Строго говоря, дружина никогда не собиралась на заставе целиком. Половина храбров пропадала в разъездах по княжьим владениям, многие отправлялись на дальние рубежи, а то и за них. Безвылазно сидели в городе лишь те, кто отвечал за его охрану и созыв киевского ополчения. У прочих витязей была одна постоянная задача: чтобы в закрепленных за ними городках и селениях не шалили и исправно платили дань. А вот задач внезапных, неожиданных случалось множество. Только уезжая на полюдье, храбр знал, где он будет завтра. С заставы его могли сорвать в любой миг и послать туда, не знаю куда. Обычно – навстречу опасности.

Вчера, например, на заставе устроили прощальную дружинникам, сопровождающим епископа Леонтия в Ростов. Этот епископ был уже второй – преподобного Федора ростовчане из города вышибли, спасибо, не зашибли. Подвыпившие храбры грозились смутьянов «примучить». Правда, многоопытный Самсон Колыбанович сказал, что можно без кровопролития: просто надо по дороге свернуть к капищу и принести жертвы старым богам, чтобы не дурили народ. На Самсона поглядели косо, но совет взяли в память. Вдруг прав бывалый. Перед крещением Киева никто с идолами не договаривался, сковырнули – и в реку, а потом киевлян в эту реку пришлось загонять, кого намеками, а кого и пинками.

Сегодня на заставе собралось храбров дюжины две. Ждали воеводу. Когда на улице раздался знакомый шум спешивающейся конницы, сели за столы. Отворилась дверь, храбры встали.

Вместо Добрыни в залу вошел Илья.

Раздался дружный хохот.

– По здорову ли, братья?! – рявкнул Илья.

«Братья» ответили, что очень даже по здорову, и снова уселись.

Самсон Колыбанович оглядел Илью, празднично разодетого с ног до головы, и спросил:

– Ты собрался на альтинг в Тингвеллир?

– Я всегда так хожу, – ответил Илья.

И положил топор на стол.

– Глядите, какой vikingr, – сказал Колыбанович. – Только воды боится, а так прямо как настоящий.

– Это кто воды боится?! – возмутился Илья.

– А почему ты ее тогда не пьешь?

«Братья» зашлись от смеха и принялись в восторге колотить по столам кулаками. Илья угодил к князю в поруб по пьяному делу, а ведь говорили ему, что пора с меда перейти на холодную водичку.

– Да, – сказал Илья кротко. – Меду бы.

– Меду потом, – раздалось сзади.

Храбры вскочили.

– Садитесь, княжьи мужи, садитесь. – Добрыня прошел на главное место, отодвинул по пути Илью, покосился на топор и сказал:

– Убери со стола. Это не едят.

И под радостный стук кулаков по доскам сел, очень довольный собой.

– Все меня обижают, – буркнул Илья, чем вызвал новый приступ хохота. Забрал топор и полез через лавку.

Добрыня положил шапку на стол, снял перчатки и взъерошил обеими руками светлую гриву, отчего стал еще моложе на вид.

– Други мои, – начал он, – нынче затея предстоит трудная, люду она не под силу, младшим тоже, короче говоря, для вас затея. Для старых и опытных. Великий князь наш и благодетель назначил славного Илью Урманина главным на этот подвиг. В Девятидубье целая орава нечисти, и Илье нужна подмога. Кто вызовется, тот пойдет. Но я скажу вот что. Не рвитесь в драку очертя голову, если раньше не бились с нечистью. Это случай особый, тут нужен опыт. Бывает, видел йотуна только издали, а тебя по сию пору от одного воспоминания рвет. А есть и такие, кто уверяет, что голыми руками открутит йотуну ятра. Ни тех ни других я на Девятидубье не зову. Мы уже посылали туда… Некоторых любителей побахвалиться. Они чудом принесли назад собственные ятра.

Воцарилось молчание.

– И еще надо понимать, – добавил воевода. – Челяди с собой берите сколько угодно, если она вам не дорога. Не разбежится, так погибнет. Самим придется драться. Только самим.

Все смотрели в стол, лишь Илья да воевода шарили глазами по лицам.

– А ведь Дрочило завалил волота, – вспомнил Самсон Колыбанович.

– В чем смысл затеи, – сказал Добрыня, будто не расслышав храбра. – Отогнать эту дрянь от дороги. В городе стоят обозы, и когда их накопится много, они пойдут вперед. Гости друг друга подзуживают, да и время их не терпит. Чем это кончится, я не ведаю, потому что охрана у обозов от людей да от волков. Против семьи йотунов, уже отведавших человечины, она устоит навряд ли. А нечисть с дороги не уйдет по доброй воле, человек для нее самая легкая добыча. И самая вкусная. Такое дело…

– Можно? – спросил Лука, из братьев Петровичей. И, получив утвердительный кивок, продолжил: – Сколько их там? Говорили, пять.

– Не меньше пяти. Один старый, при нем наверняка баба. Эти двое страшнее всего. И молодые. Готовьтесь к тому, что может оказаться больше пяти.

– Девятидубье стоит над Смородинным бродом, – встрял Колыбанович. – Это который раньше Смердяным звали. Потому что речка Смердянка – вонючая она, из болот вытекает. А позже ее Смородинкой назвали, ведь противно на Смердянке-то жить, даже если ты взаправду смерд, хе-хе… Я хорошо помню.

– Да ну? – буркнул воевода, поднимая глаза к потолку.

– Оттуда рукой подать до Карачева. Что Девятидубье, что Карачев – старые поселения вятичей…

– Были вятичи, стали русь, – перебил Добрыня. – Ты к чему клонишь?

– Вятичи – лесовики, добытчики всякого зверя. Повадки волотов должны знать. Не сподручнее ли им разобраться?

Воевода от раздражения тихо зарычал:

– Ты когда был в Девятидубье последний раз, Самсон?.. Ты запамятовал, наверное. Там рядом священная роща, прости господи, – Добрыня перекрестился, за столом зашевелились, следуя его примеру. – В роще на поляне раньше стояли идолы. И рожи у них были страхолюдные на редкость, прямо удивлялись все проезжие, до чего гадкие рожи. Припоминаешь?

– Хм…

– Клыкастые такие, злые. Не только упыри да берегини, чтоб их черт побрал – все рожи до единой! А ничего удивительного. По памяти резали!

Раздались возгласы изумления.

– Ты прав, Самсон, вятичи знали повадки йотунов, – сказал Добрыня. – Лучше всех знали. Мне тут Илья напомнил: тамошний волхв угрожал нам, кричал, пока его не прибили, что Перун злопамятный бог…

Озадаченные храбры переглядывались, бормотали, кто-то сдавленно хохотнул, иные схватились за головы. Только Илья спокойно глядел на воеводу, да братья Петровичи шепотом совещались.

– …Конечно, злопамятный! Вятичи под теми девятью дубами приносили в жертву холопов, а когда и своих, какие похуже.

– Ты хочешь сказать… – пробормотал смущенный Колыбанович.

– Научили своего Перуна жрать человечину, а нам теперь разбираться! Вот что я хочу сказать! Думаешь, я не пробовал двинуть на Девятидубье ополчение из Карачева? Ха! Гонец вернулся третьего дня с синяками во всю морду. Отважные вятичи скорее поссорятся с Киевом, чем пойдут на йотунов.

Колыбанович зычно крякнул, расчесал пятерней бороду, одернул ворот кафтана и глубокомысленно молвил:

– Да уж!

– Не о том говорим сейчас. – Добрыня ударил по столу ладонью, глухо звякнув тяжелыми перстнями. – Кто где жил и чего натворил в прошлом, неважно. Нынче великий князь наш и благодетель – хозяин той земли. Мы проторили торговый путь напрямую через нее. Теперь это земля Киева и забота Киева. Русь за все в ответе, что случится там.

– Ну… Тогда наших бы поспрошать звероловов да добытчиков.

– Бесполезно, – отмахнулся Добрыня. – Кто лесом кормится, тот боится нечисти как огня. Это же не горные йотуны, а лесные. Мы для них природные враги. Такой как увидит человека, сразу прет на него, чтобы выгнать со своих угодий. Ну и бежит человечек, если жизнь дорога. Все, что добытчики знают о йотунах, – как страшно те умеют свистеть.

– А Дрочило? – предложил Колыбанович.

– Самсон! Чего ты пристал ко мне?! – загремел воевода. – Задрочили уже со своим Дрочилой! Кто он тебе, этот Дрочило? Родственник?! Нашли тоже храбра, бестолочь да нищебродину! Нахапал золота – и поминай как звали! Храбр дерется в любое время дня и ночи за князя, за Киев, за Русь! За братьев своих дерется! Не бывает такого витязя, чтобы выходил на сечу, только когда ему охота прибить кого! Ну придавил ваш Дрочило печенега-поединщика, а кто после гнал их рать от Киева? Вы гнали! Забыли?!

– Да я хотел сказать, что он же волота…

– Дрочило завалил молодого, – прогудел Илья. – Одного. Летом.

Все посмотрели на Урманина.

– Одного молодого любой из нас может завалить, – сказал Илья. – Молодые, они вроде тех мелких, что зимой по хуторам запечными живут. Вороватые, однако безвредные. И летом они сытые, а значит, не злые. Труднее со старыми. Намного труднее. Но если не в одиночку, то справиться можно. Вон, Петровичи берегиню поймали же. Коли не врут.

– Кто врет? – Василий Петрович слегка приподнялся на лавке.

– Извини, присказка такая, – объяснил Илья.

– Помощникам по пять гривен за голову нечисти, – объявил Добрыня. – С Ильей расчет особый, а помощникам – так. Если не добудете голов, тогда на всех десятая доля с каждого воза, что пересечет Смородинный брод до весны. Но и вам придется там стоять, оборонять дорогу и переправу. И доля только с непотравленных возов. Если хоть один человек в обозе пострадает, доли никакой вообще.

– …Те молодые, которые у Девятидубья, – продолжил думать вслух Илья, – эти, конечно, смелые. Полакомились человечинкой, обнаглели. А раз они грабили обозы, значит научились стаей нападать, по-волчьи. Это очень худо. Да…

И замолчал.

Дружинники сопели и украдкой переглядывались. Добрыня во главе стола рассматривал свои перстни.

– Стая – очень худо, – повторил Илья.

– Ты мне дружину не запугивай! – Колыбанович громко хлопнул в ладоши. – А давайте все туда двинем! Цепью и вдоль дороги.

– Без толку, – сказал Добрыня. – Это все уже было сто лет назад далеко отсюда. Йотуны хитрые, отбегут в глушь, переждут облаву, потом вернутся. Их вызывать надо на себя, нечисть такую. Как медведя, выманивать – и на рожон. Ну, кто пойдет?

Дружина молчала. Тут мало кто сталкивался с лесными чудищами. Витязи редко забирались глубоко в лес, не было надобности. И зверя они добывали больше в полях. Все, конечно, о нечисти слышали, но живьем видели ее немногие, и то сильно издали. Только Петровичи хвастались, будто однажды по молодости поймали на глухой речке берегиню. И Урманин, болтали, чуть ли не дружен был с черным горным волотом, до того могучим, что даже имя у него свое было – Святогор. Но Илья знакомством никогда не хвалился. Даже не рассказывал, сколько ни упрашивали.

А что Добрыня зубами скрежещет, говоря про йотунов, это ясно. Он несколько лет прожил в Странах Датского Языка, обваряжился, даром что с лица чистый варяг. А у тамошних ненависть к волотам в крови. И желание рубить их под корень тоже.

Земли там мало, вот почему. И делить ее приходится не только промеж людей.

Тут земли много. Очень много. Тут всего вдоволь.

Тут и волотам хватило бы места, если б не забаловали.

Выходит, рубить придется.

Илья Урманин, наверное, знает, как именно их рубят. Покажет, научит. Но все одно боязно.

– Ну, чего ждем? – спросил Самсон Колыбанович, переживая за нерешительность дружины.

– Пять гривен – это вира за то, что назвал боярскую жену шлюхой, – заметил Лука Петрович.

– Вот наколотишь побольше йотунов и обзывайся сколько хочешь! – предложил Добрыня.

Послышались смешки, Колыбанович мелко затрясся и прикрыл рот ладонью, Илья мечтательно закатил глаза.

– Это еще и вира за жизнь смерда, – напомнил Лука. – В Девятидубье было людей дюжины три, да староста…

– Бессмысленный подсчет. Их жизни ничьи. Девятидубье вольное село, – отрезал воевода.

– Будь оно вотчинное, не пострадало бы так. И брод оказался бы защищен, и дорога на несколько верст в обе стороны.

– Возможно. – Добрыня равнодушно кивнул.

Василий Петрович придвинулся к брату и зашептал ему на ухо. Добрыня ждал.