– Я тебя прекрасно понимаю, родная. Грустно смотреть, как близкие люди ошибаются. Но тут отец прав. Сейчас отговаривать Рича, это только подстегивать его в желании жениться. Ты же у меня умница, и почти дипломированный врачеватель душ. Парень влюблен. Сама как думаешь, он отступится?

Полина вздохнула и покачала головой:

– Нет. Его рисунок на эмокарте уже говорит о средней степени привязанности. И как только успел? Еще на прошлом балу было лишь легкое увлечение!

– Вот видишь.

Поразмыслив недолго, Поня согласилась:

– Ладно, зови их. Я не против.

Мама обняла ее и поцеловала в светлую макушку. Полина зажмурила от удовольствия глаза. Любовь мамы ничем не заменишь. Она согревает лучше солнышка.

* * *

Рич Саялэ остановился у ворот домика тетки Регины Устюкиной. В крупных ладонях он теребил букет редких голубых лилий из самого дорогой цветочной лавки столицы под названием «Царская оранжерея». Эти цветы Режи очень любила. Его заметили. В окошки выглянули младшие сестры Регины, девчонки во все глаза его рассматривали. Сама Режи появилась в просвете занавесей лишь раз, а потом на крыльце показалась служка – древняя старушка в чепце. Она и пригласила его войти в гостиную и присесть.

– Хозяйка отбыла час как, а сударыня Регина Гордеевна одеваются, – прошепелявила старушка и удалилась.

Он присел на видавшую виды козетку, и та жалобно скрипнула под мощным телом оборотня. Рич тут же поднялся, решил дожидаться девушку стоя. Ни мрачная тесная комната, ни затертые половицы, ни взгляды пробегающих то и дело мимо комнаты любопытных домочадцев не смущали жениха. Он ждал, и ожидание лишь доставляло радости. Сейчас он увидит Режи, свою невесту, и вновь ощутит небывалое счастье держать ее маленькие пальчики в своих руках.

Спустя полчаса Регина впорхнула в гостиную – в простом, но очаровательном зеленом платье с белыми кружевами. В вырезе платья виднелась притягательная взгляду ложбинка груди.

– Ах, какие цветы, Рич! Они обворожительны.

Он хотел сказать, что Регина затмевает их красотой в тысячу раз, но промолчал. Его снова подвела косноязычность, которая проявлялась в часы волнения. Вместо этого он выдохнул простую фразу:

– Ты красивее их.

Но Режи понравился комплимент.

– О, благодарю! – она положила свою ладошку на его плечо. – Я, право, польщена.

Опустив лицо в букет, девушка вдохнула запах лилий и… неожиданно трубно чихнула. Ее лицо мгновенно покраснело от смущения. Но это тоже красило ее.

– У тебя тут… – он протянул руку и коснулся крупными пальцами ее острого носика, стирая с него голубую пыльцу.

Она застыла, позволив ему сделать это. Закончив, Рич опустил руку, снова почувствовав себя неуклюжим медведем рядом с фарфоровой статуэткой. Но девушка вдруг сама потянулась и поцеловала его. Поцелуй прохладных губ заставил сердце убыстрить темп. И его руки сжали ее тонкую талию.

Послышалась возня. Это сестры Устюкины друг друга отпихивали от полуприкрытой двери в гостиную.

– Мы снова пойдем в театр? – после поцелуя девушка кокетливо опустила ресницы, на ее губах играла улыбка. Такая манящая, что ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы собраться с мыслями и ответить:

– Нет. Сегодня нас ждут в гости. Демьян Тимофеевич и Тиса Лазаровна Невзоровы мне считай, как вторые отец и мать. Я бы очень хотел, чтобы они нас благословили.

– О, ну конечно, мне будет очень приятно с ними ближе познакомиться, Рич, – умница Регина согласилась без колебаний. Однако потом чуть выпятила нижнюю губку. – Жаль только, что там снова будет эта бешеная Поли.

– Прошу, не стоит так называть ее, – все же слабо заступился Рич за сестру.

– Ну а как ее еще назвать? – в ее глазах блеснули слезы обиды. – Она так на меня набросилась на балу. Видит Единый, я ужасно перепугалась!

– Мне жаль, – он виновато переступил с ноги на ногу. – Понька, то есть Полина, очень печется обо мне и иногда перегибает палку. Она еще совсем девчонка, хоть и одаренная. Прости ее, пожалуйста, – Рич перехватил девичью руку и погладил.

– Ну, если ты просишь, – вздохнула Регина. Грудь ее всколыхнулась в вырезе платья, – то конечно. Обещаю, я буду как всегда учтива и добра. И не опозорю нас в семье заместителя управного ССВ. Для тебя я все сделаю, милый мой.

Он светло улыбнулся, купая невесту во взгляде, полном обожания.

Глава 4
Практика и помолвка

Надо ли говорить, что терпения Поли хватило лишь на половину званого обеда. Вид счастливого улыбчивого Рича и вежливой скромницы Регины отбил весь аппетит. А еще эти поздравления домочадцев. И планирование торжества на лето. Рич не сводил глаз со своей избранницы. Так что при удобном случае Полина рванула с места под удачным предлогом:

– У меня практические занятия в городской лекарне!

И это было правдой. Единственно, практика начиналась только часа через три. Но это ничего. Недалеко от лечебного учреждения простирался Гурьевский парк, второй по величине в столице, где вполне можно посидеть и восстановить потраченные нервы.

Семейный вэйвоз или коляску Полина не взяла. Взбудораженной душе требовались движение и толчея. До места Полина добралась на городской конке, более быстрые и комфортные вэйбусы ходили очень редко. А там присела у фонтана на скамейке, разглядывая купающихся в луже голубей. Ранняя весна радовала ярким солнцем, зеленеющей местами травкой и высохшими парковыми тропинками. Клумбы представляли собой яркие орнаменты из тюльпанов. Почки на деревьях разворачивали клейкие листики. Воздух благоухал ненавязчивым сладким ароматом. Все бы идеально, если бы не помолвка брата.

Тут и нашел ее Геннадий Ромашкин, или просто Ромашка. Так звали за глаза его все девчонки на уроках душеспасательства. Добрейший парень и к ней неравнодушный, чего никогда не скрывал. Между прочим, младший сын графа Евсея Ромашкина, хорошего спокойного человека, судя по состоянию его эмокарты. Видела она его как-то, заезжал за сыном.

Гена был на пять лет старше ее и уже доучился до четвертого курса на лекаря, а врачевательство душ изучал как дополнительную дисциплину. И при всем этом ни разу не кичился.

– Полина Демьяновна, верил, что найду вас здесь, – легкий приветственный поклон вежливого человека. Парень присел рядом на скамейку и уже более приватно добавил: – Ты чего такая печальная, кучеряшка?

– Вот еще, – пробурчала она, дернув себя за светлый локон. – Я просто невероятно возмущена.

Он заглянул в лицо собеседницы.

– Тебя кто-то обидел?

– Да нет, – призналась. – Это я злюсь. Брат сделал предложение руки и сердца девице, которой даже не симпатичен. Я его предупредила об этом, а он меня еще и обвинил! А теперь сидит с ней у нас дома и чаи распивает с медовыми кренделями.

Геннадий Ромашкин слушал ее и действительно сочувствовал. Вот за это его Поля и любила. Он какой внутри, такой и снаружи. И добродушный всегда. Она с девчонками из училища проверяла. Как-то пыталась его вывести из себя. Бесполезно. Толстокожий, как древоед^[8], ей-богу.

– Представь, Рич сказал, что я останусь старой девой с моим отношением к ухажерам, – захотелось вдруг пожаловаться.

– Не останешься, – уверенно произнес Ромашка.

– Почему?

– Я женюсь на тебе, – выдал парень. – Да хоть завтра. И правда, кучеряшка, выходи за меня, а? Мне кажется, мы отлично поладим и составим завидную партию.

– Ты серьезно? – хихикнула Полина.

Хм, а ведь он не шутит, – ответила она самой себе, прочитав даром. И благодарно улыбнулась. Этот коренастый среднего роста парень с наивным взглядом и яркими губами бантиком ей очень нравился. Жаль, что всего лишь как друг.

– Обещаю, ты будешь первым, о ком я подумаю, если решу вить гнездо, – заявила она.

– Думай, хм, птичка. Летай. Я подожду сколько надо.

Настроение и впрямь улучшилось. Обещания Геннадию было достаточно, он вообще легко смотрел на жизнь. Был из тех, что во всех событиях видят волю судьбы. Его чувство к ней просматривалось хорошо, мягкое и теплое, как родное одеяло. Такое, что усыпляет спокойствием, но, к сожалению, и вызывает зевоту. Вот только Полина все же мечтала найти взаимную любовь, как у мамы с папой. Такую, чтобы в миллион цепей. Эх.

Дуться на Рича уже надоело, и Полине захотелось мороженого. Геннадий Ромашкин остановил коробейницу и купил лакомство. Пара провела в парке за легкой беседой еще час.

В назначенное время для практики Полина вошла в главный корпус городской лекарни при академии вэйлекарских наук имени Стефанова. Старинное трехэтажное здание, два длинных крыла которого были выстроены полукругом. Так что с высоты птичьего полета лекарня, должно быть, выглядела, как большая подкова. Известный душеспасатель Федор Колымакин, учитель и патрон Полины по практическим занятиям, оказался на месте – в своем кабинете и перебирал бумаги за письменным столом.

– Можно, Федор Федорович?

– Заходи. Садись, – душеспасатель поправил пенсне и всмотрелся в очередной исписанный лист.

Поля уселась на стул и какое-то время глядела на стрелки латунных часов, висящих под потолком. А потом как обычно патрон выложил кипу папок больных на стол и предложил подопечной выбрать пять «жертв» на сегодня.

Полина пролистала папки, вчиталась в диагнозы. И как обычно самых сложных отложила в сторону. Она еще не готова принять на себя чувства людей с тяжелыми душевными травмами, эмоции смертельно больных или же переживающих недавнюю смерть близких, умалишенных и им подобных. Нет, нет. Пусть этим занимается кто-то более зрелый и опытный, только не она.

Учитель удовлетворился ее выбором. И они вместе поднялись в приемный покой, и там в свободной палате Полина вела прием под присмотром патрона.

Одного за другим пациента девушка потихоньку выводила на откровенные разговоры. Дар мягко удерживал больных в относительно спокойном настроении, и он же незаметно лечил покалеченную психику. Ее способы лечения несколько отличались от обычно используемых душеспасателями. Те чаще практиковали общим вторжением в сознание, иначе гипнозусом. Она же видела сгустки тьмы на эмоциональной карте и старалась их снять без оного. Хорошо, что ей в учителя достался единственный во всем Крассбурге душеспасатель с даром, как у нее. Отличия были, но несущественные. Ранее Федор Федорович Колымакин практиковал в приморском городе Уславске Солуховской губернии, имея лишь временное на то разрешение. И грешил слабостью к горячительным напиткам, пропадая в портовых кабаках, что сильно вредило его лекарской репутации. Однако отец Поли убедил его перебраться в столицу, помог с оформлением нужных бумаг и должностью. И слава Единому, с тех пор учитель забыл прежнюю пагубную страсть.

– Значит, вы мучитесь кошмарами с зимы?

Перед ней сидела очередная больная: лет пятидесяти, воспаленные глаза, серое лицо. Нервозностью и отчаянием от нее веяло за версту.

– Да. С тех пор, как увидела изнаня. Это исчадье испода набросилось на меня! Ужасное, с огромной пастью и десятком глаз. Если бы не вэйностражцы, я бы тотчас была мертва.

Она всхлипнула, утерла мятым платком нос и подбородок. Худые руки ее тряслись.

– Сочувствую вам.

– Вы не представляете, какой ужас я испытала!

– Расскажите.

Страшное событие сильно подпортило рисунок эмокарты больной. Бледный, словно выцветший фон почти перекрывал грязно-бурый «дым» страха. Свежий, не застарелый, что замечательно. Но вытащить его не просто, за раз может и не получиться. Поня вполуха слушала, медленно, но верно распутывая этот клубок. Уже на первых порах процедуры человек чувствует улучшение настроения. Вот – женщина уже слабо улыбается. Но если оставить как есть, не распустить сгусток до конца, не залатать дыру в сети психорисунка, то в ближайшие дни у женщины вновь скрутятся нити страха в моток. Этому есть объяснение – эмоциональные картины имеют память.

Федор Федорович перевел на себя беседу, а Поля продолжала трудиться.

Полчаса, и женщина выпорхнула из кабинета почти что счастливой бабочкой, забыв свой истерзанный платок на стуле.