Девочка невольно задумалась о мистере Эллине. Он был первым, в ком она встретила доброту и участие, первым, кто задумался, что за характер скрывается за ворохом кружев и рюшей. Это как будто сблизило их, между ними установилась приязнь. Оба они предпочитали скрывать свой ум, как и многое другое. И все же в тот самый миг, когда ей захотелось довериться ему, какое-то особое чутье предупредило об опасности, быть может потому, что смерть птицы он ценил выше, чем ее жизнь.

Ястреб? Зачем она рассказала ему, что приручила ястреба? На мгновение ей показалось, будто в нее впились чьи-то безжалостные горящие глаза, а хищные острые когти жадно схватили ее запястье и сомкнулись на нем, словно серебряный браслет. Разве кто-то из ее знакомых держал ястреба? Или же она прочла об этом в книге и вообразила себя владелицей такой красивой хищной птицы? А может, ей лишь хотелось найти себе достойного союзника в споре с мистером Эллином, любителем охоты? Как всегда, когда она пыталась размышлять, у нее разболелась голова. Матильда принялась ощупью пробираться к кровати через нагромождение мебели, но вскоре обнаружила, что старалась впустую. И матрас, и простыня оказались мокрыми. Девочка замерзла и устала, ей было одиноко, вдобавок ее мучил голод, ведь никто не потрудился принести ей поесть. Наверное, все, что ей оставалось, это лечь на ужасную узкую койку и ждать, пока угаснет сознание. Однако, как ни удивительно, Матильда тотчас убедилась, что мысль эта нисколько ее не привлекает. Пусть ей выпала несчастливая судьба, она не откажется от жизни и не доставит сестрам Уилкокс удовольствия узнать, что их затруднение так легко разрешилось.

Чтобы согреться, девочка принялась бродить среди мебели и осматривать шкафы в поисках теплой одежды и вскоре наткнулась на сундук, какие используют для хранения одеял. Она откинула тяжелую крышку, но, к своему разочарованию, обнаружила внутри лишь залежи старых газет. Матильда ощупью добралась до гардероба у окна. Большие двери натужно застонали, заскрипели, но все же поддались. Пошарив внутри, она нашла наконец большое, сложенное вчетверо стеганое одеяло. Девочка забралась в шкаф, закуталась в одеяло и устроилась поудобнее. В этом тесном, пропахшем камфарой закутке она наконец согрелась, обрела покой и уединение. И вдруг какой-то голос в ее голове тихо прошептал: «Засыпай, малышка Эмма». Кто эта Эмма, Матильда представления не имела, но, должно быть, малышку кто-то любил. Слова эти несли утешение, и девочка продолжала повторять их, погружаясь в сон. Она беспробудно проспала до самого утра; сон ее ничто не потревожило, чего нельзя сказать об обитателях комнаты внизу, слышавших, как во сне она зовет мать. Крики ее леденили душу, ибо то были не мольбы, а вопли отчаяния и ужаса.

Рано утром кто-то вошел в каморку, но ничего, кроме мебели, не обнаружил и позвал девочку по имени.

Она проснулась, но решила не отзываться – пусть поищут.

– Матильда, ты здесь? Не знаю, где еще тебя искать, – итак уже весь дом обыскала.

Это никак не могла быть мисс Уилкокс: та хорошо знала, где заперла ее. Матильда приоткрыла дверцы гардероба и увидела крохотную фигурку в длинной белой ночной рубашке. Настороженная и смущенная, она выбралась из шкафа и спросила девочку, зачем та пришла.

– Как же здесь холодно! – воскликнула Диана. – Я принесла тебе поесть. – Она сунула узнице в руки хлеб с сыром и кружку молока. – Мисс Уилкокс, должно быть, ужасная злюка, если оставила тебя здесь. Я все расскажу своему отцу.

Матильда быстро расправилась с едой и поблагодарила прежнюю свою противницу, которая помогла ей, не побоявшись навлечь на себя гнев мисс Уилкокс.

– Ты храбрая и добрая. Жаль, что прежде мы с тобой не дружили.

– Так будем подругами теперь.

Матильда так тяжело вздохнула, что глубоко тронуло нежное сердце Дианы.

– Между нами невозможна дружба.

– Позволь мне об этом самой судить, – возразила Диана. – Я сама выбираю себе подруг. Им не нужно быть богатыми или красивыми. Единственное, чего я не терплю, это притворство.

Матильда вложила свою холодную ладонь в теплую руку Дианы.

– Возможно, ты мне не поверишь, но в этом наши мысли сходятся. Это старое платье мне больше по душе, чем то, в котором я приехала.

– Но почему?

– Я, как и другие дети, ношу то, что мне дают. Я приехала в этот дом не по своей воле – меня сюда привезли. Разве ты сама не предпочла бы учиться в школе, где заведены другие порядки?

Диана сжала пальцы Матильды.

– Мне нравилась прежняя моя школа, и я успешно училась. Не знаю, почему меня отослали сюда. Но довольно обо мне. Нам нужно обсудить твое положение, и поскорее, пока не появилась мисс Уилкокс. Мой отец человек занятой, но добрый. Какая бы беда ни случилась с тобой, уверена, он поможет.

– Нет, это невозможно. – Матильда покачала головой, и лицо ее приняло прежнее удрученное выражение.

– Посмотрим, – не сдавалась Диана. – Поедем ко мне на Рождество. У меня нет братьев и сестер, а после смерти мамы дома так одиноко. Ты можешь выбрать себе что-то из моей одежды. Мы с тобой почти одного роста, да и фигурами похожи. А платьев у меня достаточно – поделюсь. Ну что, поедешь со мной?

Но прежде чем Матильда успела ответить, дверь резко распахнулась и на пороге появилась мисс Уилкокс, разъяренная как фурия.

– Диана, выйди сейчас же! – бросила он сердито. – Ты знаешь, в эту часть дома вам нельзя заходить. Матильда! Что это у тебя? Ты что, украла еду?

– Это я ей принесла немного. – Диана храбро встретила взгляд обвинительницы. – Мне кажется, это не такое преступление, как морить голодом одну из ваших воспитанниц. Полагаю, отец со мной согласится, когда я все ему расскажу.

– Матильда больше не учится в нашей школе, – твердым властным тоном заявила директриса. – Существуют особые учреждения, которые берут на себя заботу о пропитании неимущих. И когда же ты собираешься поговорить со своим отцом?

– Во время рождественских праздников, – ответила Диана.

– Разве я не говорила тебе? – Мисс Уилкокс на мгновение задумалась. – Должно быть, забыла: в последние дни у меня столько забот. Ты останешься здесь на каникулы. Твой отец с мачехой решил провести праздники за границей. – Диана поникла, словно внезапно погасший светильник. – Если хочешь знать всю правду, моя дорогая – а я говорю это для твоей же пользы, – мачеха считает тебя сущим наказанием. Она уверяет, что твое общество невыносимо: ты не умеешь вести учтивую беседу, ко всему цепляешься и затеваешь споры по любому поводу.

– Это неправда, – произнесла Диана, но голос ее дрогнул и сорвался. – Моя мачеха заносчивая лицемерка.

– Из-за этой вот прямолинейности тебе и пришлось покинуть прежнюю школу.

– Я вам не верю, – всхлипнула Диана. – Мисс Стерлинг всегда призывала нас отстаивать правду.

– Я в этом не сомневаюсь, – кивнула мисс Уилкокс. – Потому-то твоя мачеха и испугалась, что ты превратишься в злобную мегеру, обреченную остаться в старых девах, и убедила твоего отца перевести тебя в заведение, где молодые девицы приобретают самые изысканные манеры. А теперь отправляйся в классную комнату и изволь читать «Письма об образовании ума» миссис Шапон. И будь довольна, что не разделила судьбу несчастной мисс Фицгиббон, которой некуда идти, ибо у нее никого нет.

Глава 7

Должно быть, не одну мисс Уилкокс удивило столь деятельное участие мистера Эллина в судьбе безвестной девочки. Мужчины, не связанные узами брака, редко питают интерес к детям, разве что с грязными помыслами, однако этот холостяк действовал вопреки обычаям себе подобных. Имея на то свои причины, он был весьма чувствителен к страданиям юных созданий. И по тем же причинам имелись у него некоторые подозрения в отношении подлинных обстоятельств жизни мисс Фицгиббон.

Он не сразу отправился в путь. Прежде ему предстояло уладить множество дел и кое с кем встретиться, как обычно бывало в эту пору года. Вдобавок мистер Эллин не любил поспешности (и конечно, ему недоставало компаса и путеводной звезды). Довольно долго он сидел за письменным столом и смотрел в окно. Капризная погода смягчилась. Небо вывесило на просушку свое грязное белье. Яркие плащи и шляпки выделялись красочными пятнами на унылом зимнем фоне, и мисс Уилкокс, суетливо спешившая куда-то по делам благотворительности в синем шерстяном платье и накидке, с маленькой корзинкой в руках, походила на павлина, намалеванного на сером холсте.

Мистер Эллин был вовсе не так ленив, как, возможно, полагали его недоброжелатели. Отрешенный, словно бы обращенный внутрь взгляд выдавал в нем мыслителя. Когда фигура мисс Уилкокс оживила бесцветный зимний пейзаж за окном, она напомнила ему яркое беспокойное насекомое. Если он был с ней излишне резок, то не из неприязни – его заботила судьба девочки. Он понимал: мисс Уилкокс другой и быть не могла. Дама эта вполне соответствовала своей роли в обществе, хоть сама и думала иначе. Она принадлежала к породе тех, кто привык обходиться тем, что имеют. Если она сметала на пути все, что могло помешать ей достигнуть заветной цели, то лишь следуя побуждениям своей натуры. Мистер Эллин не испытывал к ней вражды, напротив – восхищался ею, даже приклонялся перед ней. Впав в бедность, она не искала жалости и не предавалась отчаянию. Мистер Эллин не сомневался, что из лоскутьев, оставшихся от былого ее положения, она сумела сшить довольно прочное одеяло.

Когда вид из окна наскучил, он обратил свой взгляд на кабинет. Комната эта отличалась от гостиной, которую он недавно покинул, столь разительно, как только можно себе вообразить. То, что стены здесь были выкрашены в невзрачный бурый цвет, не имело особого значения, поскольку бо́льшую их часть скрывали полки с книгами и бумагами. В расположении их не было какого-либо определенного порядка, но мистер Эллин расставлял их по своему вкусу и разумению, что доставляло немало мук его экономке, которой строго воспрещалось перекладывать содержимое полок, дабы придать им более благообразный вид. Коричневое кожаное кресло внушало уважение скорее благодаря долгой своей службе, нежели внешнему виду. Что же до письменного стола, судить о его достоинствах и недостатках не представлялось возможным, ибо он скрывался под грудами всевозможных бесценных вещей: географических карт, журналов, газет и писем. Коричневые бархатные шторы отделяли этот мир разума от земного мира снаружи. Мягкий свет медной лампы придавал романтическое очарование суровому мужскому обиталищу, и здесь мистер Эллин блаженствовал, словно кот на теплой печи.

Покопавшись в бумагах на столе, он расчистил немного места и разложил перед собой предметы, которые могли ему понадобиться в самом скором времени: карту, лупу и лист бумаги, затем развернул карту, закурил трубку и, обмакнув перо в чернила, написал своим аккуратным почерком: «Конуэй, Фицгиббон, Мей-парк, графство Мидленд, Матильда». Где-то здесь, среди нагромождения лжи, скрывался ключ к подлинной истории девочки.

Он принялся записывать. Богатая девочка превратилась в нищую. Ни о матери, ни об отце девочка не упоминала, однако и на ребенка, побывавшего в сиротском приюте, не походила. Нет, для сироты из приюта она слишком уверена в себе. Итак, ее воспитывали не для того, чтобы прислуживать. И кто бы мог дать ей подобное воспитание?

Мистер Эллин прервался, чтобы набить трубку свежим табаком, – к этому приему он часто прибегал, когда голове его требовалось время на размышления. Из трубки потянулся ароматный дымок, и ему представилось мрачное лицо мисс Матильды, когда он пытался завоевать ее доверие. Он вспомнил, как его охватила нелепая злость, стоило девочке спросить, почему она должна ему верить. Такое недоверие означает, что некогда ее предал тот, кому она доверяла, возможно мать или отец.

Он положил на стол отчаянную записку, нацарапанную девочкой перед тем, как она лишилась чувств, и по телу его пробежала дрожь.

«Меня продали, как домашнюю скотину. Я никому не нужна. Теперь лишь Господь мне поможет».