Серов курил четвертую сигарету подряд. Сцены с Надеждой Олеговной давались тяжко: дочка великого режиссера то и дело устраивала истерики, настаивала, что «должна стоять здесь, а не там», терялась на площадке и переиначивала присланный сценаристом текст на свой лад, из-за чего съемка пары коротких эпизодов растянулась на часы и вся команда была уже на пределе. Велико было желание позвонить Вовчику, чтобы тот вычеркнул старую дуру из сценария, но всяческие критики и блогеры и так уже обвиняли Серова в изнасиловании классики, так что присутствие дочери Горбаша служило хоть какой-то индульгенцией за вставки упоминаний Сбербанка и крупного плана коробки конфет «Коркунов» на столе. И плевать, что никакого «Коркунова» на момент событий фильма и в помине не было. Из-за тягомотных дублей с Надей Горбаш на прочие сцены оставалось меньше времени, приходилось торопиться. Инвесторы Куньина откусили куда более щедрый процент от бюджета, чем рассчитывал Серов, а каждый съемочный день влетал в копеечку. Вдобавок над квартирой Вовчика прорвало трубы и пожгло всю проводку, залило ноутбук. Пришлось выуживать из бюджета деньги на отель. На замену испорченной технике Серов одолжил Вовчику свой старый планшет. Вовчик ругался на непривычный тачскрин, требовал купить ему нормальный компьютер, но каждый рубль был на счету. Матерясь, Вовчик, будто назло, присылал сцены с опозданием и с тонной опечаток. Статистов, носивших «зеленку», дизайнерская студия зачем-то тасовала, присылая каждый раз новых, так что первые полчаса уходили на вводный брифинг. Вишенкой на торте стало очередное опоздание актера, игравшего Тишина. Помреж напряженно слушала гудки в трубке, пытаясь дозвониться.

– Водички принести?

Лена потрепала Серова за плечо.

– Лучше коньяку.

– Зря ты. Пить надо не меньше двух литров воды в день, – поделилась она мудростью, почерпнутой из бездны тик-токов, и зашагала за очередным стаканом к кулеру. От его постоянного журчания у Серова уже глаз дергался.

– Ответил! – воскликнула помреж.

– Ну что?

– Не приедет…

– В смысле?

– Отказывается сниматься.

– Дай-ка трубку!

Серов выхватил смартфон и приготовился умасливать, а если не поможет – угрожать, но осекся, услышав жалобный лепет, – пожалуй, актер и правда идеально подошел на роль Тишина.

– Извините, Михаил Дмитриевич, не хочу подводить…

– Что такое, э-э-э… – Серов взглянул на помрежа, ожидая подсказки. Та произнесла одними губами. – Леша? Нарисовалось предложение пожирнее?

– Нет, дело не в этом…

– А в чем? Тебя гонорар не устраивает?

– Нет же, Михаил Дмитриевич, вы не смейтесь… Кажется, с фильмом что-то не то.

– Конечно, не то, Алексей! Исполнитель главной роли сниматься, видите ли, не желает!

– Да я серьезно, Михаил Дмитриевич. Понимаете, он как будто сопротивляется…

– Кто?

– «ЖУРЩ»! На площадке атмосфера… тяжелая, понимаете? Как под водой, и вот-вот давлением расплющит. Еще сом этот проклятый…

Серов поднял взгляд на сома. Тот бесил и его самого, вдобавок, кажется, с каждым днем провисал все ниже.

– Алексей, что за капризы? Я в детстве, кстати, этого сома тоже боялся, и ничего…

– Еще мне после той сцены сны снятся.

– Какой сцены?

– Ну вот когда я кричал на Лефанова, ну, на статиста, что если он ремонт приюта под себя подожмет, то я его грязные делишки раскрою. А тот на меня орет, что я дворником работать буду.

Серов и сам в последнее время спал плохо: постоянно казалось, что кто-то робко стучит в окно – и это на восьмом этаже.

– Ну? И что? Снится, как дворником работаешь?

– Да нет же. Мне Горбаш приснился. Сам Олег Горбаш, режиссер. Будто мы сидим на «шапке», а вместо фуршета на столе – он, мертвый. И вот вы встаете и начинаете его на куски нарезать. Живот вскрываете, а там – не кишки, а пленка. А еще эта ваша Лена на него сверху…

Серов поморщился – ох уж эти творческие натуры! Перебил:

– Леша, а Куньин тебе не снился?

– Какой Куньин?

– С которым у тебя контракт. Не забыл? Он мужик неплохой, но злопамятный. Ты отдохни сегодня, подумай хорошенько, а завтра с утра жду на площадке. А то ведь дворники всегда нужны!

И положил трубку, не дав ответить. Выматерился. Объявил:

– Планы меняются. Сегодня снимаем сцену, как Зорина собирает компромат на Лефанова. Лена, готовься!

– Как, без Леши?

– Да, без Леши. Как-нибудь. Помреж, напиши Владимиру, пусть внесет правки.

Серов вознес очи горе и поймал насмешливый взгляд сома. Казалось, тот улыбался.

Рапорт председателя цензурной комиссии Министерства культуры СССР

Фильм: «ЖУРЩ»

Постановлено вырезать следующие сцены.

1) Лефанов и Зорина сидят напротив друг друга, рука Лефанова под столом. Лефанов предлагает продвижение по карьерной лестнице в обмен на половые отношения.

Причина: домогательство, неприемлемое для советского экрана.

2) Лефанов крестится на коленях на чучело сома.

Причина: сцена религиозного суеверия.

3) Тишин инспектирует приют для детей-инвалидов, морщится от запахов и ужасается увиденному. Здание в аварийном состоянии, за детьми плохой уход, персонал груб и безразличен.

Причина: подрыв доверия к системе соцзащиты.

4) В здании ЖУРЩ лопаются окна, вода затапливает помещения, гибнут сотрудники.

Причина: изображение разрушения советского учреждения как антисоветская пропаганда.

Общие замечания: заменить интернат для детей-инвалидов на обычный детский дом.

1976

Пожилой монтажер крякнул, разглядывая фотографию:

– Нас за это комиссия по цензуре вые…

– Под мою ответственность! – рявкнул Горбаш, стараясь не смотреть на само фото. Впрочем, изображение и так отпечаталось у него на сетчатке, как на кинопленке.

Это был промозглый апрель 1963-го. После ареста Фадеева Галя отстранилась от мужа, да и сам Горбаш не знал, как себя вести. На «Мосфильме» он тоже ощущал себя неуютно: с ним перестали здороваться, руки не подавали, за спиной шептались.

Подвернулись долгие натурные съемки, и он на несколько недель уехал в глухие брянские леса – доснимать очередной партизанский эпос снятого с должности наставника. Съемочная группа едва ли не плевала в спину «карьеристу», но в лицо не смели сказать и слова – ходили слухи, что стоит встать на пути у Горбаша, как и за тобой приедет «черный воронок». Однако атмосфера всеобщего презрения была почти физически ощутима. Хотелось покаяться, объясниться, но… Стыд и страх опозориться на весь Союз – за себя и за Галю – запечатывали тайну не хуже грифа «совершенно секретно». Срочная телеграмма от тещи застала врасплох. Две скупые строчки:

«Галя покончила собой. Приезжай».

Тело Горбаш увидел уже в морге. Милиционеры сказали, что Галя выпила упаковку снотворного и легла в ванну. Записки не обнаружили, зато на раковине, намокшая, лежала газета «Правда» за понедельник. Милиция не придала этому значения и не нашла связи между самоубийством Галины и материалами, опубликованными в номере. А вот Горбаш быстро обо всем догадался.

Галя пролежала двое суток, прежде чем соседи по лестничной клетке отреагировали на крики напуганной и голодной Надюши. То, что Горбаш увидел на прозекторском столе, было полной противоположностью той Гале, которую он любил: стройность манекенщицы сменилась одутловатостью утопленника; бархатная кожа сморщилась и стала бледно-зеленой, под цвет плитки в морге. Непокорная раньше шевелюра поредела в результате мацерации.

На похороны помимо родственников явились мосфильмовцы – те, кто успел поработать с Галей над «Горнисткой с веслом». Когда закрытый, несмотря на старания бальзамировщиков, гроб с утонувшей «горнисткой» опускали в землю, Горбаш почти кожей ощущал густое презрение скорбящих. Наверное, он бы мог услышать шкворчащие на губах слова, вроде «шнырь», «чекистская шестерка», «Иуда», но их заглушал плач Нади, звавшей маму.

На поминки Горбаш не остался – не хотел ловить на себе ненавидящие взгляды. А еще не готов был прощаться и признавать, что Галя мертва. Он откладывал этот момент до последнего. Как выяснилось сейчас – до своего последнего фильма. Зато теперь он наконец узнал, зачем всеми правдами и неправдами вымаливал у милиции это фото.

От размышлений отвлек выматерившийся монтажер. Он топнул ногой, и из-под ботинка брызнуло склизкое.

– Сраные реквизиторы со своими червями. По всему павильону расползлись…

Новость в телеграм-канале

На съемочной площадке ремейка фильма «ЖУРЩ» в кулере для воды были обнаружены яйца аскарид. Часть съемочной группы отправилась на медосмотр, у некоторых выявлен острый гельминтоз. Анонимный источник утверждает, что это не первое происшествие и техника безопасности на съемках, мягко говоря, хромает.

2019

На площадке стало заметно меньше людей. Часть команды глистогонилась в клинике, а массовка просто плюнула на свои гроши и не явилась на съемки. Благо большинство массовых сцен уже было готово. Сцены, вырезанные цензурной комиссией из оригинала, было решено не включать в сценарий вовсе, и Серов слал умаявшемуся Вовчику голосовые со все новыми правками. Вовчика тоже пропоносило – видимо, в знак солидарности с командой. Рыбаку заменили червей на резиновых – во избежание. Статиста, изображавшего Лефанова, тоже пришлось в очередной раз заменить.

Лена демонстративно обходила новый, привезенный на замену кулер по кривой дуге и одну за другой сворачивала крышки бутылочкам «Эвиан», точно лисица – куриные шеи.

На очереди была сцена ареста Зориной: Тишин вызывает милицию, указывает на Лефанова, а тот предоставляет органам целую стопку «грязных» бумаг, на каждой из которых стоит подпись новенькой бухгалтерши. Лефанов – безликий статист в «зеленке» – смотрит с лестницы холла, как доблестные советские милиционеры уводят его любовницу.

Проблему недостатка массовки оператор решил, приблизив камеру. Даже уверил Серова, что так сцена приобретет «больший эмоциональный накал». Серов махнул рукой – уже лишь бы сняли. Пришлось переставлять освещение. Прячась от Горбаш, которая повадилась липнуть к нему, почему-то называя «папой», Серов уселся подальше от режиссерского кресла – на лестницу, прямо под сома, где должен был стоять Лефанов и наблюдать, как милиционеры уводят его любовницу. Закурил. От скуки вслушался в разговор осветителей, возившихся у него над головой.

– Гамму с синусоидой перепрел?

– Погоди, зигзагать надо, а то волны в рефракцию уйдут.

– Не уйдут. Если френелька в расфокус не свалится.

Ничего из сказанного Серов не понял, диалог был похож на поток бреда, которым перекидывались Тишин и Лефанов, чтобы впечатлить Зорину.

«Видать, Лефанов был убедительнее, раз она таки закрутила шашни с ним», – невпопад подумал Серов. А еще подумал, что сцена в оригинальном фильме гораздо убедительнее позорища, снятого им самим.

Сверху послышался хлопок, осветители помянули кого-то по матери.

Вдруг к Серову наклонился сом. Открытая пасть зияла чернотой невысказанного, точно сом собирался сообщить Серову нечто важное, но оно застряло в глотке. У Серова было меньше секунды на то, чтобы испугаться, а потом сработали рефлексы. Кто-то запоздало крикнул:

– Ложись!

Серов едва успел уйти с траектории падающей страхолюдины, и сом, как шар-баба на единственном уцелевшем тросе, с грохотом врезался в декорации, снеся начисто и лестницу, и стенку за ней. Если бы Серов промедлил…

Через двадцать с небольшим минут, запив коньяком запоздало нахлынувший адреналин, Серов скомандовал приостановку съемок. Никто не возражал. Кажется, наоборот, все вздохнули с облегчением. Только Надежда Горбаш убивалась, что «тарелочка теперь не склеится». На тарелочку Серову было плевать, как было плевать и на «ЖУРЩ», и на Лену, и на всю команду с высокой колокольни. Не на это он рассчитывал, когда они совместно с недоучившимся во ВГИКе Вовчиком пришли к гениальной в своей простоте идее: получить от «Фонда кино» грант на ремейк классики советского кино, который даже не нужно рекламировать. Заработать репутацию, обзавестись знакомствами, собрать кассу, и уже тогда наконец снимать настоящее кино. Но вот на про`клятый фильм Серов точно не подписывался.

– На хер! На хер все!