордой юной девы из Мозыря? Ну и заявочки у тебя с утра пораньше!

– Тебя что-то смущает? – она принялась быстро и аккуратно, как умеют только женщины, есть кашу и посматривать на меня. – Или – испугался?

– Хм! – я почесал голову. – Понимаешь ли, дорогая моя Ядвига Сигизмундовна, я др…

– ХА-ХА-ХА! – сказал дракон. – ЧУТЬ НЕ СПАЛИЛСЯ, ИДИОТ! А ВООБЩЕ ПРИЗНАНИЕ СУЩЕСТВОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ – ПЕРВЫЙ ШАГ К ИСЦЕЛЕНИЮ. ПОЗДРАВЛЯЮ, ТЫ ТОЛЬКО ЧТО ПОЧТИ ПРИЗНАЛСЯ, ЧТО ТЫ – ДРАКОН. МЫ НА ВЕРНОМ ПУТИ, ДРУГ МОЙ СИТНЫЙ.

– …дремучий традиционалист, – закончил мысль я, изящно вывернувшись. – Я – консерватор и собственник в вопросах брачных отношений. Моя женщина – это моя женщина, и никаких двойных толкований тут быть не может. Я, наверное, готов буду делить ее только с нашими совместными детьми и больше – ни с кем. А еще я – деспот, пусть и просвещенный. Мне плевать на цвет занавесок, которые будут висеть в нашей спальне, и на сорт подсолнечного масла, на котором мы будем жарить котлеты, в это я лезть не собираюсь. Но где и как жить, с кем дружить и в какую церковь ходить – тут в семейной жизни будут только два мнения: мое и неправильное.

– Ого! – сказала Яся, стрельнула на меня глазками, но кашу есть не перестала. – Суровый мужчина.

– Ага, – виновато вздохнул я. – Да и вообще, папа мне говорил, что прежде, чем жениться, с девушкой нужно сделать ремонт в квартире и сходить в поход минимум с двумя ночевками. А мой папаша знал толк в женщинах, это очевидно. Он ведь женился на моей маме, а не на ком-то там другом!

– То есть в целом ты не против? – ложка Вишневецкой звенела по пустой тарелке. – Очень вкусная каша, кстати. Кроме тебя и моего папы ни один мужчина при мне не готовил овсянку. Да еще и с ванилином. Мясо там после охоты, шурпу, уху – это видела. Овсянку – нет… Я не имею в виду поваров в кафе или твоих сумасшедших орков из «Орды», я имею в виду вот так, в домашней обстановке. Братья, дед, другие аристократы у которых мы гостили – они никогда не готовили… Кухня – не мужское дело, и все такое, ну, ты понимаешь…

– Бедолаги, – аппетит у меня был волчий, так что я приступил к бутербродам и кофе с большим энтузиазмом, и даже не вспомнил про получасовой перерыв. – Так что, есть вариант где-то вместе сделать ремонт?

– О, да, – ее глаза смеялись. – В Мозыре у нас не дом, а развалина, чес-слово. Мужских рук очень не хватает. Возьмешься помочь? С нас кров, стол и… И персональный гид по городу в виде меня. Об остальных способах справедливой оплаты труда мы договоримся, да?

Она взяла – и опять потрогала меня ногой под столом. И все почувствовала, точно!

– Это такое испытание для жениха? Типа как жар-птицу в рукаве принести? Нет проблем, вписываюсь! – пытаясь оставаться невозмутимым, решительно махнул рукой я. – Если ты согласна с озвученными мной мыслями, и тебя не смущает, что я уничтожу всех твоих многочисленных поклонников… То я согласен варить тебе овсянку в горе и в радости, до конца дней твоих!

– Звучит угрожающе, – она тоже принялась за кофе и бутерброды. – Но мне нравится. А что касается поклонников… Аристократы отвалились, когда с Вишневецкими случилось то, что случилось. Мне тогда лет шестнадцать было. То есть – подкатить пытались, но вовсе не с матримониальными планами, другое у них на уме было. Так что – они шли лесом. Простолюдины меня откровенно опасаются. Ну, как же: магичка, аристократка… К тому же я – вредная. Так что ты, Пепеляев, единственный в своем роде. Хотя твои слова про просвещенного деспота и вызывают массу вопросов, и к этому разговору мы еще вернемся, даже не сомневайся. А пока… Ремонт и поход, говоришь? Я взяла на заметку, так и знай. Когда у тебя каникулы?

– Сегодня, – откликнулся я. – И до пятницы. Потом выходные и вторая четверть! Потому я и сижу тут с тобой, а не бегу в школу сломя голову. У меня формально – двадцать два часа нагрузки, остальное – замены и прочая муть. Так что более, чем четыре с половиной часа в день на каникулах в стенах родного учебного заведения я проводить не собираюсь. Приду туда часам к десяти, поделаю свои дела до двух – и бежать, бежать со всей скоростью, ибо школа – засасывает!

– Значит, сегодня же закажу доставку штакетника, краски и всего прочего, – решила она. – И в пятницу буду тебя ждать в рабочей спецовке и с шапочкой из газеты на голове, чес-слово! Хотя – осенью, наверное, шапочка из газеты не подходит… Повяжу косынку ради тебя, с узелком, как у Солохи. А поход придется до весны отложить. Зимние выходы – это так себе. Страшненько! Придется еще некоторое время в девках походить, увы… Давай свою тарелку, я помою!

И потом, черт побери, она стала мыть посуду, звенеть тарелками и чашками в раковине и напевать:

– О партиджано, портами виа…

Белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао… – пританцовывая, виляя попой и явно получая удовольствие от процесса.

Черт бы меня побрал, откуда она знала эту песню?

В конце концов, может быть, я и джентльмен, и интеллигент – но ни разу не железный человек! Я вскочил с места, в два шага пересек кухню, взял ее руками за талию, чувствуя тепло и гладкость девичьей кожи под рубашкой, развернул к себе и поцеловал – долго-долго, и…

И чертов мобильный телефон заорал как оглашенный!

– Н-у-у-у-у… – разочарованно протянула она.

А я сделал самую большую ошибку: глянул на этот дерьмовый экран мобильника!

«HOLOD» – вот что там было написано.

* * *

Дул промозглый осенний ветер, гонял рябь по холодным лужам, ронял в черную воду последние листочки с почти голых деревьев. Ноябрь в полный рост вступал в свои права. А ноябрь в наших краях – это что-то вроде Хтони, только целый месяц и независимо от территории.

– Когда у тебя становится такое лицо – я сразу понимаю, что сопротивление бесполезно, – Вишневецкая подняла воротник своей курточки и совсем по-простому шмыгнула носом. Как будто и никакая не паненка, а так – дворовая девчонка. – Ты уже не со мной, а где-то в другом месте. И это место довольно страшненькое!

– Ну прости, Ясь, а? Надо было вообще не трогать чертов телефон… – мы ждали электробуса на Мозырь на самом обычном Вышемирском автовокзале, я мялся вокруг девушки и чувствовал себя неловко.

– Что значит – «прости»? Тебе ведь сказали по телефону что-то плохое, да? Оно тебя за душу задело, я это сразу поняла. И ты решил пойти и исправить ситуацию. За что же прощения просить? За то, что ты – настоящий мужчина? – она ткнула меня кулачком в грудь. – Давай, побеждай всех и приезжай в Мозырь, будем делать ремонт!

Я не удержался и притянул к себе гибкий девичий стан, обнял, прошептал в самое ушко:

– Ну, что за невезуха, Ясь? Ну, только вот ведь всё… И уже в который раз?

– Всё будет, Ге-ор-р-р-гий! – промурлыкала Вишневецкая и поцеловала меня, встав на цыпочки. – Чес-слово! Но я тоже – собственница, и делить тебя с твоей второй, тайной жизнью не собираюсь. Разбирайся с этим, и когда сможешь быть только моим – я буду тебя ждать. На месяц, на неделю, на день – но только мой. Ч-ч-ч-ч, я знаю, что ты учитель и все равно будешь говорить про своих детей, уроки и календарно-тематическое планирование. Я точно такая же, это мы опустим, это мы не упоминаем… Я про твою другую жизнь.

– Мгм… – я даже и не знал, что ей сказать.

Кругом она была права. Разве что – у нее тоже была какая-то другая жизнь, но я просто пока не очень стремился про нее разузнать. Все-таки мне хватило знакомства с Радзивиллами, Жевуским, Чарторыйским, чтобы проникнуться к аристократии и аристократам если не презрением и ненавистью, то явным предубеждением и желанием держаться подальше. Были, конечно, и другие аристократы – Рикович, например, или вот – Вишневецкая, но…

Но на горизонте уже показался электробус, который почти бесшумно подкатил к перрону. Водитель, старый гном с седой бородой, смотрел на нас одобрительно. Даже большой палец мне показал. А потом, когда Яся ушла в глубину салона, на свое место, он поманил меня своим толстым, как сосиска, пальцем и приглушенно прогудел:

– Довезу твою фройляйн в целости и сохранности. Вы такая хорошая пара, йа-йа… Аллес гут! Меня Дитрих Каценкрацен зовут, если что, и под Мозырской грядой меня все знают.

На приборной панели у шоферюги-кхазада в специальных кронштейнах была закреплена самая настоящая боевая секира – там, где у других водителей обычно размещаются собачки с шатающимися головами или иконки-складни. Секира выглядела весьма внушительно, как и ее владелец.

– Пепеляев моя фамилия, будем знакомы, – я пожал ему руку и помахал Вишневецкой, которая уже делала на меня страшные глаза.

Я послал ей воздушный поцелуй и вышел из автобуса: нужно было ведь попрыгать еще под окном и нарисовать ей там на слое пыли того самого дурацкого человечка!

* * *

Глава 2. Синдром спасателя

– Мне нужно изменить внешность, – сказал я, оставшись один на один с самим собой. – Опять.

Я смотрел в зеркало собственной ванной комнаты и видел там свою бородатую рыжую физиономию.

– МЕНЯЙ, КАКИЕ ПРОБЛЕМЫ? – мигом откликнулся дракон. – Я – ЭТО ТЫ, ТЫ ЭТО Я. ТЫ УМЕЕШЬ ВСЁ, ЧТО УМЕЮ Я, Я ЗНАЮ ВСЕ, ЧТО ЗНАЕШЬ ТЫ.

– Черт… – я потер лицо ладонями.

– НЕ ЧЕРТ, А ДРАКОН. РАЗНИЦА СУЩЕСТВЕННАЯ, ХОТЯ КОЕ-КТО ЕЕ И НЕ ВИДИТ, – иногда он бывал жутким душнилой.

Наводка Холода оказалась действительно мерзкой. Не прям чудовищной, чтобы устраивать крематорий открытого типа посреди Вышемира. И не слишком пугающей, чтобы прихватить с собой трость из тайника, но омерзительной настолько, чтобы переодеться в «оливу», в которой после демобилизации щеголяла едва ли не треть мужского населения города, сунуть нож в карман и теперь вот пялиться на себя в зеркало и думать, что делать с рыжей шевелюрой и бородой.

Убрать бы все это к черту, стал бы страшный и лысый…

– А-а-а-а!!! – заорал я, глядя как волосы и борода осыпаются в раковину. – Дерьмище!

– А-ХА-ХА-ХА! А ЕЩЕ ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ ЧЕЛОВЕК! ГЛЯНЬ В ЗЕРКАЛО, КАКИЕ Я ТЕБЕ БРОВИ ЗАБАБАХАЛ!

Брови были внушительные. Как у Филиппа Бедросовича, а то и у самого Бедроса в лучшие годы. Черные, соболиные! И лицо – гладкое, как бабья коленка. Бритое. Мне аж плакать захотелось: знаете, как бывает – когда сбреешь бороду к черту, или в парикмахерской постригут слишком коротко?