Года посмотрела на него с печалью и покачала головой. Это явно было дурным знаком. Все стали расходиться.

Мне, возможно, следовало прислушаться к словам Селио и просто уйти, однако я не захотел лишиться драгоценной награды.

И мы остались еще на день.

Снаружи раздавались песнопения. Мрачная тягучая мелодия душевной тоски. Некоторые жители все же решили последовать моим советам и спешно понесли свои пожитки к капищу, чтобы сжечь их.

Иногда хор то возвышающихся, то утихающих голосов прерывался воплями из амбара. Мать Беляны рыдала рядом, не смея войти внутрь. Замученная голодом и темнотой девочка выла на разные лады. Она молила о пощаде и тут же грозилась выесть кишки тех, кто не подчинялся ее воле.

В который раз Селио пытался уговорить меня оставить это дело. Я слушал друга вполуха. Надо было срочно придумать способ изменить сложившуюся ситуацию.

Око Ярило ушло за край земли, когда в нашу избушку ввалился Олег. Он подбежал ко мне, схватил за ворот рубахи. Лицо было перекошено.

– Остолбень, паскуда… не прощу! Что мы сделали не так?! Нет, ничегошеньки теперь не изменишь! – прокричал невнятно. Судя по запаху, он был мертвецки пьян.

Пение приближалось. Селио бросился к распахнутым дверям, застыл и, рискнув тайной, крикнул через плечо:

– Они что‐то задумали. Посмотри, Иван!

К амбару направлялась разгневанная толпа. У многих с собой были рогатины, с которыми обычно ходили на медведей. Старейшина стояла в первых рядах, держа в руках чашу с огнем. Несколько крепких мужчин выволокли Беляну наружу под вопли белой как смерть матери.

Девочку тащили крюками. Она сделала несколько шагов и упала в лужу растаявшего снега. К светлым волосам тут же налипла всякая грязь, но Беляна, казалось, этого не заметила. Стоило ей оказаться снаружи, как на истощенном лице проступила улыбка. Точно червь выбрался из слегка подгнившего яблока.

Вот что пугало по-настоящему. Не смертельная худоба ее тела, не пергаментная кожа, обтянувшая череп так, что проступили его контуры, а эта безмятежная улыбка. Беляна знала, что все закончится хорошо.

Я вышел толпе навстречу.

– Что вы задумали?

Года приосанилась. В последних отсветах небес жители Фензино выглядели мрачными истуканами, расставленными вдоль дороги.

– На охотника Лота снизошло озарение. Во сне он увидел, как избавиться от горя, пришедшего в наши края. Раз юный колдун не в силах помочь, мы сами изгоним лихо. Своими умениями.

Они потянули девочку дальше. Путь их лежал прочь из деревни: по знакомой мне тропинке к реке Ветхе. В старой мельнице все было готово для ритуала. Внутрь набился народ, зачем‐то принесли истерично визжащего кота, который лишь добавил шума. Я едва протолкнулся сквозь толпу потных и возбужденных людей.

«Что они такое задумали, Мерун их задери?!» – тревога все усиливалась.

А задумали они в лютый мороз привязать десятилетнего ребенка к водяному колесу.

– Бедняжка, – всхлипнул кто‐то из пришедших на казнь. – За что ей такие мучения?

На Беляне оставался явно не по погоде надетый сарафан. Распухшую шею обхватывала лента-оберег.

Внесли чарку с настоем зверобоя. Года торжественно влила его в тлеющие угли.

– Твое слово, гость. – Старейшина больше не звала меня колдуном-чародеем. – Попробуешь свои силы, прежде чем мы свершим ритуал? Вода в это время года – хуже поцелуя Макоши-матери: она либо убьет девчонку, либо очистит от скверны.

– Вы совершаете ошибку.

Меня трясло, словно это я стоял в морозный вечер, завернутый лишь в тонкую ткань. Язык лип к нёбу.

«Не могу, не хочу вмешиваться… Если рискну и потерплю неудачу, они и нас с Селио за компанию утопят».

И тогда Беляна решила все за меня. Она наморщила высохшее личико с проглядывающей сеточкой вен и завизжала.

– Не надо в воду! Не хочу, нет! Мама, он меня заставил… Говорил, что будет весело… Я не знала, что они умрут, мама-а-а!

Ее потащили к колесу.

– Остановитесь, – вмешалась Года. – Ты говоришь о душегубе? Ты его знаешь? Скажи имя того человека, маленькая! Кто он?

– Нельзя-а…

– Говори сейчас же!

Беляна сжалась, икнула.

Стало до жути тихо.

И вот она проронила сквозь сухие, изъеденные болячками губы:

– Тятя уходил ночью с ножом. Так надо было.

Среди жителей деревни тут же завязался горячий спор, а я вслепую нашел опору и повис на ней.

«Клянусь, никогда больше не стану строить из себя мудреца-чародея. Никакие богатства того не стоят».

Старейшина приказала разыскать Олега, и спустя несколько минут его, пьяного и напуганного, за шиворот притащили на мельницу. Началась суета, ругань. Некоторые отказывались верить Беляне, кое-кто требовал продолжить начатое. Олега ударили в живот, а когда он согнулся на полу, принялись добивать ногами.

«Что ж, пусть теперь сами разбираются с убийцей. – Я утер пот со лба. Оставалось ощущение недосказанности, некой фальшивой ноты. – Но сейчас опасно высказывать сомнения. Под горячую руку можно попасть. Хотя… Все же рискну».

Решив для себя, что добрая слава, ну а заодно и спасение маленькой жизни, того стоит, я выступил вперед. Теперь от качества выступления зависело, отпустят нас с миром или нет.

– Скажите спасибо. Нелегко заставить человека говорить против его воли. Я нарушил клятвы, данные богам!

– Твоя работа? – нахмурилась Года, отвлекшись от попыток унять обезумевших соседей. – И как прикажешь понимать?

С трудом вернув лицу уверенное выражение, я обошел Олега, лежавшего в беспамятстве, и приблизился к заплаканной девочке.

– Вы хотели знать правду – вы ее получили. Как ей распоряжаться, решайте сами. Убийца найден. Я сейчас же зачарую этого ребенка, чтобы впредь она не попала под чье‐либо влияние.

Не дожидаясь согласия, я начал делать загадочные пассы над ее головой: прокусил палец, кровью нарисовал на сухом лбу извилистую завитушку. Пусть деревенские думают, что все было частью сложного плана.

Пока они перешептывались, Беляна с недетским вниманием наблюдала за мной.

– Больно, дяденька. Сними ее. Жжет. – Она задрала личико, открыв опухшую, дурно пахнущую шею. – Я все расскажу…

Машинально я внял ее просьбе, продолжив говорить:

– И вы должны отвезти девочку к столичным знахарям, чтобы залечить духовные раны. Знайте, это очень важно. Мы ведь не знаем, что лиходей делал с…

Лента практически рассыпалась в руках, стоило только ее взять. Внутренняя сторона выглядела так, словно побывала в пожаре: истлела по краям и оплавилась в центре. На иссохших губах ребенка заиграла улыбка. С запозданием в моей дырявой голове что‐то щелкнуло. Зачем убивцу было платить такую цену за спасение дочери-свидетельницы?

Где‐то позади нас захрипел последний в деревне кот.

Я увидел, как внезапно появившаяся на лице Беляны улыбка стала шире, заполнив собой все пространство. Губы натянулись и лопнули, из уголков потекла кровь вперемешку со слюной. Это уже нельзя было назвать человеческой гримасой.

Затем пришло время для других трансформаций. Что‐ то ударило Беляну изнутри по ребрам, с влажным хрустом порвав кожу. Жители деревни отвлеклись от споров и с криками вжались в стены.

Чвак!

Ее череп лопнул у затылка.

Девочку стремительно выворачивало наизнанку. В ней прорастало нечто жуткое, то, что не в силах было принять примитивное людское сознание. Бугры наростов вырывались наружу, формируя новую плоть.

В слизи и зловонии, от которого резало ноздри, рождалась новая жизнь.

Шкурка, еще сохранившая облик Беляны, не успела до конца порваться, когда длинные конечности существа опустились на пол мельницы. Явь – царство жизни – в тот момент содрогнулась от отвращения.

Останки девочки болтались на твари, как рванье, натянутое на столб. Она стащила с себя старую кожу, подцепив ее когтистой лапой. Осмотрела с некой долей интереса. Затем, брезгливо отбросив в сторону, перешагнула через меня и направилась к вопящим в исступлении крестьянам.

Это казалось сном больного горячкой.

Людей разрывали пополам, кромсали двумя острыми хвостами, отрывали им головы и сосали внутренности. Некоторые попытались выбраться наружу, но лишь закупорили проем своими телами. Противоестественность происходящего, его беззаветный и ничем не ограниченный ужас наполнили воздух. Время замерло.

Я сидел в луже из чужой крови и внутренностей, судорожно стараясь придумать хоть что‐нибудь.

«Мел. Мел защищает от нечистых!»

Забившись в дальний угол, торопливо вытащил кусок мела из мешочка на шее ближайшего мертвеца. Все староверы носили такой. Вместе с мелом выпала крохотная дощечка, на которой выжигалось Истинное имя.

Руки тряслись, пока я чертил линию. Тем временем тварь закончила терзать людей и вновь вспомнила о своем освободителе. Ее или, точнее, его лоснящаяся кожа напоминала сырое мясо. У существа было три рога, словно царственный венец, и широкая, почти смыкающаяся на затылке пасть. Каждая по́ра его тела источала миазмы ужаса.

Подойдя ко мне вплотную, он сел на корточки, сжав в когтях останки выпотрошенного кота. Склонил вздутую башку набок. Я готов был поклясться: он благодушно улыбался мне!

«Это только начало, – сказал трехрогий. – Потом придут другие. Мы будем есть».

– Я не п-п-понима…

«Мы будем есть. И вас не спасут примитивные барьеры. Ей не помогла даже защита Рода, хоть глупая тряпка едва не сожгла мое зерно. Если бы не она, все бы пошло быстрее. Девчонке не стоило меня глотать. – Он ради забавы щелкнул по невидимой преграде, отчего в моей голове раздался звон. – Не бойся, тебя я не трону. Даже одарю соразмерно заслуге».

И тут я увидел, что он держал в другой лапе. Перстень с рубином, вероятно выпавший из моего кармана.

«Это то, чего ты достоин».

Чудовище с легкостью преодолело меловой барьер, взяло мою руку. Украшение поползло по пальцу вверх, содрав кожу и мясо. Я кричал от жгучей боли, пока золото растекалось по моим жилам…

А трехрогий улыбался.

«Я вернусь за тобой. А пока жди. Жди и старайся выжить во Тьме…» – последнее, что я услышал, прежде чем сознание покинуло меня. Вязкая грязь с хлюпаньем сомкнулась вокруг, забрав страхи и боль.

Чернота – ярко-черная, с вкраплениями алого…

Самым страшным впоследствии было очнуться в абсолютной, звенящей тишине. Не лихорадочный жар или ломота в теле, а именно тишина стала моим наказанием.

Вокруг собрались те, кого я так и не успел узнать. Они укоризненно взирали с пола – мертвые головы, расставленные полукругом вдоль меловой линии. Года, Олег, маленький мальчик без нижней челюсти, несколько молодых женщин…

Они корили меня за то, что остался жив.

На негнущихся ногах я вышел наружу. В небе висел, словно надкушенный, огрызок луны, свет которой делил мир на две равные половины. Искристая белизна снега сходилась с непроглядным мраком леса. Умиротворяющая картина.

Трехрогий ушел, знатно порезвившись напоследок. Повсюду – на улице и в домах – лежали растерзанные тела. Пройдя мимо амбара, я заметил знакомый силуэт… И несколько минут тупо разглядывал Селио, прибитого за горло к покосившимся воротам обломком вил. Его лапы неестественно сгибались, почти все зубы были выбиты.

Пересилив боль, я приблизился и стиснул в ладонях потускневший мех. Под шкурой находился замерзший студень, но никак не внутренности живого существа – моего единственного друга. Это просто не могло быть правдой…

Я начал смеяться. И смеялся до тех пор, пока не исчезли различия между воем, смехом и рыданиями.

Глава третья

Тренируй свое тело, закаляй душу.

Но главное – укрепляй и точи разум.

Именно его первым попробует смутить враг.