В заключение – еще одно замечание сугубо технического характера. Книга рассчитана в первую очередь на широкую читательскую аудиторию и ни в коей мере не претендует на то, чтобы считаться полноценной академической монографией. Поэтому научный аппарат (сноски) в ней сведен к минимуму, а в списке литературы перечислены лишь наиболее важные работы, которые можно смело порекомендовать тем, кто захочет углубиться в изучение послевоенной Западной Германии.

Автор также выражает благодарность всем, кто принял участие в обсуждении этой книги, отдельных ее идей и фрагментов в течение 2022–2024 гг. Естественно, ответственность за все возможные ошибки, допущенные в тексте, несет исключительно автор.

Часть 1
Время оккупации

Глава 1
«Час ноль»

По сей день приходится иногда встречать представление, будто все немцы поддерживали Гитлера. Ну, за исключением единичных борцов Сопротивления и узников концлагерей, которые погоды не делали. Логика здесь совершенно понятна: люди исходят из того, что каждый, кто не попытался лично угробить фюрера или как минимум не вышел на главную площадь своего города с табличкой «Гитлер капут», горячо симпатизировал нацистам. Склонность нашего мозга к простым схемам (пусть даже далеким от реальности) проявляет себя здесь во всей красе.

Однако на поверку выясняется, что такая оптика безнадежно искажает реальность. Не углубляясь в тему отношения немцев к нацизму – она заслуживает отдельной книги, – стоит отметить, что форм дистанцирования от режима или скрытого противостояния ему имелось в Третьем рейхе великое множество. Поскольку любое активное индивидуальное действие было изначально и очевидно самоубийственным, большинство оппозиционно настроенных немцев не видели для себя иной возможности, кроме пассивного сопротивления, отстранения и неучастия. Кто-то из них уходил во внутреннюю эмиграцию, стараясь максимально отгородиться от реальности. Кто-то слушал британское радио и пересказывал услышанное тем немногим, кому мог доверять. Кто-то помогал евреям. Кто-то увольнялся с высокой должности, чтобы не вступать в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию (НСДАП). Кто-то с той же целью шел добровольцем в вермахт: почти до самого конца Третьего рейха армия считалась своего рода идеологическим «островом свободы», неподконтрольным нацистам…

Все эти формы сопротивления и неучастия могут показаться смешными и несерьезными – человеку, который сам не имеет опыта жизни в условиях репрессивной диктатуры. В Третьем рейхе требовалось определенное мужество даже для того, чтобы сказать «Добрый день!» вместо официально положенного «немецкого приветствия» или рассказать политический анекдот. А таких анекдотов – их метко называли «флюстервитце» («шутки, рассказанные шепотом») – в Третьем рейхе было огромное количество. «В бункер, где сидят Гитлер, Геббельс и Геринг, попадает бомба. Кто спасется? – Германия»… «Завтрашние выборы отменяются: неизвестные украли из кабинета Геббельса результаты выборов на ближайшие десять лет вперед»… «В христианстве один умер за всех – в национал-социализме будет наоборот»…

Конечно, для разных людей риски попасть в лапы гестапо тоже были разными. Бывшие коммунисты и социал-демократы – те, кого изначально подозревали в нелояльности, – оставались в самом тяжелом положении, за каждым их шагом следили и хватали их при малейшем поводе. Обычный гражданин, ничем не привлекавший внимание карательных органов, мог чувствовать себя несколько свободнее: для него риск попасться при прослушивании «вражьих голосов» или перемывании косточек Герингу был гораздо ниже. Однако этот риск все равно существовал и, как обычно в таких ситуациях, был связан в первую очередь с доносами. Исследования показали, что примерно четверть доносов писалась по идейным, а три четверти – по бытовым соображениям (личная месть, неприязнь, желание подсидеть начальника и так далее). В итоге репрессии получались скорее точечными: посадить всех рассказчиков анекдотов не было ни возможности, ни особого смысла, однако знание о том, что кто-то попал в гестапо из-за слишком громко звучавшего радиоприемника, явно влияло на общие настроения.

Активное Сопротивление тоже существовало. После войны наибольшую известность получили участники так называемого заговора 20 июля – их удостоили почетного звания «немецкие патриоты» – и мюнхенская студенческая группа «Белая роза». Первые привлекали внимание, поскольку предприняли наиболее громкую и энергичную попытку устранить Гитлера, вторые – в силу своей юности, чистоты и идеализма. Но на самом деле наиболее масштабным и энергичным в Третьем рейхе было коммунистическое Сопротивление, о котором в послевоенной ФРГ по понятным причинам предпочли забыть. Коммунисты с самого начала вели против режима борьбу не на жизнь, а на смерть и понесли в этой борьбе тяжелейшие потери. Хотя к 1935 г. централизованное коммунистическое Сопротивление оказалось, по сути, разгромлено, отдельные группы продолжали борьбу и в дальнейшем, в том числе за колючей проволокой гитлеровских концлагерей.

Большинство же из тех, кому режим изначально не нравился, предпочитали сидеть тихо и даже демонстрировать внешнюю лояльность. Они считали, что все равно ничего не смогут изменить и остается только дожидаться какого-нибудь спасительного чуда. Тем более что геббельсовская пропагандистская машина весьма умело создавала образ единения народа вокруг вождя, заставляя многих противников нацизма чувствовать себя ничтожным меньшинством, жалкими отщепенцами, которые противостоят общенародной воле и у которых поэтому нет никаких шансов. Действительно, что мог сделать один человек после того, как в 1933 г. огромные политические партии и многомиллионные профсоюзы тихо и без боя сошли со сцены?

Мы не знаем – и, скорее всего, уже никогда не узнаем, – какой процент взрослого населения нацистской Германии искренне поддерживал режим и как этот процент менялся со временем. Есть только определенный консенсус по поводу того, что большинство немцев все-таки были сторонниками Гитлера (хотя одновременно могли быть противниками конкретных государственных практик), да самые общие предположения относительно того, что в 1930-е гг. уровень поддержки рос, а ближе к концу войны, наоборот, стал снижаться. Действительно, когда с Восточного фронта начали пачками приходить похоронки, а на головы горожан дождем посыпались бомбы, реалии Третьего рейха стали нравиться многим куда меньше. Мы также не знаем, сколько немцев были убежденными нацистами, сколько поддерживало режим из чистого конформизма и оппортунизма и скольким было в принципе все равно, кто там у власти, потому что эту самую власть они воспринимали как нечто далекое и совершенно им неподвластное, вроде дождя или заморозков. В любом обществе и во все времена хватает и конформистов, и тех, кто искренне не интересуется ничем за пределами своего маленького частного мирка. Бывали и такие ситуации, когда человеку очень не нравились нацисты, но он считал необходимым изо всех сил сражаться за Германию: дескать, сначала победим, а потом разберемся. Распространенной была фраза «Если бы фюрер знал!» – немецкая версия старинной байки про «доброго царя» и «скверных бояр», которые-де и творят все плохое за спиной властителя.

Почти сразу же после разгрома Третьего рейха американские оккупационные власти провели опросы, показавшие, что подавляющее большинство граждан Германии к концу Второй мировой войны разочаровалось в нацизме. Но относиться к этим данным всерьез довольно сложно: привыкшие за 12 лет скрывать свое мнение и демонстрацией внешней лояльности уходить от репрессий, многие немцы, скорее всего, говорили то, что, как им казалось, хотели слышать победители. Так, только каждый восьмой утверждал, что доверял Гитлеру до самого конца войны, а половина заявляла, что не доверяла нацистскому лидеру никогда (35 процентов) либо утратила доверие к нему в 1939 г. (15 процентов). Более или менее надежные данные (и то с оговорками) предоставляют только опросы, проводившиеся немецкими исследовательскими институтами в конце 1940-х гг., когда страх наказания за «неугодный» ответ ушел в прошлое.

В первые недели после войны желание отгородиться от разгромленного режима было всеобщим: немцы страшились наказания за преступления нацистов. Американская журналистка Марта Гельхорн так описывала настроения местных жителей в своем репортаже из Германии в апреле 1945 г.:

Нацистов здесь нет, и никто никогда ими не был. Несколько нацистов, возможно, жили в соседней деревне, а уж тот город в двадцати километрах отсюда был настоящим рассадником нацизма. По правде, здесь куча тайных коммунистов. О нас всегда говорили как об очень красных. Ах, евреи? Ну, в здешних местах их всегда было немного. Может, два, может, полдюжины. Их всех увезли. Я сам шесть недель укрывал еврея (я укрывал еврея, он укрывал еврея, все вокруг укрывали евреев). Мы ничего не имеем против евреев, мы всегда с ними отлично ладили. Мы давно ждем американцев. Вы пришли и освободили нас. Вы пришли как наши друзья. Нацисты – свиньи. Солдаты вермахта хотят сдаться, но не знают как. Нет, у меня нет родных в армии. И у меня нет. Нет, я никогда не был в армии. Я работал в поле. Я работал на заводе. И тот парень не был в армии, он больной. Мы сыты по горло этим правительством. Ах, как мы страдали! Эти бомбы… Мы неделями жили в подвалах. Мы отказались уходить за Рейн, когда СС хотели нас эвакуировать. Зачем нам уходить? Мы рады американцам. Мы не боимся их, у нас нет причин бояться. Мы не сделали ничего плохого, мы не нацисты.

Кажется, это стоит положить на музыку. Немцы могли бы рефреном петь эти слова, что сделало бы их только краше. Они все говорят именно так. Невольно спрашиваешь себя, как столь презираемые нацисты, которых якобы никто не поддерживал, смогли воевать пять с половиной лет. Если им верить, ни один мужчина, женщина или ребенок в Германии ни на мгновение не одобрял эту войну. Мы стоим с безразличным и презрительным видом и слушаем эту историю без всякой симпатии и уж точно без уважения. Видеть целую нацию, которая уклоняется от ответственности, – не слишком приятный спектакль^[2].

Многие немцы постарались как можно скорее забыть свой собственный энтузиазм и готовность подчиняться режиму. При приближении войск антигитлеровской коалиции они поспешно избавлялись от всей нацистской символики. На стенах квартир появились светлые прямоугольники – там, где до этого долгие годы висел портрет фюрера. Люди поспешно закапывали униформу, партийные документы, знаки различия…

Другие, напротив, сразу же спешили проинформировать победителей о затаившихся нацистах. Спектр мотивов такого поведения был очень широк: от искреннего благородного желания не дать преступнику уйти от наказания до сведения старых счетов. Масштабы оказались впечатляющими. В первый же день оккупации Аахена американцы получили 36 доносов от местных жителей. Британский офицер, занимавшийся сбором информации в Гамбурге, вспоминал: «Процесс разоблачения нацистов не прекращался. Свидетельств была масса, даже с избытком… Как только люди узнали, что я говорю на немецком, меня затопили информацией»^[3]. Любопытно, что среди «добровольных» информаторов оказалось немало бывших нацистов, которые при помощи активного сотрудничества с победителями стремились уйти от наказания.