Справедливости ради нельзя не упомянуть, что в конфликт с режимом многие немцы вступили еще до того, как оказались надежно отделены от него линией фронта. В последние недели войны наблюдалась на первый взгляд парадоксальная картина: в то время как солдаты вермахта продолжали отчаянно сражаться, гражданские сплошь и рядом думали о том, чтобы боевые действия обошли их стороной. Большинство прекрасно понимало, что война проиграна, и совершенно не горело желанием гибнуть вместе с режимом. Приказы нацистской верхушки об отчаянном сопротивлении до последнего, о «выжженной земле» повсеместно игнорировались. Инициативные группы горожан вступали в переговоры с местными властями и офицерами вермахта, уговаривая их сдать населенный пункт без боя, самостоятельно разбирали противотанковые заграждения, вывешивали белые флаги…

Все это было довольно рискованно, учитывая, что в стране еще оставалось немало нацистских фанатиков. Известны случаи, когда немецкая артиллерия открывала огонь по домам, над которыми поднимался белый флаг. 27–28 апреля группа Сопротивления «Баварское свободное действие» попыталась организовать восстание; ей удалось даже на несколько часов захватить мюнхенскую радиостанцию и передать в эфир призыв к окончанию войны и аресту нацистских функционеров. Восстание было быстро подавлено, несколько десятков человек расстреляно. В эти же дни в баварском Ансбахе 19-летний студент Роберт Лимперт начал распространять листовки с призывами сдать город без боя. Затем он храбро отправился в городскую ратушу и смог убедить бургомистра отказаться от бессмысленного сопротивления. Горожане ликовали, узнав об этом. Однако комендант Ансбаха отменил уже отданные распоряжения, приказал схватить и повесить Лимперта. А буквально через несколько часов в город вошли американские войска.

Роберт Лимперт был убежденным противником нацизма, однако в большинстве подобных случаев речь шла не об идейной борьбе с режимом, а об элементарном нежелании погибать под руинами тысячелетнего рейха. Тем не менее поражение нацистов сразу же позволило поднять голову тем, кто все последние годы тайно ждал крушения гитлеровского государства. По всей Германии сразу же после отступления вермахта начали появляться антифашистские комитеты. Довольно пестрые по своему составу – коммунисты, социал-демократы, церковные деятели, консервативные противники нацизма, – они стремились как можно скорее поквитаться с гитлеровцами и приступить к строительству новой Германии. Переоценивать размах этого движения, однако, не стоит, и значительной роли в послевоенной судьбе страны антифашистские комитеты не сыграли. Одновременно в разных городах начали формироваться группы активистов, стремившиеся к созданию новых или воссозданию старых политических партий. Правда, на первых порах им пришлось ограничиться дискуссиями: любая политическая деятельность была запрещена победителями.

Такие люди представляли собой меньшинство. А что же остальные? Если верить воспоминаниям непосредственных участников событий, большинство немцев в мае 1945 г. испытывали главным образом облегчение от того, что война завершилась, и обиду на национал-социалистическое государство, не сумевшее выполнить собственных обещаний. Один из молодых солдат вермахта, попавший в плен в самом конце войны, вспоминал: все его сослуживцы были «рады и счастливы как минимум тому, что бедствие закончилось», но в то же время «безгранично разочарованы тем, что война проиграна, и все рухнуло у них внутри»^[4].

Бременский сенатор Теодор Шпитта писал, что люди чувствуют себя преданными и обманутыми прежними властителями. Однако разочарование и обида сами по себе совершенно не подразумевали ни глубокого переосмысления собственного прошлого, ни кардинального изменения базовых политических взглядов, ни стремления к созданию демократического государства. Мало кто воспринимал поражение в войне как благо, освобождение, шанс начать новую жизнь. Многих немцев мучили неопределенность, страх за собственное будущее, боязнь мести со стороны победителей. Никто не знал, чего ждать от оккупационных держав, а нацистская пропаганда последних месяцев войны только раздувала страхи, обещая немцам в случае поражения неслыханные страдания и массовую гибель.

Девятнадцатилетняя жительница маленького вестфальского городка Люденшайд писала в последние недели войны в своем дневнике:

5 апреля. Я потеряла всякую веру в победу, все кончено. Поскольку я знаю английский, я уже строю разные планы на будущее…

14 апреля. Прошел первый день под властью военной администрации. Мы можем выходить на улицу с 7 до 18 часов. Издано множество распоряжений. Почти все национал-социалистические правила отменены. Нет почты, нет поездок, нет телефона. Все члены партии должны сообщить о себе. Я мрачно смотрю в будущее; жизнь практически закончена. Сначала меня угнетала мысль о том, что я должна за все это страдать. Теперь мне ужасающе безразлично…

19 апреля. Я вообще не замечала, что под властью национал-социалистов у нас было так мало свободы. Только сейчас это до меня дошло… Мы полностью в руках врага. Что с нами будет?^[5]

По Германии активно распространялись слухи о жестоком обращении с мирным населением. Подобного рода эпизоды, действительно, происходили в зоне ответственности всех армий, вступивших на территорию Третьего рейха. Убийства и изнасилования совершали и американцы, и англичане, однако чаще к ним были склонны французские солдаты: им было за что мстить немцам, поскольку их страна испытала на себе всю жестокость германской оккупации и террора. Менее серьезным и более распространенным типом инцидентов был сбор трофеев: часов, охотничьих ружей, автомобилей. Один из характерных эпизодов произошел в крупном городе в британской зоне оккупации. После окончания войны группа немцев из «хорошего общества» пригласила английских офицеров на званый ужин. Гости вели себя с безупречной вежливостью, любезно общались с хозяевами, но при прощании попросили всех присутствующих снять и отдать им свои наручные часы.

Самой дурной репутацией пользовались солдаты из французских колоний. Безусловно, в этом играли свою роль расовые предрассудки, однако имелись и реальные основания. В секретном докладе, подготовленном для американской оккупационной администрации в июне 1945 г., перечислялось множество конкретных случаев мародерства: «В Мюнстере у Клаунинга за три приема украли все его десять кур. Он пошел жаловаться во французскую казарму. Там его побили, заставили работать и затем посадили за решетку… У мюнстерского торговца, который на грузовике вез в свой магазин овощи и яйца, французы по дороге отобрали весь груз». В одном из районов Штутгарта местный антифашистский комитет вручил французам список адресов известных нацистов с просьбой грабить только этих, а других оставить в покое^[6]. Естественно, все это не шло ни в какое сравнение с теми ужасами, которые пришлось пережить в годы Второй мировой войны жителям территорий, оккупированных самими немцами.

Британский журналист Леонард Мосли весной 1945 г. писал в одном из своих репортажей:

Проезжая по Рейнской области в первые недели апреля, мы ясно видели чувства немцев. Война еще не закончилась, но все понимали, что она проиграна, и инстинктивно пытались спасти что-нибудь из руин. Здесь были нацистские чиновники, пресмыкавшиеся и заискивавшие в попытке заслужить наше расположение и спасти свои головы, свою свободу или свое рабочее место. Были богатые промышленники и дворяне-землевладельцы, у которых имелись друзья в Англии или Америке; они держались грубо и заносчиво, уверенные, что их друг Хайрам Тот или виконт Этот выручит их из беды. Местами попадались странные группы молодежи, подростки из гитлерюгенда или Союза немецких девушек, которые вели себя строптиво, потому что их души были ранены, их горячая вера и мечты, убеждения и идеалы уничтожены теми самыми людьми, которые столь соблазнительно звали их за собой; теперь они растеряны и обозлены, потому что у них не осталось ничего. Однако основная масса людей сбросила национал-социализм как старое пальто, без грусти и сожалений. Кто-то из них в большей, а кто-то в меньшей степени сознает свою часть общей вины в поддержании режима; они полны решимости забыть его и воссоздать вместе со своими победителями все разрушенное^[7].

Худшие опасения немцев не подтвердились. Сравнительно немногочисленные эксцессы со стороны победителей были характерны для первых дней оккупации и быстро сошли на нет, в том числе благодаря достаточно жестким мерам со стороны командования союзных войск. В американской оккупационной зоне в 1945 г. по приговору военных судов расстреляли несколько десятков военнослужащих США, более сотни приговорили к длительным срокам заключения. В большинстве случаев первая встреча с победителями была вполне мирной и даже приятной. Сцена, повторяющаяся во многих воспоминаниях: по улице немецкого городка проходят первые американские танки, жители боязливо смотрят из окон домов; танки останавливаются на площади, к ним постепенно стекаются любопытные; американские солдаты высовываются из люков, не выказывая никакой враждебности и даже улыбаясь; стороны обмениваются мелкими сувенирами…

Немцы вздохнули спокойно – победители не начали масштабно и кроваво мстить. Первый страх прошел, стали появляться оптимистические настроения: война закончилась, теперь с каждым днем будет все лучше. «Может быть, вся эта война и ее последствия окажутся для нас не такими ужасными, как мы считали раньше», – писала молодая немка в своем дневнике в последних числах апреля^[8]. Молодежь, впрочем, в целом была настроена оптимистичнее – начинать с нуля легче, когда вся жизнь еще перед тобой. «Старшие смотрели на вещи мрачнее», – вспоминал граф фон Кроков, которому в 1945 г. исполнилось семнадцать^[9].

Май 1945 г. стал для германского общества весьма неоднозначным рубежом. Да, закончились бомбежки и боевые действия, вероятность погибнуть или получить увечья значительно снизилась, нацистский репрессивный аппарат прекратил свое существование, солдаты начали возвращаться домой. Однако чувство облегчения оказалось недолгим – на первый план вышли новые, куда более фундаментальные проблемы. Многие сложности только начинались и в течение следующих двух лет продолжали усугубляться.

К этим сложностям мы еще вернемся, а пока имеет смысл зафиксировать, как на моментальном фотоснимке, ситуацию первых дней и часов мирной жизни. Тот короткий эпизод, который известен как «час ноль» – новая точка отсчета после полного крушения – и овеян множеством мифов.

Образ «часа ноль» широко распространился еще в 1950-е. Метафора оказалась верной лишь в том смысле, что в мае 1945 г. были полностью уничтожены существовавшие государственные структуры Третьего рейха и строительство новых институтов происходило в большей или меньшей степени с чистого листа. После самоубийства Гитлера, взятия Берлина и безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил на севере страны, во Фленсбурге, еще две недели вело призрачное существование правительство гросс-адмирала Дёница, члены которого тешили себя иллюзиями, что победители не смогут без них обойтись. 23 мая последние нацистские министры были наконец арестованы. Если же говорить о немецком обществе, то словосочетание «час ноль» скорее запутывает, чем проясняет ситуацию: люди, в отличие от государственных структур и организаций, никуда не делись, они остались прежними.

Миф о «часе ноль» гласит, что потрясение от разгрома заставило подавляющее большинство жителей Германии отринуть прошлое и полностью изменить свое мировоззрение. Безусловно, для определенной части немцев военное поражение стало важным импульсом, позволившим им переосмыслить отношение к национал-социализму и радикально пересмотреть собственные взгляды. Многие, прежде всего среди молодежи, пережили полное разочарование в прежних идеалах и начали мучительно искать новые ориентиры. Это в особенности касалось тех, кто встретил конец войны, находясь в плену: монотонное существование создавало благоприятные условия для глубоких раздумий.

Но такое умонастроение было характерно далеко не для всех. Более того, оставалось немало людей, считавших, что ничего всерьез не поменяется. Американский офицер, беседовавший весной 1945 г. с ключевыми фигурами немецкой химической промышленности, вынес неутешительное впечатление: