Алексей Небоходов: Совок порочного периода

Глава 1

Ведомственный «Мерседес» плавно катился по разбитому асфальту, передавая в салон приглушённую вибрацию городской усталости. За тонированным стеклом мелькал безрадостный пейзаж: редкие прохожие, занятые мелкими делами, производили гнетущее впечатление. В их суете и жалкой усталости сквозила такая ничтожность, что даже воздух в салоне становился тяжелее, насыщаясь раздражением.

В мобильнике ныл помощник Витя, в очередной раз сорвавший важную сделку своей медлительностью. Его лепет вызывал во мне лишь брезгливую жалость, смешанную с глухой, почти физически ощутимой злостью. Слушая невнятные оправдания, я процедил сквозь зубы:

– Ты что, Витёк, опять решил меня подставить? Забыл, как чуть на нары не загремели? Или мозгов совсем нет?

Ответ был жалким и бессмысленным. Из динамика текло что-то о болезни бухгалтера, проблемах с наличностью и сложностях современных решений. Не дослушав, я резко сбросил вызов, ощутив, как раздражение сильнее вдавило меня в кресло, пульсируя в висках.

– Я сказал – не дышать! – сорвался я на водителя, когда тот осмелился кашлянуть. Он моментально замер, словно пёс, резко убрав ладонь от руля, будто даже лёгкое прикосновение могло вновь вызвать мою ярость.

Тишина обволокла меня плотнее, превратившись в тягучую грязь, в которой вязли все мысли. Я отвёл взгляд за окно, пытаясь отвлечься, но улица лишь сильнее раздражала своей убогостью. Серые панельные дома, грязные магазинчики с застиранными вывесками, поникшие деревья и разбитые тротуары – всё вокруг словно выставляло напоказ собственное омерзение, подчёркивая мою никчёмность.

Прохожие безлико двигались куда-то, их глаза не выражали ничего, кроме покорности и примирения с собственной жалкостью. Даже воздух казался мутным и душным, с трудом проникая в салон через плотно закрытые окна, словно раздражение вокруг меня стало физически ощутимым.

Телефон зазвонил снова. На экране появилось имя жены. Женщина, некогда вызывавшая хоть какое-то подобие чувства, теперь раздражала не меньше остальных. Я сбросил звонок, мысленно решив ничего не объяснять дома. Если она не понимала, что дела важнее семейных ужинов, это была исключительно её проблема.

Автомобиль качало на дорожных неровностях, тихо звучала музыка, которую я почти не замечал. Всё вокруг, даже роскошная кожа сидений и дорогой парфюм, давно не приносили удовольствия, лишь усиливая ощущение морального упадка и бессмысленности жизни.

Водитель робко посмотрел на меня через зеркало, явно ожидая разрешения заговорить. Я раздражённо отвернулся, думая о том, что человек, нанятый выполнять элементарную функцию, даже с этой задачей справляется плохо, вынуждая меня постоянно ставить его на место.

Мысль о предстоящих хлопотах и бесконечных делах, не приносивших никакой радости, медленно разъедала мою душу, словно кислота. Я снова посмотрел на улицу, ненароком поймав своё отражение в стекле. Мрачное лицо с глубокими складками, пронзительными глазами и аккуратно зачёсанными седыми волосами смотрело на меня с той же брезгливостью, с какой я смотрел на мир.

Что-то внутри болезненно сжалось – крохотная искра едва тлеющей совести попыталась пробиться наружу, но тут же погасла под привычным равнодушием. Я опустил глаза, стараясь не думать ни о чём. Так было проще – не замечать, не вникать, двигаться по проторенной колее, не задумываясь о её конце.

«Мерседес» свернул за угол, и в глаза снова ударил бесцветный городской пейзаж, насквозь пропитанный лишенной смысла тоской. Непонятная злость без чёткого адресата заставила меня сжать кулаки до хруста в суставах.

Я раздражённо зажмурился, чувствуя, как напряжение переполняет меня, подобно сосуду, готовому вот-вот лопнуть, разбрызгав вокруг ядовитое содержимое. Но рядом никого не было – ни того, кто мог бы разрядить это состояние, ни хотя бы того, кого можно было бы стерпеть. Мир вокруг окончательно превратился в раздражающий декор, вызывающий лишь тошноту, где бы я ни оказался.

Именно сейчас стало ясно, что дальше так жить невозможно, но менять что-то не хотелось – лишь сильнее раздражаться, погружаясь в своё мерзкое внутреннее болото.

Молодой водитель, едва справляясь с напряжением, бросал робкие взгляды в зеркало заднего вида в ожидании команды или сигнала, после которого можно будет выдохнуть. Эти его осторожные движения глаз только усиливали невыносимое раздражение, заполнявшее салон плотной пеленой.

Секундная стрелка дорогих часов медленно и издевательски ползла по циферблату, напоминая о неумолимости времени и тщетности попыток его контролировать. Оставалось ещё двадцать минут, но моё терпение не обладало таким запасом прочности, как часы, равнодушно отсчитывавшие очередные бессмысленные секунды.

Подавив новый прилив гнева, сухо произнёс в затылок водителю:

– У тебя двадцать минут. Не успеешь – завтра будешь безработным.

Последние слова прозвучали нарочито холодно, оставив в воздухе тревожную тишину. Спина водителя напряглась сильнее, на виске заиграла нервная жилка, а пальцы побелели, судорожно сжимая руль. Эта реакция принесла некоторое удовлетворение, хоть раздражение и не исчезло, а лишь плотнее охватило каждую клетку тела.

Машина заползла в очередной затор, намертво перекрывший узкую улицу. Стёкла соседних автомобилей отражали ту же картину беспросветной тоски и безнадёжности. Гул автомобильных сигналов звенел в ушах, превращая сознание в вязкое месиво.

Вынужденная остановка исчерпала последние остатки терпения, и оно рассыпалось, словно карточный домик. Не выдержав, процедил со злостью в сторону водителя:

– Бездарь, как можно было влезть в эту чёртову пробку? Совсем без мозгов набирают!

Мои слова повисли в воздухе, сгущая и без того душную атмосферу салона. Парень напрягся сильнее, руки его подрагивали, выдавая панику и страх – всё то, что я терпеть не мог.

Неожиданно в теле поднялась совершенно неподходящая сейчас потребность срочно справить нужду. Это обстоятельство раздражало не меньше, чем пробка, тупость водителя и бесконечные звонки, превращая мучительное ожидание в невыносимое.

Почувствовав, что тянуть больше нельзя, я рявкнул резко и внезапно, заставив водителя вздрогнуть всем телом:

– Немедленно остановись!

Приказ прозвучал словно приговор, не терпящий возражений. Повисла напряжённая пауза, и стало очевидно, что водитель окончательно утратил остатки самообладания, что принесло мне мрачное удовлетворение, но никак не облегчило раздражение.

Потеряв голову, водитель начал беспорядочно крутить руль, ища хоть какое-то место для остановки среди бесконечного ряда застывших автомобилей. Его паника ощущалась даже с заднего сиденья: рваные движения рук, судорожные повороты головы, отчаянные попытки втиснуться между чужими бамперами и грязными бордюрами.

Моё раздражение превратилось в лавину оскорблений, которые я выбрасывал наружу без пауз. Каждое слово было точно и беспощадно подобрано, чтобы раздавить остатки самооценки и достоинства несчастного водителя. Со злостью я перечислял все его недостатки, сомневался в профпригодности и даже в праве его родителей воспроизводить себе подобных.

Водитель уже не возражал и не оправдывался – лишь молча терпел, напряжённо сжимая руль. Казалось, теперь он думал только о том, чтобы скорее найти место, где можно избавиться от моего присутствия и бесконечных претензий.

Наконец, заметив облезлую стену за магазином, водитель судорожно выкрутил руль и резко ударил по тормозу. Машина нервно дёрнулась, остановившись с неприятным скрипом. Его поза ясно выражала желание исчезнуть, слиться с сидением, лишь бы не встречаться со мной взглядом.

Выбравшись наружу, я со злостью захлопнул тяжёлую дверцу «Мерседеса» так, будто от этого удара должен был разлететься вдребезги весь ненавистный день. Но день продолжал раздражать своей обычностью, а внутреннее бешенство не уменьшилось.

Место, куда пришлось выйти, представляло собой грязный закоулок, зажатый между стенами, покрытыми бездарными граффити и въевшейся городской грязью. Асфальт под ногами был неровным и усеян ямами, словно специально предназначенный, чтобы вывести из равновесия любого, кто осмелится по нему пройти. Тусклый свет фонаря, покрытого слоем засохшей пыли, лишь подчёркивал убогость этого места.

Не обращая внимания на окружение, я двинулся вперёд, едва удерживая равновесие на потрескавшемся покрытии и стараясь не замечать, как дорогие ботинки погружаются в сомнительные лужи. Единственной мыслью была срочная необходимость облегчить мучительное давление в теле.

Предупреждающие таблички, кричащие о смертельной опасности оголённых проводов, мелькнули перед глазами тусклыми пятнами, недостойными моего внимания. Подобные мелочи казались ничтожными, не заслуживающими даже секунды жизни.

Продолжая раздражённо двигаться вперёд, я не подозревал, что уже через мгновение жизнь моя изменится навсегда.

Торопясь избавиться от мучительного дискомфорта, нетерпеливым движением расстегнул ремень и едва успел опустить молнию, как волна облегчения начала растекаться по телу. Напряжение последних минут таяло вместе с горячей струёй, ударяющей по замызганной стене, с которой осыпалась краска.

В этот миг показалось, что накопленное раздражение наконец отпустило. Но едва я ощутил слабое подобие комфорта, как внезапная, дикая боль пронзила тело, словно раскалённый клинок, резко ударивший снизу вверх.

Сознание мгновенно охватила паника, мышцы судорожно сжались, и я захрипел, пытаясь вдохнуть воздух, который отказывался наполнять лёгкие. Перед глазами мелькали всполохи ослепительного света, словно электрический разряд разорвал ткань реальности, вторгшись прямо в мозг.

Судорога жестоко скрутила тело, будто гигантская рука ломала его без жалости. Мысль о сопротивлении казалась абсурдной – удар был слишком мощным, точным и безжалостным.

Реальность начала стремительно расплываться, очертания мира потеряли ясность, превращаясь в мутные разводы света, цвета и боли, перемешанные с пугающим чувством потери контроля. Тело перестало подчиняться, подогнулось и устремилось вниз под собственной тяжестью, словно мешок с мусором, который небрежно выбросили за ненадобностью.

Последней мыслью стала досада о том, что я не обратил внимания на дурацкие предупреждающие таблички. Но эта мысль была слабой и отдалённой на фоне стремительно наступающего мрака, поглощающего сознание.

Удар о жёсткий асфальт оказался неожиданно мягким, словно мир заранее от меня отказался, равнодушно подставив бесчувственную землю. Затем наступила абсолютная темнота – густая и непроницаемая, без звуков, без мыслей и ощущений. В ней растворились моё раздражение, злость и даже сама личность. Мир, наконец, погас окончательно.

Сознание возвращалось медленно, как рассвет сквозь плотный туман. Первым ощутился влажный холод асфальта, прижавшегося к лицу. Грязные капли липли к коже, вызывая слабое, почти забытое чувство унижения.

Где-то в глубине тела слабо мерцала боль – кто-то осторожно, но настойчиво давил на болевую точку, проверяя предел моей выносливости. Дискомфорт казался не моим – чужим и далёким, почти не связанным с реальностью, в которую я неохотно возвращался.

Голоса звучали глухо и размыто, словно доносились из-под воды или сквозь толстую стену. Их смысл ускользал, превращаясь в назойливый, бессмысленный шум, спутывающий мысли.

Они метались беспорядочно, сталкиваясь, словно прохожие на многолюдной улице, не желающие уступать дорогу. Сознание затопило чувство растерянности, лишившее меня ясности и возможности мыслить логически.

Попытка пошевелиться была беспомощной. Конечности не слушались, будто принадлежали кому-то другому, равнодушно игнорирующему мои усилия.