Императору никогда не приходило в голову, что дело этого «старика» может быть продолжено кем-нибудь еще. Он считал, что только величественный Рим способен править народами. Он долго размышлял, как же вернуть былое величие империи. В своих размышлениях Юстиниан находился под влиянием слов провидца и надписи, выбитой на статуе.

За три или более поколения до Юстиниана, когда племена вандалов подходили к Гиппону, ученый Августин, епископ Гиппона, как раз завершил книгу, над которой трудился, несмотря на тяжелые времена. Он назвал ее «Божий град». Августин умер прежде, чем вандалы захватили и разграбили город.

Юстиниан внимательно прочитал эту книгу. Божественно мудрый Августин понимал, что Римская империя разваливается и может прекратить свое существование. А Юстиниан, который теперь носил императорский пурпур, боялся той же судьбы для Константинополя. О великих римлянах времен праведного Катона и безжалостного Гая Юлия Цезаря Августин писал: «…горя на первых порах любовью к свободе, а затем пылая страстью к возвышению и славе, они достигли величайших вершин. Добившись свободы, они стали искать славы».

И это правда. Одно вело к другому. Ранний Рим стал военным диктатором, стремящимся к власти, а еще позже – империей, правящей завоеванными народами. Казалось, Рим меняется, подобно хамелеону, но всегда стремится вернуться на круги своя. Август желал разделить власть с сенатом, однако безумный Нерон уничтожил этот орган власти. Затем сменилась еще пара императоров. После этого Константин Великий признал, что должен делить власть с христианской церковью. Он сделал это признание лишь потому, что многие из его подданных перешли в новую веру, завещанную Спасителем. От модели «император – сенат» верховная власть перешла к модели «император – церковь». Какую форму она примет далее?

«Тот, кто дал власть Марию, дал ее и Гаю Цезарю; тот, кто дал ее Августу, тот наделил ею и Нерона, – так писал Августин. – Тот, кто дал власть христианину Константину, дал ее и вероотступнику Юлиану, чьим одаренным умом овладело нечестивое любопытство».

Книга Августина вселяла надежду на то, что, когда стены земного Рима падут, спасшиеся найдут пристанище в невидимом граде спасения. Другими словами, граждане Александрии могут спастись в святых пустынях, о которых рассказывала Феодора.

И все же население империи не выказывало ни малейшего желания бежать. Напротив, толпы людей вливались в Константинополь, чтобы узреть своего нового императора. Они не представляли мира без римского правления. Они верили, что Рим будет всегда, процветающий город под покровительством Господа.

Когда Юстиниан выезжал в императорской повозке, запряженной белыми мулами, на главную улицу Мезе, то всякий раз его взору представал форум великого Константина. И всякий раз он смотрел на величественную статую основателя города, водруженную на тяжеловесную колонну из порфирита. Юстиниан наизусть знал надпись, которую Константин повелел высечь у основания статуи: «Христос, владыка и повелитель мира, Тебе я вручил этот смиренный город и этот скипетр и славу Рима. Правь и охрани нас от всяких бед». Константин верил, что Константинополь станет новой метрополией Рима. Но во времена его основателя город, вероятно, был более смиренным, а империя более могущественной. И все равно долг Юстиниана, так же как и Константина, – хранить город от бед.

Чтобы встретиться с Феодорой за легкой дневной трапезой, Юстиниану нужно пройти на женскую половину дворца Дафны. Традиция требовала, чтобы у императрицы была собственная свита и прислужники. Юстиниан сам с ревнивой гордостью отбирал для нее всех слуг, начиная с казначея и заканчивая ключником. Феодора соглашалась с его выбором, казалось обрадованная заботой Юстиниана.

По привычке, а император скоро привык ко всему, что делал, он проходил по небольшому холму, поросшему деревьями, к охраняемым воротам дворца Дафны. И по привычке же он глядел на каменную башню маяка. Это был конечный пункт солнечных сообщений, где специальные сигнальщики следили за вспышками, расшифровывая сообщения, посылаемые с помощью зеркал с дальних границ. Эти вспышки предупреждали о набегах врагов или катастрофах.

Вскоре с неблагополучной восточной границы пришла весть о нежданной победе. По этому поводу взволнованный советник Прокопий написал: «За один день римляне одолели персов – давно не виданная победа».

Вероятно, этому способствовал покойный Юстин. Он приказал двум молодым воинам, мужу Ко-мито и Белизарию, захватить Дарас, новую пограничную крепость. Они так и сделали с мужеством молодых, сообщив персидской армии о своем вторжении. При помощи тактики, доселе не описанной еще ни в одной книге, Белизарий держал персов в кольце, в то время как из укрытия появилась целая армия гуннов, напавшая на врага.

Прочитав детальное сообщение о битве, Юстиниан покачал головой. Было ясно, что победу одержали наемники-гунны, остатки могущественной армии Аттилы, а не римляне. Однако окрыленный небывалым успехом, он совершил невиданный поступок: назначил Белизария единым командующим вооруженными силами на Востоке, минуя более опытных военачальников. Возможно, что если Белизарий выиграл эту битву, то выиграет и всю войну. Что и произошло в действительности. Новости с Востока показались Юстиниану добрым предзнаменованием своего собственного триумфа. Армии могли пополниться новыми силами.

В своем воображении он рисовал картину возрождения империи. Юстиниану казалось, что можно остановить распад государства: перестроить и сделать еще более прочными мощные крепостные стены Феодосия Великого, устроить пограничные армии по новому образцу, изменить законы, чтобы восстановить порядок, потратить на вооружение деньги, которые сейчас тратятся на забавы богачей и зрелища для толпы. И более того, можно построить огромный флот, чтобы завладеть морскими путями, если суша занята врагом.

Таким образом, власть распределялась из столицы в провинции, а уже оттуда возвращалась бы вновь на благо города, как в былые дни величия. Юстиниану не приходило в голову, что народ восстанет против таких непомерных расходов и небывалой деятельности, даже если и надеется на возрождение римской славы, по крайней мере для своего поколения.

Летописцы Священного дворца сообщали, что новый автократ не был ни чиновником, ни военным диктатором, однако имел две особенности: во-первых, редко покидая дворец, он почти не отваживался выйти за пределы позолоченного бронзового портала, где вывешивались сообщения о происходящих событиях, во-вторых, Юстиниану была неведома усталость.

Его первая попытка изменить город не вызвала особого шума. Он просто захотел создать новый свод законов. Феодосии поступил так же, но с тем результатом, что его законники все еще трудились над древними рукописями гражданского права, указами и вердиктами. Потребовалась бы смена многих поколений, заметили законники, чтобы из такого множества текстов создать упорядоченный свод законов. Естественно, законники хотели, чтобы такая праздная жизнь продолжалась вечно, а доходы их были велики, поскольку только они одни могли разрешить противоречия между древними законами и новыми указами.

Однако Юстиниан выработал свой метод обращения с письменными уложениями. Он послал за одним из таких экспертов, Трибонием, чудаковатым скрягой, и объяснил ему, что хочет сохранить только минимум древних законов, подходящих для современных нужд. Юстиниан хотел создать единый свод законов, который может быть использован во всей империи. Поскольку Трибоний своей деятельностью уже заработал целое состояние, то, несомненно, сумеет создать упорядоченную систему из хаоса римских законов. Кроме того, он сам предлагал Юстиниану свои услуги.

Эксперт тут же указал на существующую опасность. Сейчас судьи и префекты привыкли принимать свои собственные решения, а если будет создан единый закон, подобный суровому бесстрастному судье, то какая же власть останется чиновникам и как они смогут принимать решения по таким важным вопросам, как, например, права собственности? За них будет решать неумолимый Закон. Перед его лицом самаритянин, выращивающий оливы, будет равен самому благородному Трибонию!

Но именно этого и хотел Юстиниан. Он спросил, за какое время можно создать свод и сколько он займет томов. Уязвленный Трибоний ответил: «Пять лет и двадцать томов, если Юстиниан верит в чудеса». Император возразил: «Три года и двенадцать томов, причем благородный Трибоний сам может выбирать себе помощников». Если тот справится, Юстиниан обещает дать ему чин патриция.

Получив такой вызов, Трибоний взялся за дело со всей своей неуемной энергией.

Очевидно, Юстиниан надеялся создать свое вымышленное государство, прибегнув к помощи своих соратников. Дворцовые сплетники передавали из уст в уста изречение Трибония: «Он хочет создать упорядоченность из хаоса». Общество Константинополя снисходительно усмехалось, припоминая, что все новые императоры хотели поначалу что-либо изменить.

Чиновники из военного министерства требовали тем не менее отзыва Белизария с поста. Юный командующий восточным фронтом проиграл вторую битву с персами и спас армию лишь благодаря тому, что сумел вброд добраться до островов на Евфрате. На карте Юстиниан увидел, что и острова, и сам Евфрат находятся на персидской территории, так что даже если Белизарий и проиграл битву, то, по крайней мере, защитил границу. Поэтому, несмотря на протесты старейших главнокомандующих, Белизарий остался на посту.

У Юстиниана было настоящее чутье на советников. Он назначил Иоанна из Каппадокии главным логофетом, или экономистом. Этот владыка финансов с моралью булгарского быка мог выжать из сборщиков налогов, которые привыкли удерживать часть богатства, проходящего через их руки, почти все деньги в пользу казны. В ночь своего назначения на пост грубый каппадокиец промчался на колеснице по многолюдной Мезе и распахнул двери всех таверн для жаждущих юнцов и девиц.

Будучи настоящим пройдохой, рослый Иоанн стремился завоевать расположение толпы. Он говаривал, что этим людям больше по душе пороки, чем добродетель. Иоанн всегда говорил, что думал, даже новому императору. Как и Юстиниан, Иоанн был крестьянином-самоучкой. Они понимали друг друга, и их связывали крепкие узы. Что бы ни придумал Юстиниан, каппадокиец мог выполнить все, если это касалось денежных вопросов, как и большинство дел в этом мире. Но на этом сходство императора и логофета заканчивалось. Обладающий скромными потребностями Юстиниан был предан богатой фракции венетов, жадный же и властолюбивый Иоанн завидовал богачам, которых мальчишкой тщетно пытался обворовать, и принадлежал к радикальной фракции прасинов. Более того, он ненавидел вмешательство в свои дела и поэтому не одобрял напряженного труда Трибония по созданию законов, которые ограничивали бы поборы Иоанна. По его мнению, Трибоний был богатым сквалыгой и ловкачом.

– Богохульство, игра в кости и похищение девушек для театральных притонов – вполне естественные пороки, Трижды августейший, – спорил Иоанн. – Стоит ли лишать народ развлечений?

– У этих развлечений есть последствия, логофет.

– Последствия для людей, победоносный? Разве это не их проблемы?

– Все сказывается на жизни нашего общества. Благородный логофет, даже город может погибнуть из-за непристойного поведения горстки людей.

– Как Содом и Гоморра?

Иоанн из Каппадокии не мог понять рассуждений своего господина. Доктрина божественного гнева существовала с давних пор: пожар, чума или землетрясение могли случиться в городе, зараженном грехом. Если это правда, то Константинополь уже давно был бы уничтожен, а не процветал бы более двух веков. Иоанн припомнил, что официально Юстиниан являлся защитником традиционной веры, и переменил тон.

– Как говорит августейший, закон должен наказывать любой порок. Но как же могущественный автократ создаст такой закон?