Там, за холмами (страница 6)
И в той же мере этот переходный опыт был свойственен его ближайшим родственникам – трем братьям, приехавшим вместе с ним. В каком-то смысле вся история многочисленных Джойнеров, их разделенного жребия и границы, отделявшей низших от великих, может быть изложена одной фразой. Это была история тех, кто оставался дома, и тех, кто уезжал в город.
С годами разделение каждой группы становилось все более заметным, а чувство единства – все более слабым и далеким. Привязанные к холмам, потерянные в мире, запертые в узких долинах и горных стенах Зебулона, Джойнеры, оставшиеся дома, стали почти такими же чужими и далекими для тех, кто жил в Ливийском холме, как если бы их домом были Лунные горы. Правда, они жили всего в пятидесяти милях от дома, но, как говорил сам «Медведь» Джойнер много лет назад, это была «не та дорога». Это ощущение двух направлений действительно разделяло их. Джойнеры из Ливия-Хилл были обращены к миру, а жители Зебулона – от него; и с годами казалось, что эта направленность становится еще более заметной, чем прежде: городские Джойнеры все больше становились людьми мира, а жители Зебулона все больше отстранялись от него.
К 1900 году, когда прошло целое столетие с тех пор, как Уильям Джойнер пересек Голубой хребет и спустился в дикую местность с винтовкой и земельным наделом, если бы какой-нибудь любопытный историк, одаренный бессмертием, смог вернуться туда, он бы заметил изменения, столь же поразительные, сколь и глубокие. Жизнь городских Джойнеров (к тому времени Ливия-Хилл разрослась до двенадцати тысяч человек) настолько изменилась, что их едва можно было узнать, а жизнь деревенских Джойнеров практически не изменилась. Правда, за эти сто лет в Зебулоне произошли некоторые изменения, но по большей части трагические. Огромные горные склоны и леса участка были разрушены; почва на склонах холмов размыта; высоко на холмах виднелись сырые шрамы старых слюдяных карьеров, отвалы заброшенных шахт. Здесь действовал какой-то огромный разрушительный «насос», и посетитель, вернувшись через сто лет, был бы вынужден констатировать разрушительность происходящих изменений. Очевидно, что здесь действовала огромная компульсивная жадность: весь край был высосан и выпотрошен, выдоен досуха, лишен своих богатых первозданных сокровищ: что-то слепое и безжалостное было здесь, схвачено и ушло. Остались слепые шрамы на холмах, опустошенные склоны, пустые слюдяные карьеры.