Они верят, что мы наделаем ошибок и вынуждены будем вновь поручить им руководство. Пока что они станут выжидать и смотреть на то, как мы облажаемся… Многие, если не большинство, уверены, что американский капитал незамедлительно примется за восстановление, и заявляют о готовности поставить свой труд и умения на службу этому временному господину. Они не скрывают, что надеются в результате сделать Германию еще более великой и могущественной, чем она была в прошлом^[10].

Однако в первые дни после крушения нового режима большинству немцев было не до философско-политических рассуждений. На повестке дня стояли куда более актуальные проблемы. С крушением Третьего рейха прекратили функционировать официальные структуры, отвечавшие за поддержание порядка и распределение снабжения. Это сразу же привело к тому, что возник правовой вакуум, и государственные учреждения во многих местах подверглись настоящему разграблению. Один из жителей Дортмунда писал в своем дневнике 13 апреля – в тот день, когда в город вошли американские войска: «Немцы и иностранцы соревнуются в воровстве, они все забирают, рвут, пачкают, с алчностью шакалов выхватывают друг у друга из рук, грабят винные магазины, а потом пьяные шатаются по городу. Взломали даже вагон с медикаментами – все разбито, валяется кругом, больным ничего не осталось, пусть подыхают… Жуткая картина человеческого распутства, злобы и плодов национал-социалистического воспитания». Два дня спустя он же отмечал: «Люмпен-пролетариат все еще мародерствует, а американцы слишком гуманны для того, чтобы энергично воспрепятствовать ему». Только 16 апреля порядок начал восстанавливаться^[11].

Хотя победители постарались как можно скорее организовать новые административные механизмы и службы правопорядка, в том числе привлекая известных оппонентов режима, первые послевоенные дни и недели сопровождались всплеском преступности. Были широко распространены грабежи магазинов и продовольственных складов, собственность государства и крупных компаний стала в глазах многих немцев «ничейной». Когда накопленные на складах запасы оказались истрачены или расхищены, наступило время всеобщего дефицита. Карточная система, введенная в Германии еще в августе 1939 г., продолжала существовать в прежнем виде. Однако нормы выдачи продовольствия довольно быстро и ощутимо сокращались. Уже в начале лета 1945 г. продовольственная ситуация стала очень напряженной и на протяжении следующих полутора лет продолжала ухудшаться.

Еще одну серьезную проблему первых послевоенных недель создавало огромное количество так называемых перемещенных лиц (displaced persons, DP) – иностранцев, насильственно или добровольно оказавшихся на территории Третьего рейха. Это было весьма разнородное сообщество: в него входили узники концлагерей, военнопленные, иностранные рабочие, а также коллаборационисты, отступившие вместе с вермахтом. Перемещенных лиц только в западных оккупационных зонах насчитывалось около 6,5 млн. Победители рассматривали их как жертв нацизма и планировали создать для них привилегированные условия. Однако к такому количеству DP никто оказался не готов, в итоге быстро организовать обеспечение продовольствием и медицинской помощью, а также транспортировку на родину не удалось. Только половину перемещенных лиц смогли разместить в импровизированных лагерях. В результате окончание войны не принесло многим из них мгновенного облегчения, смертность среди освобожденных узников концлагерей продолжала оставаться высокой.

Оккупационные державы стремились придать возвращению DP организованный характер. Однако многие перемещенные лица вполне естественным образом считали, что и так уже слишком задержались в Германии. Сбиваясь в небольшие группы, они отправлялись домой пешком – разумеется, обеспечивая себя по дороге всем необходимым. По очевидным причинам особой симпатии к немцам они не питали и часто горели желанием расквитаться за все пережитые страдания.

В свою очередь, немцы относились к перемещенным лицам с ненавистью и страхом. Это также не добавляло стабильности послевоенной ситуации в западных оккупационных зонах. Даже когда самая острая фаза миновала – большинство DP отправились домой, а остальных худо-бедно разместили во временных лагерях, – ситуация оставалась напряженной. Постепенно и западные оккупационные державы начали тяготиться теми, кому недавно сочувствовали. В марте 1946 г. при попустительстве американских властей немецкая полиция провела рейд в еврейском лагере для перемещенных лиц в Штутгарте. Дело дошло до серьезных столкновений и жертв. При этом полицейские, мягко говоря, совершенно не сдерживали себя в выборе методов. Только разразившийся скандал позволил предотвратить подобные инциденты в дальнейшем. К началу 1947 г. более миллиона DP все еще оставались на германской территории.

Однако перемещенными оказались не только иностранцы. К моменту окончания войны около половины населения будущей Западной Германии находилось за пределами мест своего постоянного проживания – в лагерях военнопленных, в эвакуации из разбомбленных городов, в пути в поисках родных или куска хлеба. Вскоре к ним добавились массы беженцев, прибывших с восточных территорий, отошедших Советскому Союзу, Польше и Чехословакии. Их общее число в западных оккупационных зонах составило в итоге около 12 млн человек. В одном только Берлине осенью 1945 г. скопилось почти 1,5 млн беженцев. Это создавало огромные проблемы для оккупационных властей, пытавшихся как-то направить эти потоки и организовать снабжение. Некоторые города приходилось временами «закрывать» от вновь прибывающих. Вообразить себе воцарившийся хаос довольно сложно.

Те, кому повезло встретить конец войны в собственном доме, с крышей над головой, далеко не всегда демонстрировали гостеприимство в отношении менее удачливых соотечественников. Хваленое нацистское «народное единство» оказалось на поверку одним из пропагандистских мифов. Отношение к беженцам оказывалось зачастую враждебным, «чужаков» рассматривали как нежеланных пришельцев, которые сами виновны в своих бедах. Их спрашивали, какого черта они приперлись туда, где и без них нечего есть; обвиняли в том, что они приносят с собой заразные болезни и вшей (увы, и первое, и второе было очень распространено). Инициативная группа жителей Шлезвига обратилась в октябре 1945 г. к фельдмаршалу Монтгомери – главнокомандующему в британской оккупационной зоне – с просьбой как можно скорее очистить регион от беженцев, «потока чужаков с восточных территорий». В Баварии прибывающих с востока обвиняли одновременно и в том, что они пруссаки, а значит милитаристы и нацисты, и в том, что они не вполне немцы, а наполовину иностранцы. К солидарности с соотечественниками немцев пришлось принуждать оккупационным властям (кроме французов, которые поначалу отказались пускать беженцев в свою зону). В Шлезвиг-Гольштейне беженцы в итоге составили половину населения земли, в Баварии – четверть. Трения между ними и местным населением продолжались еще многие годы, даже тогда, когда «экономическое чудо» набрало обороты и каждая пара рабочих рук оказалась при деле.

Миллионы людей были разлучены с близкими и не знали, живы ли они. В эпоху, когда интернета еще не было, найти другого человека в довольно большой стране оказывалось непростой задачей даже при обоюдном желании. В городах стены разрушенных домов пестрели объявлениями, сообщавшими о судьбе бывших жильцов или умолявшими близких откликнуться. На этом фоне стали быстро расцветать частные «службы поиска», куда несчастные несли последние деньги в надежде узнать что-нибудь о пропавших родственниках. Естественно, не обходилось без мошенников, поэтому довольно быстро решением оккупационных властей исключительные полномочия в этой сфере были переданы Германскому Красному Кресту.

Миллионы немецких мужчин находились в плену. Весной 1945 г. командование западных армий оказалось не готово к безбрежному потоку пленных. Их пришлось размещать в огромных импровизированных лагерях на западном берегу Рейна. По сути дела, это были просто луга, окруженные часовыми и колючей проволокой. Вскоре они получили прозвище «поля смерти». Сотни тысяч солдат расположились под открытым небом и руками копали в земле укрытия от холодного ветра; во время сильных дождей эти неглубокие ямки быстро заполнялись водой. Еда поступала нерегулярно, поначалу немцам нередко приходилось голодать по несколько дней. «Одна выдача в день, мало хлеба, нет горячей пищи, – вспоминал один из пленных. – Чтобы получить немного питьевой воды, приходилось несколько часов стоять в очереди. Еще хуже при таком количестве людей обстояло дело с санитарными условиями, к примеру с туалетами. Множество солдат в этих условиях заболело»^[12].

Сразу после окончания войны в Европе победители постарались как можно быстрее отправить неприятельских солдат по домам. Тем не менее этот процесс занял немало времени. А вернувшиеся домой сталкивались с огромными проблемами, часто обнаруживая, что вся их прежняя жизнь разрушена, а в новой они никому не нужны. Один из непосредственных участников событий впоследствии называл возвращение домой в августе 1945 г. худшим временем в своей жизни^[13]. Послевоенное немецкое кино запечатлело собирательный образ приехавшего домой фронтовика: растерянного, дезориентированного, лишнего для всех окружающих. Этот образ отражал реальный опыт многих тысяч немцев. В лексиконе появились слова «болезнь вернувшегося» и «синдром смирительной рубашки», означавшие психологические сложности с возвращением к гражданской жизни.

Пятая часть жилого фонда страны оказалась уничтожена – центры больших городов лежали в руинах после ковровых бомбардировок. «9 мая 1945 г. Германия была страной битых камней», – писал американский публицист Милтон Майер^[14]. В годы войны был разбомблен в общей сложности 131 немецкий город, доля полностью разрушенных зданий в наиболее пострадавших из них доходила до двух третей. Некоторые города, к примеру Падерборн и Дюрен, оказались стерты с лица земли более чем на 90 процентов, то есть почти полностью. В Кёльне было разрушено 70 процентов жилого фонда, в Гамбурге – более 50 процентов. Один из современников, увидев, что осталось от Касселя, заметил: проще взять и выстроить новый Кассель где-нибудь поблизости. Кроме того, представители оккупационных держав заняли многие из уцелевших зданий, что только ухудшало ситуацию с жильем.

Городской пейзаж послевоенной Германии определяли скелеты домов и горы обломков, перегораживавшие улицы. Между этими грудами вились тропинки, по которым спешили редкие прохожие. Хотя разбор руин начался сразу же после окончания войны, объем работ оказался так велик, что они растянулись на долгие годы. В одном только Кёльне из центра города пришлось вывезти в общей сложности 13,5 млн кубических метров обломков и мусора. Одним из символов послевоенной разрухи и одновременно восстановления стали так называемые женщины руин – немки, занятые на разборе завалов. Их образ впоследствии приобрел романтические черты, в них видели жизненную силу и стремление возродиться из пепла. В действительности это была тяжелая работа, которая к тому же весьма скудно оплачивалась, – однако многим приходилось наниматься, чтобы хоть как-то прокормить свои семьи.